сегодня Yom HaShoah.
просто привожу давний рассказ своей пациентки, который уже вешала в журнале когда-то, но никаких других слов у меня нет. и мне хочется, чтобы это помнилось. она уже умерла. и она уже не сможет это повторить.  пусть никто не скажет, что этого не было.

мне было семнадцать рокив, и семнадцать киллограм во мне, а домой одна из всех дошла. одна из всей семьи.
мне дити говорили, мама, расскажи, а я им говорила буде велики, тогда кажу, а як стали велики, як я им кажу, як мама, як татко та стара баба в вагон пошли?
дитям своим як тако говорить? тоби кажу. в концлагере был вин румун, вин хотил выжить, записался в эсэсовцы, вин по венгерски, по румунски знал, по русски ни знал, мы знали по венгерски тоже, вин говорил дивчата, як миня бачите, ничего з вами ни случится, не дам! и правда, приносил нам хлиб в барак, як мог. дивчата уси мерли. утром выдишь на работу, вечером не воротишься. исти ни давали, хлад, глад, мерли уси. як тоби рассказать? побрили нас наголо, полосатая одежа, ни платочк на голову, як дурни! ни знаю як выжила, мне 13 рокив было, як нимцы пришли и усих звэзли. Мамку та Татку, та стару бабу 96 рокив сразу убили, а я працювала та як то выжила, дюже много может выжить чоловик, дюже много.
а як нас освобождать стали русские, так нимцы все побежали, по машинам, по коням, уехали. а русские пришли, наши дивчат легли а землю, и стали чекать шо будет, чи нас постреляют, чи куда-то свэзут. а были дивчата, як дурни кричали, "свободны, свободны" и к русским побежали, прямо бегом, их всех сразу перестреляли, 40 дивчин так погибло, а видь уже свободны были.
а потом непонятно, куда идти, русские пришли, ушли, нам некуда деваться, я пошла до дому, мы шли все с дивчатами, лесами прятались, а ночью выходили, исти просили.
а поляки дюже проклятые были, однажды к ним пошли до хлиба, так они дивчину ножом зарэзали. а як до дому дошла, поняла, шо одна, никто не выжил, ни брат, ни мамка, ни татко.
я так плакала, откуда столько слез в чоловике? плакала, глаза красные стали, прожила недели три, дом разорен, ничего, а потом прошел слух, шо русские будут арестовывать всех, кто был в концлагере, я пошла на запад, думала перейти границу, меня взяли и посодили, и я сидела три недели, так меня этот русский допрашивал, слушал и плакал, и накормил. первый раз я поела за много лет, и поняла, сыта. наелась. вин миня утром накормил, а вечером я была уже в больнице, в горячке. три недели мне казали, не окрывала глаз, только бредила. не помню, нема.
ну, вернулась домой, не посадили меня, в сибирь не угнали. а стали некоторые в нашу деревню возвращаться, и все чоловики, дивчат мало вернулось, кричали, плакали, рвали одежу, и все говорили, где бог? где? как он нас так оставил? и многие верить переставали, выкинули тфилины, вся улица была усыпана тфилинами.
-А вы?
-А я верила и верю.
-Как же можно такое пережить и верить?
-Так. А потом я дюже хорошего чоловика встретила, он мне и мамка был, и татко, и брат и чоловик. Я больная была, он все дитями делал, купал их, одвал, усе.

А Тати мий говорил, юд буква маленькая в алфабите, и места нам на земле нема!
дюже много может вынести чоловик, дюже много. а видь кина е про это? е?
-да, много уже фильмов сняли.
-а я не можу про это смотреть, не можу. телевизор выключаю сразу. как я с того ада вышла? одна. никто больше не вышел.
одно только думаю, штоб с детьми, с внуками, с правнуками такого не случилось. што такого больше не было
-амэйн.
-оумэйн