«Мучительный дар даровали мне боги…»
                                                                   В. Брюсов

Солнечное майское утро конца пятидесятых. Окраина Москвы. Из вестибюля конечной станции метро выходит молодой человек. Прохожие с удивлением смотрят на его калоши, покрытые коркой грязи: вопиющий контраст с сухим московским асфальтом. Молодой человек привык к этим взглядам: позади – разъезженный грузовиками подмосковный просёлок, час езды электричкой и ещё сорок минут – метро. В дороге он обычно читает, если удаётся сидеть. В действительности он не так уж и молод – на четвёртом десятке, но выглядит значительно моложе. Да и должность у него соответствующая: младший научный сотрудник.

Молодой человек торопится: сегодня у него день свидания с Истиной, дамой капризной и с ужасным характером. А говоря попроще – день учёта результатов большого многодневного эксперимента. За плечами – почти десятилетний горький опыт проб и ошибок, половинчатых результатов, сомнений и разочарований. Спотыкаясь и набивая себе шишки, он учился трудной науке – правильно задавать вопросы Природе. Невольно вскрывал не только собственные ошибки, но и ошибки весьма уважаемых учёных, а такое редко прощается. Поэтому повышение в научном звании ему не светит, равно как и ведомственное жильё в Москве.

Зачем этот каторжный, неблагодарный труд? Молодой человек не любит высоких слов. Мысленно, а иногда и вслух, он сравнивает себя с охотничьей собакой, без устали рыщущей по лесу в поисках дичи. Такой уж она уродилась, с охотничьим инстинктом в крови, тогда как какая-нибудь болонка полёживает себе на диване или забавляет хозяйку проказами. Так же и у людей: для кого высшая радость – обихаживать свой дом, для кого – бродить туристскими тропами или часами гонять на мотоцикле, для иных – водка или бабы, а для него вот – добывать новое знание. Тут нечем гордиться, просто люди по-разному устроены.

Так молодой человек смиряет свою гордость. Но в минуты душевного подъёма он иногда видит себя и себе подобных строителями – строителями Храма Науки. Этот храм подобен огромным готическим соборам. Их строили многие поколения архитекторов, мастеров, простых каменщиков. Шли века, менялись архитектурные моды, а стены шли вверх и вверх, к недостижимым, но всегда желанным небесам. Собор рос, подчиняясь лишь общей идее и свойствам материала. Имена строителей большей частью неизвестны, но это не беда: каждый камень на своём месте, каждый камень нужен для прочности всей постройки. Человеческий век недолог. Как заманчиво, как почётно оставить после себя нечто прочное, вечное! И не кому-нибудь, а всему человечеству! Ради этого стоит жить и работать, тем, кому такая способность дана. Выше стропила, плотники!

Но вернёмся в наше майское утро. После духоты вагонов электрички и метро молодой человек с удовольствием вдыхает свежий весенний воздух. Он торопится. Впереди – большое пятиэтажное здание с неизбежной проходной. Здесь, как сельди в бочке, теснятся несколько институтов Академии медицинских наук.

Предъявив пропуск, сдав плащ и кошмарные калоши гардеробщице, молодой человек быстро подымается на третий этаж, в свою рабочую комнату, которую он делит с двумя другими научными сотрудниками. Комната как комната: письменные столы, небольшие шкафы, холодильник, умывальник и лабораторный стол, покрытый линолеумом и заставленный штативами для пробирок. Этот стол – постоянный предмет споров: соседи считают, что его следует сослать в лаборантскую комнату, доверив лаборантам возню с пипетками и пробирками. Наш молодой человек, однако, убеждён: максимально надёжно то, что делается собственными руками. Поэтому неказистый лабораторный стол продолжает портить своим видом общее благолепие.

Впрочем, лаборантскую помощь наш молодой человек ценит очень высоко (попробуйте-ка в одиночку работать с крысами или попасть иглой в хвостовую вену мыши!), просто наиболее ответственную часть работы, где цена ошибки очень высока, он берёт на себя. Сейчас он работает со столбнячным токсином – сильнейшим ядом, в ничтожных дозах убивающим человека. Концентрированная смерть выглядит обыденно – светло-серый порошок в маленьком пузырьке. Сотые доли грамма порошка осторожно отсыпаются крохотной ложечкой в другой стерильный пузырёк, взвешиваются на точнейших аналитических весах и разводятся глицерином. Для текущих опытов этот «основной раствор» многократно разводится физиологическим раствором (поваренная соль в дистиллированной воде).

Многие сотрудники на всякий случай делают себе противостолбнячную прививку. Но наш молодой человек считает, что ощущение опасности – лучшая гарантия аккуратности в работе. Он помнит слова известного химика, принципиально работавшего без халата: «человек, способный пролить на себя кислоту, – не химик». Хотя так далеко наш молодой человек не заходит. Вот и сейчас он надевает белый, но изрядно истрёпанный халат (новые выдаются редко, причём с учётом должностного статуса) и спешит в виварий.

 Виварий даёт о себе знать издалека запахом сотен подопытных животных – мышей, крыс, морских свинок, кроликов, собак. Сегодня, в понедельник, запах особенно силён, поскольку в выходные дни клеток не чистят. Молодой человек заходит в комнату, где содержатся мыши. Чтобы находиться здесь, требуется привычка: мыши боятся холода, поэтому большую часть года комната почти не проветривается. Некоторые подопытные животные пали, но разлагающиеся трупы нельзя убирать, пока их не зарегистрирует и не осмотрит экспериментатор.

Виварий – это свой, особый мирок. Здесь свой штат технических сотрудников. Это большей частью пожилые женщины, не имеющие квалификации. Работа тяжёлая, грязная и плохо оплачиваемая. Зато можно разжиться продуктами – хлебом, крупами, молоком, творогом, морковью, свёклой, капустой. Всем тем, чем кормят мышей, крыс, кроликов, морских свинок. С работы сотрудники вивария уходят с плотно набитыми сумками.

Чтобы покрыть дефицит и не морить животных голодом, в сводках занижается число погибших, а продукты, выписанные на «мёртвые души», перекочёвывают в сумки сотрудников. Другой стимул – медицинский спирт. Он выписывается всеми лабораториями и действительно нужен для работы, однако значительная часть его уходит на поощрение технических сотрудников. Впрочем, научные сотрудники всех рангов тоже не брезгуют казённым спиртом. Некоторые спиваются.

Теперь о животных. В виварии, как в «Скотном дворе» Оруэлла, «все животные равны, но некоторые равнее других». «Равнее других» – участники долговременных, иногда многомесячных, опытов. Их особо берегут: им – лучшая «жилплощадь», более внимательный уход лучшее питание. Другая привилегированная категория – «чистые линии» – аристократы животного мира, выведенные путём близкородственного скрещивания. Все животные данной «линии» генетически идентичны, наподобие однояйцовых близнецов, но разные линии различны. Некоторые страдают дефектами иммунной системы, другие – склонностью к диабету, либо патологической тучностью, либо склонностью к онкологическим заболеваниям и т. д. Изучение таких животных позволяет понять природу сходных заболеваний у человека. «Аристократы» большей частью иноземного происхождения: один из результатов разгрома советской генетики лысенковцами в 1948 г. Содержать их нелегко: как и всякие аристократы, они очень чувствительны к бытовым условиям и нуждаются в особом уходе.

Наш молодой человек пока что ограничивается обыкновенными белыми мышами – дешёвыми и неприхотливыми симпатичными зверьками. Подопытные мыши метятся пятнами жёлтой, синей или красной краски; место пятна и его цвет, согласно особому коду, означают номер животного. Мыши сидят в металлических клетках с подстилкой из древесных стружек или в высоких больших стеклянных банках. Сегодня они ответят на вопрос: в каком органе образуются антитела – удивительные вещества, убивающие микробов и обезвреживающие токсины.

Четырьмя днями ранее мыши получили смертельную дозу столбнячного токсина в смеси с мелко растёртыми тканями иммунизированного кролика. Те, кому посчастливилось получить ткань органа, вырабатывающего антитела, – выживут, остальные – умрут. Такова цена истины: муки и смерть ни в чём не повинных зверьков. Этот нравственный выбор приходится делать ещё на студенческой скамье и потом повторять его вновь и вновь. Его приходится делать учёным и полвека спустя, хотя число жертв удалось уменьшить.

Молодой человек привык к гибели животных в ходе опыта: это неизбежные жертвы. Но очень неприятно забивать потом выживших животных. Он ощущает их как своих бессловесных помощников. Они честно потрудились, за что же их теперь убивать? Дорогих крупных животных часто используют повторно, в других экспериментах. А «отработанные» крысы и мыши – кому они нужны? Только место занимают да корм зря едят. Приходится забивать, по возможности безболезненно: усыплять эфиром. Бывали и особые случаи. Один из сотрудников не устоял перед обаянием белой крысы с нежно-кремовой головкой – «аристократки» линии «Огаста». Крысу посадили в маленькую индивидуальную клетку и принесли в лабораторию. Она стала общей любимицей. Сама шла в руки, прогуливалась по столам и сама возвращалась «домой» – в свою клетку. Поев хлеб, смоченный разведённым спиртом, очень смешно хмелела. Жила долго и, вероятно, счастливо.

Но вернёмся от этой идиллии в зловонный виварий. Сядем рядом с нашим молодым человеком, перед которым лежит на столе тетрадка с краткими записями – какой мыши что вводили, а вокруг – батарея стеклянных банок с подопытными мышами. Осмотр животных, как обычно, начинаем с контроля. Вот животные, которым вводили только токсин, а вот те, которым вводили токсин в смеси с иммунной сывороткой. Так, всё нормально: первые мертвы, вторые – живы. Теперь ещё один контроль: токсин в смеси с размолотыми органами неиммунных кроликов. Тоже всё в порядке: все мыши мертвы, кроме тех, кто получал ткань головного мозга. Что ж, нервная ткань связывает токсин, это известно. Вот мыши, получившие различные ткани однократно иммунизированного кролика. Все они мертвы. Этого можно было ожидать: после однократной иммунизации антитела образуются медленно и в малых количествах.

Наконец, мы подходим к главному – к мышам, получившим измельчённые ткани двукратно иммунизированных кроликов. Жадно ищущий глаз замечает: есть, есть живые! Но надо по порядку. Вот вереница трупов – это мыши, получившие в смеси с токсином мышечную ткань, лёгочную ткань, костный мозг, ткани почек, кишечника, печени. Молодой человек внутренне усмехается, вспоминая объёмистые руководства и учебники, приписывающие печени основную роль в выработке антител. А вот мыши, получившие измельчённую селезёнку: живы, но с явными признаками столбняка. Значит, селезёнка вырабатывает антитела, но не очень интенсивно. И, наконец, мыши, получившие измельчённую ткань лимфатических узлов – маленьких беловатых или розовых ядрышек, разбросанных по всему телу – в шее, под мышками, в паху, в брюшной полости… где их только нет! И тут – втайне ожидаемый сюрприз: ткани некоторых (но не всех!) лимфоузлов полностью обезвреживают токсин! Какой замечательный день!

Молодой человек любовно поглаживает выживших мышей. Как обидно, что он не может их наградить – даже несколькими днями жизни. На него и так ворчат, что он заполонил своими мышами чуть не весь виварий – в ущерб работе других сотрудников… А теперь – скорее к себе, за письменный стол: разобраться, почему одни лимфоузлы вырабатывают антитоксин, а другие – нет.

Как причудливы научные дороги! Почему он включил в круг подозреваемых эти малоприметные «желёзки» (хотя они вовсе не железы), прячущиеся в складках окружающих тканей? О них в ту пору было известно немного: фильтруют лимфу, участвуют в размножении лимфоцитов, часто воспаляются.

 Всё началось с хорошо известного факта: чтобы эффективно иммунизировать человека или животное каким-либо водорастворимым чужеродным белком (в том числе и обезвреженным столбнячным токсином), этот белок почему-то нужно вводить под кожу или в мышцу, но никак не прямо в кровь. Считалось, что происходит это потому, что чужеродный белок, постепенно всасываясь в кровь, более длительно циркулирует в организме. Достаточна ли такая причина? Молодой человек в этом усомнился. Сначала он с помощью достаточно сложной методики исследовал динамику убыли обезвреженного токсина из места введения, а затем имитировал процесс всасывания белка, многократно вводя внутривенно другому кролику соответствующие дозы обезвреженного токсина. Иммунный эффект нулевой – антитела не вырабатывались. Но, может быть, в мышце чужеродный белок как-то активируется? И вот кролику в вену многократно вводится кашица мышцы другого кролика, в которую несколькими часами раньше был введён обезвреженный токсин. Кролик стойко переносит эту процедуру, но антител не вырабатывает. Значит, дело не в длительности всасывания белка и не в его активации. В чём же тогда причина эффективности подкожного или внутримышечного способа иммунизации?

Несколькими годами ранее наш молодой человек решил бы, что здесь участвует вездесущая и всеведущая нервная система: это она своими нервными окончаниями восприняла проникший в мышцу чужеродный белок и передала антителообразующим органам соответствующую инструкцию! Но по этой дорожке наш молодой человек уже ходил, познал опасность скоропалительных суждений и горечь ошибок. Поэтому он мысленно прослеживает путь чужеродного белка. Кровеносные капилляры для белков непроницаемы, поэтому белок сначала должен попасть в лимфу. Лимфатические сосуды, в конечном счёте, впадают в крупные вены, но по дороге лимфа фильтруется через лимфатические узлы. Так и возникла догадка: не лимфатические ли узлы вырабатывают антитела? Ведь не зря же они сидят, как сторожевые псы, на всех перекрёстках лимфатических путей!

Далее предстояло выяснить: какие лимфоузлы контролируют лимфу, оттекающую из тех или иных мышц и участков кожи. У человека это изучено, но в отношении животных имеются лишь отрывочные данные. И молодой человек вводит кроликам в одну из мышц бедра раствор туши, а спустя сутки ищет, какой лимфоузел прокрасился ею. Оказалось – не ближний паховый узел, а крохотный узелок, сидящий аж под позвоночником в забрюшинном пространстве, сбоку от аорты. Таким же способом были выявлены узлы, контролирующие отток лимфы от некоторых других участков тела. И только тогда стало возможным поставить опыт, завершившийся сегодня. Зато теперь можно не только утверждать, что лимфоузлы вырабатывают антитела, но и определить – какие именно узлы и при каких условиях.

Именно этим и занимается сейчас наш молодой человек. Перед ним на письменном столе лежат две большие тетради. Одну он только что принёс из вивария, в ней записано, в каких пробах обнаружен антитоксин. В другой записан весь ход многодневного эксперимента: каких кроликов, когда и как иммунизировали. Он сличает записи. У однократно иммунизированных кроликов ничего не обнаружено. У кролика, двукратно иммунизированного в мышцу бедра, антитоксин найден только в соответствующем узле, но не в других узлах. То же – у кролика, первично иммунизированного в мышцу бедра, вторично – внутривенно. А вот у кролика, иммунизированного первично в мышцу бедра, а вторично – под кожу уха, антитоксин найден в двух узлах, соответствующих местам введения токсина, но не в иных узлах.

Теперь эти результаты надо осмыслить. Антитоксин вырабатывается энергично только у тех кроликов, которые получают чужеродный белок дважды, причём через довольно значительное время (несколько недель). Это значит, что организм как-то «помнит» о первом контакте с чужим белком. Наши данные показывают, что он «помнит» и о том, куда именно проник «враг», и именно на путях его возможного повторного проникновения организует наиболее мощную оборону: соответствующий лимфоузел становится столь чувствительным, что способен вырабатывать антитела даже на следы белка, проникшие в узел с кровью. А ведь это очень важно: многие инфекции имеют привычные «ворота», через которые микроб входит в организм, – это носоглотка или лёгкие, или пищеварительный тракт, или кожа. Эти «ворота» и нуждаются в первоочередной защите. Но микроб может найти и другие «ворота». Поэтому, как мы и видим, иммунологическая память распространяется на все лимфоузлы организма: каждый из них готов (хотя и в меньшей степени, чем «первичный» узел) встретить во всеоружии атаку чужеродного агента. Какая совершенная система защиты!

Но каким образом приобретают «иммунологическую память» лимфоузлы, отдалённые от места первичного введения чужеродного белка? Те малые дозы белка, которые проникают в них через кровь, не могут этого вызвать – мы видим отсутствие «памяти» у кроликов, первично иммунизированных внутривенно. Остаётся только один вариант: «первичный» узел каким-то образом сигнализирует своим собратьям об опасности, причём очень специфически, поскольку на каждый чужеродный белок вырабатывается свой сорт антител. И тогда множество лимфатических узлов, разбросанных по всему телу, предстают перед нами как особая функциональная система, объединённая пока ещё таинственными информационными связями. Как упоительно интересна открывшаяся картина! Какой простор для новых исследований! Например, удалить «первичный» узел через несколько дней после иммунизации: пострадает ли формирование «памяти» в других узлах?

Но тут молодой человек себя одёргивает: это же только один опыт! Его ещё нужно повторять и повторять! Немцы недаром говорят: «Ein Versuch – kein Versuch» («один опыт – не опыт»). Затем нужны дополнительные контроли на специфичность – ввести кроликам в первый или второй раз не столбнячный обезвреженный токсин, а иной чужеродный белок – например, дифтерийный. И если всё подтвердится – написать в научный журнал статью со скромным названием, например «Роль лимфатических узлов в выработке антител к столбнячному токсину».

 Здесь будут свои проблемы. До сих пор ему удавалось избегать добровольно-принудительного соавторства с зав. лабораторией. Удастся ли на этот раз? И не дай бог написать что-нибудь вроде «нами впервые обнаружено…» – Главлит (цензура) ни за что не пропустит: «Так вы, значит, открытие сделали? А почему не оформили в должном порядке? А подумали ли вы, как на Западе этим могут воспользоваться? Не следует ли ваше открытие засекретить?» И месяцы, а может быть, и годы уйдут на бюрократическую волокиту.

Но думать об этом тоже рано. И вообще – надо торопиться поесть в близлежащей столовой, пока она не закрылась на обеденный перерыв для своих сотрудников.

После обеда нахлынули повседневные мелкие заботы: разметить по дням ближайшие опыты, подать заявку на животных, попросить приготовить стерильную посуду, проверить чистоту клеток и наличие кормов в них, узнать, не поступила ли в научную библиотеку новая литература, постараться уклониться от «общественных поручений» (чаша сия не минует и беспартийных). От участия в «философском семинаре», где из года в год пережёвывается марксистско-ленинская жвачка, уклониться не удаётся.

Со школьных ещё лет молодой человек понял, что жить ему придётся под пятой ненавидимой и презираемой им власти. Бороться – верная смерть, угодничать – отвратительно и позорно. Остаётся зыбкая средняя линия: прогибаться под пятой ровно настолько (и ни на миллиметр больше!), чем это абсолютно необходимо, чтобы жить и работать в избранной области. Включить в диссертации в список литературы имена классиков марксизма-ленинизма придётся, иначе жди политических обвинений. А вот корифея «марксистской биологии» Трофима Денисовича Лысенко – извините-с, не по профилю-с! (как будто Маркс и Энгельс по профилю!). От роли агитатора при очередной избирательной кампании не отвертеться (всеобщая повинность, отказаться – скандал). А вот вступить в партию – извините, не созрел (про себя – и не созрею!). Да, вы правы: перспективы научного роста, более масштабной научной работы, да вот – не созрел! Так что придётся по-прежнему ходить в младших научных сотрудниках. Начальство его терпит: «научную продукцию» выдаёт исправно, в скандалах и склоках не замечен, кляуз не строчит. «Непрофильность» его работы (у института – иная тематика) до поры до времени сходит ему с рук.

К концу рабочего дня народ постепенно рассасывается. Можно спокойно посидеть, а ещё лучше – походить по пустым гулким коридорам: на ходу лучше думается. Конечно, о лимфоузлах. Своего рода сторожевые псы. Сидят тихонько на перекрёстках дорог и караулят: не появится ли враг?! Ну, а в отсутствие такового – чем заняты? В них всегда полно лимфоцитов: не то размножаются они здесь, не то созревают. А для чего нужны лимфоциты? Тоже неясно. Как-то участвуют в воспалительных процессах. Микробов, в отличие от других лейкоцитов, не пожирают. Может быть, антитела вырабатывают? Нет, это делают другие клетки, у которых специальный аппарат есть для интенсивного синтеза белков. А у лимфоцитов такого аппарата нет. Тупик получается.

Ладно, об этом ещё надо подумать, и в первую очередь – литературу перелопатить. А сейчас – домой. Тем более – охранники торопят. Спрашивают, есть ли ночной пропуск: вдруг научный работник учинит ночью какое безобразие, а то и диверсию!

Ехать за город – нет сил. Который уже год молодой человек просит ведомственную квартиру в Москве, хоть самую скромную. Квартиры есть, но не для него: «У вас нет московской прописки». Просит в Моссовете разрешение на прописку – тоже отказ: «У вас нет жилплощади, на которую вас можно было бы прописать». И всё повторяется по новой.

Но жить как-то надо. Молодой человек снимает недалеко от метро «Маяковская» угол, отгороженный ширмой от остальной комнаты. В ней живёт хозяйка с престарелой матерью. Иногда к хозяйке наведывается хахаль, и тишина наполняется скрипом кровати и приглушёнными возгласами «Боже, какое счастье!» Зато жильё достаточно дёшево и близко к месту работы. Без прописки, но участковый пока смотрит сквозь пальцы.

Дважды в неделю молодой человек возвращается домой, за город, где живёт его 70-летняя мать. Привозит продукты, лекарства, свежие литературные журналы. Делится новостями. В выходные дни помогает по хозяйству (огородик, дрова). Отдыхает. А в понедельник – опять в Москву, на свою сладкую каторгу.

По дороге с работы в свой московский угол молодой человек покупает нехитрую снедь на ужин и на завтрак. Поужинав, блаженно вытягивается на кровати. Засыпает мгновенно.

…Светает. В просыпающемся мозгу возникает рисунок из прочитанной недавно книги. Маленькие шарики-лимфоциты снуют туда и сюда. Кружатся в общем токе крови по кровеносному руслу, забегают в селезёнку, иногда в ней задерживаются, потом – опять в общий кровоток; протискиваясь через стенки капиллярных сосудов, попадают в лимфоузлы; через какое-то время из узлов – в лимфу, оттуда – в кровь, и опять кружатся, кружатся, как в каком-то загадочном танце. Зачем он, почему?!

И тут вспыхивает ослепительная догадка: вот же она, эта искомая связь между лимфоузлами! Не телеграфом быстрых нервных импульсов, не почтой – какими-нибудь веществами, рассылаемыми через кровь, а живыми курьерами – лимфоцитами! Эти курьеры знают о чужеродном белке не понаслышке, они сами встречались с ним, когда он в первый раз попал в один из лимфоузлов. Они его запомнили; некоторые остались здесь, чтобы быстро опознать при новой встрече, а другие понеслись в другие лимфоузлы. Совершенно новый способ передачи информации от одного органа другому! И ведь это можно проверить: иммунизировать животное, взять у него кровь, осторожно выделить лимфоциты и ввести их другому животному. Передастся ли ему иммунологическая память? Будет много технических трудностей, но они преодолимы. А если догадка подтвердится, то встанет следующий вопрос: передают ли лимфоциты информацию о чужеродном белке другим клеткам, либо сами в случае повторного контакта с этим белком превращаются в антителообразующие клетки? Какое широкое поле для новых исследований!

В детстве он зачитывался толстенной книгой «Великие географические открытия» со старинными гравюрами лихих каравелл, неведомых европейцам восточных городов, островов с дикарями, украшенными перьями, и вздыхал: всё позади, нет больше на картах белых пятен. И вот теперь перед ним простирается новая страна! Страна, открытая им, не известная ещё никому!

Так мечтает наш молодой человек о будущих своих работах на пороге нового дня, плотно набитого повседневными заботами, разочарованиями и радостями. Сбудутся ли его надежды?

Случилось то, что часто бывает: упорство в достижении намеченной цели действительно вознаграждается, но не тем и не так, как мечталось. Нашему молодому человеку действительно удастся пройти весь намеченный путь, блистательно подтвердив свои догадки. Результаты своих исследований он опубликует в наиболее престижных советских медико-биологических научных журналах, напишет книгу, защитит докторскую диссертацию, получит собственную лабораторию. На гонорар от книги купит кооперативную квартиру в Москве. Он будет пользоваться уважением коллег, читать лекции, выступать на всесоюзных научных съездах и конференциях. Иммунология пойдёт по тому пути, который привиделся молодому человеку в описанный нами день. Но…

Но всё это, увы, лишь утешительный приз. На Западе не прочтут его работ, на них не будут ссылаться новые исследователи. Мировая наука пройдёт мимо, его камень в Храм Науки не понадобится. Он опоздал.

Когда в науке назревает переворот, идеи носятся в воздухе. Так, идея эволюции живого мира путём естественного отбора пришла почти одновременно к великому Дарвину и к английскому натуралисту Уоллесу. О Дарвине знают все, но многие ли слышали об Уоллесе?

Западные учёные пришли к пониманию центральной роли лимфоцитов в приобретении иммунитета примерно в те же годы, но иным путём, чем наш молодой человек: от изучения аллергических реакций и отторжения чужеродных тканей к процессам образования антител. Советских медико-биологических журналов (в том числе тех, где были напечатаны статьи нашего молодого человека) там никто не читал: нельзя доверять журналам, печатавшим ранее бредни о порождении ржи пшеницей, о самозарождении живых клеток из яичного желтка и т. п.  Когда же молодой человек после долгой бюрократической волокиты пошлёт, наконец, статью в престижный международный англоязычный журнал, будет уже поздно: главная новость перестала быть новостью.

Оставались, правда, важные детали, сохранившие новизну. Но в специализированном международном журнале для печатанья требовался взнос – 50 долларов. Ни наш молодой человек, ни большинство его коллег в жизни не видели ни одной «зелёной бумажки»: приобретение валюты каралось законом.

Он отступился. Он рождён для Охоты, не для работы локтями. Да и к чему ломать копья? Нужные камни уже вмурованы в стены Храма, а имена на них всё равно со временем сотрутся. Испытанного счастья у него никто не отнимет. А без дела он не останется: в волшебном саду Науки много удивительных загадок. Выше стропила, плотники!

И началась новая Охота. Обычная жизнь учёного с поисками и находками, радостями и разочарованиями. Вот только жар-птица большого открытия в сети уже не попадалась. Чутьё притупилось? Убавилось охотничьего азарта? Или редкую дичь легче найти в одиночку, чем стаей – лабораторией? Кто знает…

Потом минуло и это…

Но жизнь продолжается. Новые молодые люди с инстинктом охотничьей собаки, с жаждой Истины в крови бегут по улицам, торопясь к своему Дню Большой Охоты. Так будет всегда. Храм продолжает строиться. Выше стропила, плотники!

2005 г.

Прим. ред.:

Фонталин Лев Николаевич –  профессор, доктор биологических наук, организатор и руководитель лаборатории иммунологической толерантности Института эпидемиологии и микробиологии им. Н. Ф. Гамалеи АМН СССР, почетный член РАЕН

Лев Никонаевич родился 13 июля 1922 г. в Харькове. Скончался 18 марта 2011 г. на 89-ом году жизни в Нацрат Илит, Израиль.

Из некролога Института эпидемиологии и микробиологии им. Н. Ф. Гамалеи АМН СССР:

«Лев Николаевич Фонталин – крупный специалист-иммунолог, основоположник системного изучения иммунологической толерантности в нашей стране… Л.Н. Фонталиным были получены приоритетные данные о роли лимфатических узлов в иммуногенезе, эффективности различных методов иммунизации, роли клеток иммунологической памяти»