О жанре и заглавии 
Разношерстные эти заметки взяты из записной книжки. Многие из них родились от желания обдумать и объяснить для себя некоторые моменты истории и политики, поскольку известные объяснения никак не удовлетворяют. 
Выводы, к которым я приходил, я как будто нигде не встречал, во всяком случае, в таком виде. Но, поскольку эти выводы кажутся мне слишком уж очевидными, слишком на поверхности лежащими, то на своем приоритете никак не настаиваю. 
Возможно (и даже наверное), те же мысли давно сформулировали какие-то профессиональные историки и философы, просто именно их работы мне не попадались. 
И поскольку запискам надо дать какое-то общее заглавие, пусть они называются: «Изобретение велосипед»

Буденовка, сомбреро и марксизм 
И все же, не следует придавать чрезмерного значения национальным особенностям разных народов. В чем-то прав и марксизм со своим социально-экономическим приматом. Вот лишь один пример, который мне кажется поучительным. 
В нашей литературе существовало несколько правдивых книг о Гражданской войне («Тихий Дон», независимо от того, кто его написал, некоторые произведения Вс. Иванова, Лавренева, «Старик» Трифонова). Но только публицистика последних лет стала размывать в общественном сознании привычный, героический облик этой войны. Затем появились и перепечатки эмигрантских авторов. Общее впечатление было такое, словно фотографию, пролежавшую в темноте десятки лет, бросили наконец в проявитель, и на ней вместо песенных «комиссаров в пыльных шлемах», вначале пятнами, черточками, а потом все отчетливей, стало проступать подлинное лицо нашей Гражданской – безумное, окровавленное. 
По мере того, как это происходило, все чаще казалось, будто мне уже доводилось читать о чем-то подобном. Только случившемся не в России. В какой-то иной стране... Вспомнил. Нашел эти книги. И перечитал совершенно другими глазами, чем когда-то в юности, биографию Панчо Вильи, историю революции и гражданской войны в Мексике 1910-1917 гг. 
Потрясающее сходство с Россией. Та же беспринципная борьба за власть разных честолюбцев, грызня партий и вооруженных группировок, недолгие союзы между ними, предательства и – расстрелы, расстрелы, расстрелы. Пленных, предателей, подозрительных, заложников и просто для запугивания. Главное действо революции – расстрел. Полное совпадение с нашими 1918-1921 гг. Тот же беспощадный грабеж (и, разумеется расстрелы) «богачей», т.е. людей сколько-нибудь состоятельных – предпринимателей, землевладельцев, торговцев, интеллигентов. Зачастую абсолютно совпадают даже характеры исторических персонажей. Достаточно сравнить, например, Панчо Вилью и Нестора Махно. 
Кажется, что общего в национальном и культурном отношении у нашего народа (русских, украинцев, российско-украинских евреев, латышей, кавказцев, сплавленных к началу века в имперском котле в одну раскаленную лаву) и у мексиканцев испано-индейского происхождения? Что общего между Россией и Мексикой? Ведь даже природу, климат невозможно сравнить! 
А вот и общее: там и здесь – громадная земледельческая страна с разбросанным крестьянским населением. Там и здесь – помещичье землевладение. Там и здесь – массы безземельного крестьянства. Батраки (пеоны). Там и здесь – густая, поддерживаемая властями религиозность, церкви, монастыри. Там и здесь – невежественный народ (генерал Порфирио Диас, президент-диктатор в 1884 – 1911 гг., говорил: «Наш народ темен и невежествен. Он готов пойти за любым демагогом, который пообещает ему чужое добро». Ну, как тут не вспомнить милейшего Ульянова-Ленина и его клич «Грабь награбленное!»), а сверху – элитарные группы правящего класса, интеллигенции, высокообразованные, насыщенные европейской культурой. 
Вот и результат. То есть, результат, в конце концов, оказался различным: в Мексике через десятилетия после гражданской войны, после череды переворотов и политических убийств победила-таки, устоялась демократия (к концу 30-х). Может быть, потому, что не нашлось такой организованной партии со «сверхценной» идеей, как наши большевики. (Опять же по Марксу: пролетариата было очень мало.) 
Результат оказался различным, но вот процесс... Потрясающее сходство. Вплоть до ограбления и разрушения церквей, расстрелов священников. Вплоть до патронных лент крест-накрест у революционных бойцов.

                            Ноябрь 1990

Источник всех наших побед 
Так почему же все-таки большевики победили в революции и Гражданской войне? Две расхожие на сегодняшний день версии: 
1) Кучка заговорщиков захватила власть и неслыханными жестокостями в сочетании с безудержной демагогией подчинила себе народ. 
2) Народ сам хотел пугачевщины, грабежей, а большевики лучше всех отразили это утробное стремление темной массы и потому оказались во главе ее. 
Обе версии отчасти справедливы, но не проясняют главного. Вместе они были бы удовлетворительным объяснением, если бы выступление большевиков и возглавленной ими разбойничьей стихии свелось к захвату НА КОРОТКОЕ ВРЕМЯ власти в нескольких городах, к грабежам и погромам богатых домов, церквей, магазинов, после чего все это кровавое кипение было бы погашено профессиональной Белой Армией. 
Но ведь Красная Армия победила Белую в ДЛИТЕЛЬНОЙ войне. Красные проявили гораздо больше организационного и военного таланта, больше изобретательности (хотя бы, как теперь утверждают, и дьявольской). Ни заговор кучки злодеев-демагогов, ни темная слепая пугачевщина тут ничего не объяснят. Так же, как и версия о необыкновенной притягательности большевистской идеи (хотя и это, третье, объяснение тоже ОТЧАСТИ верно). 
Но попробуем отвлечься от споров об идеологии, о «народном характере» и взглянуть на дело с точки зрения характеров человеческих, поведения отдельных людей. Известно, что в Красной Армии воевало не намного меньше офицеров (примерно 30% от всего офицерского корпуса царской армии), чем в Белой (примерно 40%). Но в Белой Армии иерархическая структура сохранялась от прежней, царской. Поручик оставался поручиком, полковник – полковником, генерал – генералом. В Красной же Армии открывалась широчайшая возможность для карьеры талантливому, честолюбивому офицеру. Тухачевский взлетел из поручиков в командующие фронтом, Уборевич – из прапорщиков в командармы, Егоров – из полковников в комфронтом, Иоаким Вацетис и Сергей Каменев – один за другим взлетели из полковников в главнокомандующие и т.д. 
То есть, красные сумели обеспечить максимальный выход, максимальное проявление человеческой энергии и таланта. Белые – нет. (Единственный выдающийся полководец белых Петр Врангель, талантливый, любимый войсками, был «всего лишь» генерал-майором. И командующий, бездарный генерал-лейтенант Деникин всю войну держал его на вторых ролях и даже, опасаясь как конкурента, старался вообще выжить из армии. Обанкротившийся Деникин сдал, наконец, командование Врангелю, когда война была уже безнадежно проиграна.) 
То же, конечно, происходило и вне армии. Помощник присяжного поверенного Ульянов и землемер Бронштейн взлетели в вожди России. И так на всех уровнях власти. Сразу вспоминается алдановский Федосьев из «Ключа»: «Революция – прежде всего карьера!» И что бы ни писали сейчас о темных, безграмотных, тупых «комиссарах» того времени, революция просто не смогла бы победить, если бы в ее кипении не происходил стремительный отбор людей, если бы наиболее способные, энергичные, честолюбивые не вырывались вверх, не получали в свои руки власть и возможность влиять на события. 
Коммунистический режим потому, в конечном счете, и рухнул, что перестал обеспечивать этот непрерывный отбор талантов, их продвижение, создание условий для выхода человеческой энергии. В административной иерархии окостенение пошло со времен укрепления сталинщины. А в области науки, техники, производства – сито, задерживающее «слишком умных» и свободно пропускающее посредственность, воздвиглось уже на наших глазах, при Брежневе, с середины 60-х. Это и было начало конца. В стремлении к покою система подрубила сук, на котором только и могла бы удержаться... 
Но и характеры для «революционной карьеры», конечно, нужны могучие. Наполеоновские, шекспировские. Сейчас таких что-то не видно. Слава Богу.

                            Январь 1992

Тайная мудрость 
Брежневщина была в действительности гениальным изобретением. Психологическое равновесие и единство общества поддерживались невиданным в истории способом. Никто не смел слова сказать в открытую против власти, но каждый компенсировал себя тем, что мог считать верховного правителя дураком и клоуном и ощущать себя самого (каждый, буквально каждый!) неизмеримо умнее этого земного бога.

                            Март 1992

Марксизм и китайский вопрос 
Как ни бьются ученые мыслители над толкованием судеб стран и народов, в какие глубины философии, истории, религии, культуры ни забираются, а все равно, как ни посмотришь, видишь одно и то же: психология человека (и человеческой массы) почти полностью определяется не высокими духовными материями, а материальными, социальными обстоятельствами. 
Я писал уже о поразительном сходстве нашей Гражданской войны с мексиканской (Панчо Вилья и Нестор Махно – просто двойники) и о причинах этого сходства. А, например, экономический кризис, инфляция, безработица везде порождают взрыв национализма и фашизм. В европейских странах – фашизм с антисемитской направленностью. Даже в полиэтничной и веротерпимой Америке в эпоху Великой депрессии 1929-1933 гг. возникло и рвалось к власти довольно мощное фашистское движение (кандидатом в американские фюреры был, кажется, Хью Лонг). 
О том же антисемитизме написаны целые библиотеки. «Научный» антисемитизм (Шафаревич и пр.) считает своим объективным основанием известное явление: почти во всех странах, где живут евреи, они играют непропорционально большую, несопоставимую с их численностью роль в предпринимательстве, финансах, науке, искусстве, литературе, медицине и т.д. Каких-только исторических, философских, религиозных и прямо-таки мистических объяснений для этого факта не отыскивали! Вплоть до неких сверхчеловеческих качеств, якобы генетически заложенных в евреях. С точки зрения «научного» антисемитизма, евреи – демоны во плоти, стремящиеся к мировому господству. С точки зрения чрезмерных юдофилов, – носители особого таланта и особой энергии, накопленных за тысячелетия. Одно объяснение стоит другого. 
Чтобы развеять туман, попробуем отвлечься от Европы с Америкой, где обитает злополучное еврейское племя, и взглянуть хотя бы на Индонезию и Малайзию, где евреев нет, и где их роль с успехом играют китайцы. 
Насколько можно судить по разным публикациям, которые встречались на эту тему, складывалось так: гонимая с родины безземельем и нуждою китайская БЕДНОТА издавна переселялась в эти страны. Землю, однако, ей не удавалось получить и здесь. Я не встретил упоминаний, специально ли запрещалось китайцам «крестьянствовать», как российским евреям по царскому закону, но важен, в конечном счете, сам факт: не получая землю, китайцы неизбежно вытеснялись в торговлю и ремесла. 
Дальнейшее – очевидно. По мере накопления капиталов, китайцы становились предпринимателями. Они уже могли давать своим детям образование. Более того, образование, квалификация были первым условием выживания. Разумеется, сюда следует добавить естественную (хотя бы и подсознательную) психологическую отмобилизованность представителей притесняемого меньшинства, их повышенную вследствие этого активность. 
В результате китайцы даже обставили евреев. Помню, как в начале 60-х, когда мы уже ссорились с Китаем, но еще дружили с Индонезией, и очень опасались, как бы Мао не использовал китайскую диаспору в качестве «пятой колонны», у нас в прессе приводились примерно такие данные: китайцы в Индонезии, составляя около двух процентов населения, контролируют две трети всей торговли и финансов. О китайском «засилье» среди юристов, издателей и т.д. нечего и говорить. 
Соответственно, и отношение к китайскому меньшинству такое же, как в дореволюционной России (и среди нынешней черносотенной братии) к евреям. Г. Померанц пишет, как был он поражен, ознакомившись с малайзийским фольклором. В тамошних анекдотах образ китайца (корыстолюбивого, трусливого, неспособного к физическому труду, примитивно хитрого) – абсолютная копия еврея, еврейского характера из наших российских анекдотов в духе «бытового» антисемитизма. 
Отсюда, кстати, следует естественный и вполне в духе диалектики вывод: чтобы избавиться от «засилья» любого меньшинства, нужно, чтобы не возникало само понятие в чем-то стесненного меньшинства. Тогда представители «меньшинства», во-первых, лишатся состояния психологической отмобилизованности, дающего им горестное преимущество, а во-вторых, попросту растворятся в «большинстве». (Те же российские евреи, по сути, давно уже русские люди еврейского происхождения. И через одно-два поколения они растворились бы окончательно, почти без остатка, если бы система десятками лет не сдавливал их нелепыми, оскорбительными ограничениями в приеме на работу, учебу и т.п., а накануне своего полного краха не организовала откровенно гэбэшную кампанию по созданию фашистских группировок, формированию из евреев образа врага, их запугиванию и выдавливанию из страны. Кампанию, которая после развала системы обрела новый размах, потому что в условиях экономического кризиса, как всегда, оказалась одним из немногих доступных провокаторскому мышлению способов раскола общества и прорыва к власти.) 
«Китайское» правило не знает исключений. Вот хотя бы последний пример. Сколько извели бумаги и типографской краски наши «почвенники», доказывая, что русским якобы присуща некая особая «общинность», «соборность» (понимаемая прежде всего, как уравнительность), что им органически чужд «инородный» дух коммерции. Прибалтийские же националисты объявляли русских лентяями, неумехами и противопоставляли им высокие («западные») деловые качества собственных народов. Но стоило властям независимой Латвии принять мстительные, глупые законы, которые превращают местных русских в притесняемое меньшинство (пусть далеко не такое маленькое и далеко не так притесняемое, как, например, российские евреи при царизме, но все-таки – меньшинство, все-таки – ограниченное в правах), как немедленно обнаружилось, что в «новой» латвийской экономике среди предпринимателей, биржевиков, кооператоров и т.д. абсолютное большинство, свыше 90% – русские. И не потребовалось для этого ни веков, ни десятилетий, в считанные месяцы все установилось. Куда там евреям с китайцами! А поскольку дискриминационный закон гласит, что возглавлять фирму может только «полноправный гражданин» Латвии, свободно владеющий латышским языком, русские бизнесмены в лучших одесских традициях нанимают «зицпредседателей»-латышей, фиктивных владельцев своих предприятий. И в местной националистической прессе уже раздаются крики о «русском засилье», о том, что «русские скупят всю Латвию» и т.д. и т.п. «Это старая сказка, которая будет вечно новой», – как говорил немец еврейского происхождения Гейне. 
Но если еврейский (русский, китайский) и прочие, не обязательно национальные, «вечные», «проклятые» вопросы, вокруг которых наверчено столько наукообразной мистической чепухи, действительно, объясняются (а они объясняются!) так приземленно, так сугубо материально, тогда... тогда получается, что прав был Маркс. Тогда человек, действительно, очень прост, его психология и поведение в обществе полностью зависят от социальных, то есть, в конечном счете, материальных обстоятельств («бытие определяет сознание»). 
И выходит, что марксистское учение на практике потерпело крах только потому, что человек оказался ЕЩЕ ПРОЩЕ И ПРИМИТИВНЕЕ, чем думали «основоположники». Его поведение в еще большей степени, чем казалось, диктуется жаждой благ и животным эгоизмом. Он, треклятый, оказался неспособен даже к той степени сознательности, на которую рассчитывали «корифеи».

Безнадега 
Среди тех изречений, которым суждена вечная жизнь, одно из самых ярких, несомненно, знаменитое изречение Авраама Линкольна: «Можно все время обманывать часть народа, можно какое-то время обманывать весь народ, но невозможно ВСЕ ВРЕМЯ обманывать ВЕСЬ народ». 
Когда-то мы восхищались мудростью этих слов и черпали в них надежду. Еще несколько лет назад нам казалось: вот рухнет, наконец, ставшая для всех очевидной Большая Ложь, и тогда... Мы считали себя реалистами. Мы понимали, что ТОГДА рай не наступит, что придет жизнь трудная, в чем-то даже более трудная, чем прежде. Не сомневались только в одном: в этой новой жизни не будет места лжи. 
И вот, свершилось! Большая Ложь рухнула и рассыпалась. Но вместо нее тучей мошкары взлетело множество мелких. Мы видели их и раньше, мы понимали, что и они вредоносны, но, казалось, после гибели той, Главной, Большой, они тоже долго не протянут. Не тут-то было! Теперь они роятся в эфире и на газетных страницах, жалят, впиваясь в сознание, сбиваются в стайки и норовят слиться в ложь покрупнее, чтоб получить побольше влияния и власти. И мы уже понимаем, что это – вечно. Мы поняли, что слова Линкольна – всего лишь цветистая фраза, прикрывающая поверхностную и просто неверную мысль. 
А ведь Линкольн, «старый честный Эйб», был великим политиком. Быть может, величайшим демократическим политиком всех времен. Шутка сказать, провести ГРАЖДАНСКУЮ ВОЙНУ, многолетнюю, страшную, кровавую, сохраняя в стране демократические свободы, когда приходится непрерывно бороться со своими же конгрессменами, когда в собственных, северных газетах президента разносят все, кому не лень! В разгар войны, когда страна уже изнемогла от усталости и крови, устроить законные перевыборы президента и честно победить соперников. Причем, победить голосами ФРОНТОВЫХ СОЛДАТ! (Кому у нас, в России такое приснилось бы? Ленину с Троцким или Колчаку с Деникиным?) 
Да, это была не просто незаурядная – невероятная личность. Достаточно того, что «старый честный Эйб» был атеистом, никогда не скрывавшим, что он не принадлежит «ни к одной существующей церкви», и с таким немыслимым дефектом набожная (даже ханжески набожная) Америка его все равно избирала. 
Да, он сумел сделать невозможное: в результате гражданской войны ОБЪЕДИНИТЬ нацию. С другим, более жестким президентом Северные штаты, возможно, победили бы скорее, но страна вышла бы из войны внутренне расколотой, осталась бы, по словам самого Линкольна, «домом разделенным». 
Да, конечно, гений. Но среди политических деятелей всех времен «старый честный Эйб» был исключением. Неповторимым. Его единственность в истории подтверждается его собственной беспомощностью, едва только он пытается сформулировать нравственные постулаты для политики. Хотя бы вот этой, самой знаменитой, высокопарной и нестерпимо наивной фразой об обреченности лжи. 
Линкольн не замечает, что его формула справедлива только при трех искусственных допущениях. Первое: в политике можно обойтись вообще без всякой лжи. Второе: конкретная ложь, однажды появившись, уже никак не меняется. И третье: народ состоит из одних долгожителей с отличной памятью. 
Но, во-первых, любой политик в силу самой своей профессии не может не лгать. Он должен привлекать сторонников и объединять их вокруг себя, а правда для этой цели не годится. Правда никогда не будет иметь такого, как ложь, влияния на людей, потому что в любой ситуации ложь устраивает хотя бы одну из сторон, правда же всегда не устраивает ВСЕХ. 
Во-вторых, начавший лгать уж как-нибудь подсуетится, и сознательно или бессознательно, веря или не веря в свою ложь, будет ее разукрашивать по погоде и подавать во все новых вариантах. Эту сказку про белого бычка тянуть можно бесконечно! 
А если теперь, в-третьих, вспомнить, как быстро сменяются поколения, то дело пойдет еще легче, и даже вариации лжи станут лишними. Если уж каждое поколение подряд окажется трудно глушить одной ложью, то через поколение – за милую душу! Хоть Сталина, хоть Гитлера, хоть сусального царя-батюшку можно снова и снова выпускать. Примут. 
И если бы критериев не было! Тысячелетия назад осмыслены они и тысячекратно повторены на языке каждого народа – в священных книгах, в трудах философов и писателей: кто проповедует ненависть, тот и лжет; какое учение претендует на абсолютную истину, то и ложно. Детишкам понятно. Ну и что? Где эта арифметика победила? 
Ах ты, черт! Четвертый случай чуть не забыл, самый главный! Если бы «старый честный Эйб» в такую ситуацию попал, не стал бы ждать, когда убийцу подошлют, сам застрелился бы. Простейший случай: народ прекрасно понимает, что его обманывают, а изменить ничего не может. Или, пуще того, сам уже не хочет. А нам ведь и к такому не привыкать...

                            Июнь 1992

Работа над ошибками 
Мы, российская (или, точнее, советская) интеллигенция, всячески способствуя развалу коммунистической системы, радуясь ему, – ОШИБЛИСЬ. В новых обстоятельствах мы повторили ошибку своих предков из 1917 года. Мы видели первопричину зла в том, что, в действительности, было лишь следствием. 
Те, кто в начале века расшатывал и в 1917-м свалил царизм, первопричиной зла считали самодержавие. Ведь это оковы самодержавия не дают свободно проявляться талантам людей! Свергнуть монархию – и откроется простор для творческого труда, возникнет гармония человеческих отношений. Это же было так очевидно... 
А те, кто в октябре 17-го поверил большевикам, видели первопричину зла в капитализме. Ну, конечно: самодержавие и республика – всего лишь разные декорации, за которыми враги трудящихся прячут истину! Вот она, драгоценная, абсолютная: это частная собственность и эксплуатация не дают свободно проявляться лучшим природным качествам людей! Уничтожить частную собственность – тогда, действительно, откроется простор, тогда уж точно возникнет гармония! Это было еще очевиднее... 
Ну, а мы не сомневались: первопричина зла – в коммунизме. Весь собственный жизненный опыт убеждал нас: это коммунистическая система душит таланты и не дает проявляться лучшим человеческим качествам. К началу 90-х, после лавины разоблачительных публикаций периода гласности, вина коммунизма была для нас еще очевидней, чем для наших предков в 17-м вина самодержавия и капитала. Вот только рухнет проклятый коммунизм! То-то откроется простор для творчества! То-то возникнет меж людьми гармония!.. 
Рухнул. И, выкарабкиваясь из-под обломков, мы с ужасом оглядываем открывшийся нам простор. Простор первобытного хаоса, по которому с ревом катятся волны ненависти, вскипающие кровавой пеной. Только теперь, С ТРЕТЬЕГО ЗАХОДА, начинает до нас, российских интеллигентов, доходить то, что известно уже тысячелетия. То, о чем сокрушались не только все великие философы и писатели (вспомнить хотя бы горечь твеновского «Таинственного незнакомца»), но то, что, казалось бы, не может не понимать и просто любой здравомыслящий (а мы понимать не хотели!): первопричина зла – в самом человеке. 
Человек изначально, по природе своей – страшное существо. Единственный из всех живых существ он наделен разумом, и потому он единственный, кто, совершая зло, ведает, что творит. Мало того, обладание разумом, которое, казалось бы, естественнейшим образом должно раскрывать каждого для восприятия и сопереживания боли других, противоестественно выворачиваясь наизнанку, делает человека опять-таки единственным существом, способным испытывать наслаждение от мучений себе подобных. Способным ИЗОБРЕТАТЬ новые способы мучительства и убийства. 
Мало и этого. Разум дает человеку (опять единственному из всех живых существ) сознание своей смертности и краткости жизни. Но вместо того, чтобы под гнетом страшного знания искать согласия с другими, вместе приспосабливаться к миру, стараться сделать мгновенную жизнь наименее болезненной, человек яростно пытается приспособить мир к себе, да так, чтобы мироустройство, которого он желает, сохранялось потом вечно, во всяком случае, пережило его самого. И для этого нет иного пути, кроме как подавлять такие же стремления у других людей, подчинять их своей воле, а значит, в конечном счете, опять мучить и убивать. 
Перефразируя Джинса, назвавшего жизнь «болезнью материи», можно сказать, что человеческий разум – это болезнь жизни. Или – безумие жизни. 
Да, мы ошиблись. Мы, считавшие, что человек изначально хорош, а если в окружающей действительности число «хороших» людей не слишком велико, то с падением коммунизма, с развитием цивилизации (под которой мы понимали прежде всего научно-технический прогресс) оно, конечно, будет расти. (За счет кого – расти? За счет преображения «нехороших» и правильного воспитания молодежи? Выходит, в нашем сознании бытовал некий либеральный вариант «перековки» из сталинских тридцатых или «воспитания нового человека» из программы КПСС?) 
Теперь мы понимаем, что доброта и честность – в большей степени дар природы, чем следствие воспитания, такой же дар, как рост, красота или музыкальный слух. От тех же, кому он не достался, нечего ждать и нечего требовать, кроме подчинения закону под страхом наказания. 
Теперь мы понимаем, что процент людей, озабоченных духовно, а не только материально, сексуально и честолюбиво, – и вовсе невелик, неизменен во все времена и примерно одинаков у всех народов, среди всех сословий. Что даже наилучшим образом поставленное гуманистическое воспитание и вся мощь гуманистического искусства позволяют лишь поддерживать этот процент, поскольку способствуют раскрытию духовного начала у тех, в ком игрою естественных мутаций оно заложено от природы, но не могут его повысить. (Здесь вспоминается теория Дарвина: «Приобретенные в процессе жизни признаки не наследуются».) 
Итак, мы уже сознаем свои прежние ошибки. Мы готовы признать, что несправедливость самодержавия, несправедливость капитализма и даже несправедливость коммунизма, по-разному стесняющих свободу человека, одновременно сдерживают, вгоняют в какие-то берега ужасную стихию человеческого разума-безумия. 
И здесь перед нами встает вопрос... Нет, не «что делать?» Что делать, как раз понятно. Создавать, – по известным, давно проверенным другими рецептам, – демократическое общество, в котором экономические и политические свободы человека будут стянуты обручами законов. Такое общество тоже будет по-своему жестоким и несправедливым, но менее жестоким и менее несправедливым, чем коммунизм или дикий капитализм эпохи «первоначального накопления». К вершинам успеха и власти, как всегда, будут пробиваться не самые лучшие, но самые ловкие и беззастенчивые. Однако большинству из них для преуспевания будет уже недостаточно одних только ловкости и беззастенчивости, как при коммунистической номенклатурной системе. Придется производить или организовывать что-то полезное для окружающих. А в отличие от эпохи дикого капитализма их ловкость и беззастенчивость должны будут укладываться в юридические рамки. 
Нет, вопрос не в том, «что делать?» Вопрос в другом. Прекрасно понимая, что и нам, и нашим детям, и детям и внукам наших детей – жить в безумном мире, мы все-таки хотим знать: возможно ли хоть в теории, в принципе улучшение человеческой натуры? Можно ли надеяться, что мучения прошлых, настоящих и многих будущих поколений окажутся не напрасны, и хоть когда-нибудь начнется очищение человеческого разума от кипящего неразделимо с ним безумия. 
Нам совершенно необходимо получить ответ на этот вопрос, в чем, кажется, и заключается главное отличие нашей интеллигенции от спокой¬ных западных интеллектуалов. (Не хочу быть обвиненным в некоем российско-интеллигентском «шовинизме». Отнюдь не считаю, что мы, «страдальцы», выше и чище духом, чем они, благополучные. «Процент», «процент» везде одинаков! Просто в нашем вечном неустройстве те, кто мучается проклятым вопросом, виднее обществу, их голоса слышней, а в преуспевающих странах они где-то в глубине.) И мы не представляем себе, как жить, на что опереться душою, если вдруг ответ окажется отрицательным, и станет ясно, что надежды – нет. 
Да, осознанно или подсознательно, это беспокоит нас теперь сильнее всего. Нас – обломки, осколки, ошметки российско-советской интеллигенции. ВОТ ЭТО – никак не связанное с нашей реальной жизнью, благополучием, бытом, даже с собственной безопасностью: «Есть ли надежда?» и «На что опереться душою?» 
Сразу оставим в стороне Бога. Многие, на удивление многие из нас кинулись за ответом и опорой в религию. Не станем иронизировать над ними, избравшими то, что на жестком языке психологии называется «обращением к воображаемой референтной группе». Не станем полемизировать, приводя обычный набор атеистических доводов. Не станем и сожалеть о том, что для нас, неисправимых атеистов, воспитанных в советские пятидесятые-шестидесятые с их культом науки, познания Вселенной, такой выход невозможен. Пусть они верят, если им так легче, а мы лишь отметим с печалью, что и религия не дает надежды. Не надо и на историю оглядываться. Достаточно сегодняшних картинок. Достаточно хотя бы того, что все наши новоявленные фашисты, российские ли, украинские, – все считают себя глубоко религиозными людьми, истинными христианами. (Атеисты Гитлер и Сталин тут были последовательнее, даже честнее: проповедуя те же безумие и ненависть, отвергали христианскую мораль.) 
Но вот что интересно. Если именем бога – ЛЮБОГО БОГА, ЛЮБОЙ РЕЛИГИИ – можно проповедовать ненависть и оправдывать убийства, то возможно ли представить, чтобы к ненависти и убийствам стали призывать именем какого-нибудь реально жившего, доброго и праведного ЧЕЛОВЕКА? (Я имею в виду одного из тех считанных праведников, кто не прожил свой век естественным для праведника образом – в безвестности, не сгинул из истории бесследно, кому его доброта, помимо желания, принесла безразличную для него мировую славу.) Ну, скажем, именем Федора Гааза или Альберта Швейцера? 
Вопрос не так нелеп, как может показаться. Но все же, это частный вопрос, ответ на него может быть найден только вместе с ответом на вопрос главный. А на главный наш вопрос мы должны честно и мужественно ответить: если нет Бога, если нет никакой сверхъестественной силы, которая могла бы вмешаться и улучшить природу человека, то и НАДЕЖДЫ НЕТ! 
Катастрофа для нашего интеллигентского сознания? Повод для отчаяния? Возможно, возможно. Но когда из потрясения рождается совсем уж отчаянный вопрос, беспомощный крик: «А зачем же мы тогда нужны?!», – на него неожиданно находится ответ. Достаточно простой. Даже очевидный. 
Итак, зачем мы нужны? Вернее, зачем нужно то, что мы делаем: наши обреченные попытки противостоять безумию, наши голоса, убеждающие и протестующие, которых, кажется, почти никто, кроме нас самих, и не слышит, независимо от того, звучат ли они дома на кухне, с экрана телевизора на всю страну, или взывают с книжных страниц? 
Первый с поверхности ответ, вернее, первая, приблизительная аналогия: мы нужны затем же, зачем нужны врачи. В самом деле: зная, что каждый человек обречен, что в их силах только отодвинуть на малое время неизбежный финал, врачи, тем не менее, ОБЯЗАНЫ всеми силами бороться за продление для каждого этой малости существования. (Кстати, и Швейцер, и Гааз были именно врачами.) 
Ну, а поскольку понятия «врачи», «обязанности» и все подобное, – из области того, что создано человеческим разумом, разумом-безумием, и только уже потому сомнительно, – то вот аналогия из чистой природы: мы нужны затем же, зачем нужны организму защитные клетки крови. Они лишены разума. Для них нет понятия «обязанности». Они не знают, что организм, частью которого они являются, обречен на смерть. Но их БИОЛОГИЧЕСКАЯ ФУНКЦИЯ – бороться за продление его существования. Заживлять раны, уничтожать проникшие микробы и вирусы – носители болезней. Бороться всегда, до последнего мгновения, и в конце концов погибнуть вместе с организмом. 
Целью, бессознательной природной целью всякой жизни является именно ВЫЖИВАНИЕ, СОХРАНЕНИЕ – отдельного ли существа или целого вида (природа просто НЕ ЗНАЕТ о том, что в конечном счете любая борьба за выживание будет проиграна, как не знает о предстоящей смерти любое живое существо, кроме человека). И вот именно для этого мы существуем в человечестве. Тот самый «процент». 
Да, каждый из нас наделен разумом. Да, наши попытки сопротивляться безумию, наши метания, сомнения – от разума. Но общая роль нашего «процента» обусловлена бессознательной природой, не связана с человеческим разумом, является чисто биологической, и потому – вне сомнений: максимальное продление существования рода человеческого, как биологического вида. 
Много это или мало? Уж сколько есть. Против природы не попрешь. Такое понимание даже слегка утешает. Не так отчаиваешься, когда думаешь о ничтожных результатах усилий тех, кого любишь, а тем более – собственных усилий. В самом деле, много ли толку непосредственно от действий одной клетки, даже нескольких клеток? Но каждое действие каждой клетки – необходимо, иначе не будет и общего эффекта.
В таком понимании – отрицание всякого национализма. Для природы не имеют значения расовые отличия во внешности, и уж тем более – различия в религиях и прочем, что придумано самими людьми. С точки зрения природы, человечество едино. Существует только один биологический вид человека: «хомо сапиенс». 
Правда, разум, дрянной наш разум, описав круг, пытается подсунуть как бы все тот же вопрос с другого бока: А что – дальше? Там, где «грядущие годы таятся во мгле»? Но на самом деле это уже другой вопрос. Как раз то, что будет «дальше», в самых общих, конечно, чертах, можно и разумом просчитать, об этом немало написано. 
По самым простым и пессимистическим выкладкам, в конце концов погибнет наша цивилизация от «болезни» – ядерной войны или технологического отравления. Есть и более «оптимистические» расчеты: избежит она таких острых заболеваний, будет стариться медленно и, прожив свое, умрет естественной смертью, как состарились, прожили и умерли многие и многие разбросанные по Вселенной цивилизации, с которыми мы потому и не встречаемся, что не совпали по времени жизни. Что же, нашей роли все это никак не противоречит. И те, кто сменит нас в следующих поколениях, будут так же отчаянно бороться за продление жизни – до самого ее всеобщего конца. 
Есть и достаточно серьезные прогнозы, что в будущем наука достигнет развития, при котором сумеет сделать индивидуальные человеческие организмы практически бессмертными. Тогда изменится все лицо цивилизации, перевернется мораль. И вряд ли перспективы такого общества окажутся безоблачными. Скорее можно представить, что на смену многим отпавшим проблемам вызовет очень большое продление индивидуальной жизни (говорить о «бессмертии» как-то язык не поворачивается) бездну проблем новых, едва ли более легких, скорее, наоборот. Не сделалось бы оно именно тем переломом, за которым и начнется закат цивилизации, утрачивающей интерес к познанию и творчеству. Во всяком случае, защитные силы организму-человечеству в преображенном его бытии потребуются с особенной остротой...

Выводов не хватает нашей невеселой работе над ошибками. Ну, а какие тут могут быть выводы? Развеялись иллюзии о возможности изменить к лучшему человека и мир, увидеть обнадеживающий итог собственной жизни. Только и всего. Кто-то из нас в разочаровании готов измениться сам. Но большинство – измениться не сумеет. Мы осуждаем других за упорство в стремлении приспособить мир к себе, а сами упорствуем в том же, только по-своему. И без иллюзий мы останемся с теми же мыслями, чаяниями, сомнениями. С теми же попытками продолжать свое безнадежное дело, играть все ту же роль, предписанную природой. 
«Что же из этого следует?» – спросил один мудрый поэт. И ответил безжалостно: – «Что же из этого следует? СЛЕДУЕТ ЖИТЬ!»

                            1993

Присланы автором 1-го сентября 2011 г. 
Прежде были опубликованы в сборнике 
"Двенадцать", издательство "Копи-Парк", СПб, 2008.