Сема, младший и любимый брат моей мамы, жил в Ленинграде. Насколько знаю, он мальчишкой прибился к красноармейскому отряду, да так и остался в армии. Году, наверно, в 38-м мы приезжали в Ленинград. Смутно помню явно больше, чем двухкомнатную квартиру с очень высокими окнами и неправдоподобно высокими (запомнил!) белыми филенчатыми дверями.

У дяди тогда в петлицах было 3 «шпалы». Примерно полковник, по-нынешнему.  Но тонкость была в том, что был он не полковник, а имел звание полковой комиссар, т.е. политработник, как тогда говорили. 

Мама деликатно (и педагогично) говорила про наш дом – бывшая гостиница. Коридорная система, номера на дверях комнат и еще много мелких примет говорили, что это действительно была гостиница. Но вовсе невысокого разряда, хотя и в самом центре. То, что в те времена  называлось «номера». Т.е. не то, чтобы совсем публичный дом, но не то, чтобы и нет. 

На этаже, по обеим сторонам коридора, было 19 «номеров» примерно по 20 кв. метров. В каждом жила семья, а то и 2-3 – разные поколения или родственники.

Около каждой комнаты в нешироком безоконном коридоре стоял столик, на нем гудел примус, коптила керосинка. Рядом хлопотала хозяйка

В конце коридора был водоразборный (и умывальный) кран и, за поворотом на «черный ход», 3 кабинки, как тогда говорили, уборных. 

А снаружи – более десятка трамвайных маршрутов, грузовой и легковой транспорт почти круглые сутки, с небольшим ночным перерывом, до отказа наполняли замощенную булыжником улочку своими децибелами и выхлопами. Трамвайные вагоны с ходу  брали крутой поворот с неширокой Солянки на еще более узкий Солянский проезд. Металлический визг и скрежет зажатых рельсами колес  покрывал все. И оглушительно звонили вагоновожатые. По их инструкции так полагалось при крутом и опасном повороте.

На все это и  выходило окно нашей комнаты. 

Несмотря на особенности нашего жилья, иногородние гости, к нашей общей радости, были совсем не редки .

До Войны сквозных поездов из Ленинграда на Юг еще не было. В Москве надо было делать пересадку. От поезда до поезда бывало, когда несколько часов, а когда и больше суток. А кое-кто, может быть, специально брал билет так, чтобы задержаться на сутки-другие. Москва, все-таки. Приезжали и в командировки. 

На ночь гостей укладывали на моем диванчике, на полу, а как-то, помню, двое спали на столе. В доме, естественно, поднималась кутерьма. Особенно, когда приезжал мамин брат – дядя Сема. 

Начать с того, что полночи гости не спали из-за заоконного звона и скрежета и эти же полночи хохотали по этому и другим поводам. Мама всегда смеялась очень заразительно и неостановимо. Вслед за ней хохотали другие. Мама по-новому заражалась уже от них.

Короче – спал я уже в школе. 

Дядя Сема рассказывал много и весело. Запомнилось, как к ним в воинскую часть приезжал Ворошилов. По поводу приезда наркома (народного комиссара, так тогда называли министров) был устроен банкет. Но краскомы (красные командиры, офицеры, по-нынешнему) тогда, как официально считалось, водки не пили. На столах стояли бутылки с нарзаном-боржомом, лимонадом или, в крайнем случае, с сухим вином.

Ворошилов оглядел стол и строго спросил: «И никто не пьет?» – «никто, товарищ народный комиссар!» – «совсем никто?» – еще строже спросил Ворошилов – «совсем, товарищ народный комиссар». И тут с дальнего конца стола, где сидели младшие командиры, поднялся один с двумя кубиками в петлицах (по-нынешнему – лейтенант) и отчаянно пробасил: «Я пью, товарищ народный комиссар!»

И весь вечер, сидя во главе стола, они вдвоем пили водку под отчаянными взглядами поглощавших лимонад краскомов. 

Ну и, конечно, запомнились ошеломляющие подарки дяди Семы, подарки не из магазина, как всякий может, а прямо с себя. В его настоящем красноармейском шлеме-буденновке с шишаком я даже ходил зимой в школу, классе во втором. Уж как мама смогла сделать, чтобы взрослый шлем держался на моей головенке второклассника, не знаю, но восторгу моему не было конца. Да и восторгу всех одноклассников – такой невозможно прекрасный подарок был выше всякой зависти.

А настоящий красного цвета перочинный нож с двумя лезвиями, отверткой, шилом, консервным ножом и штопором! Сегодняшним мальчишкам даже понять невозможно, что это для меня было! Подаренный школьнику сегодня ноутбук не произвел бы, возможно, такого эффекта. А взрослая авторучка, когда вокруг писали «вставочками» и жива была память о чернильницах-непроливайках!

Кожаная командирская полевая сумка сейчас уже в Израиле. Она здорово потрепана – я ходил с ней школу, а потом и в институт, ездил на железнодорожные изыскания. Но не могу же я ее выбросить!

Сохранился и широкий командирский ремень. Я много носил его поверх гимнастерки в эвакуации, а потом и в институте. Гимнастерка тогда мне досталась откуда-то хорошая, суконная. Она сначала была очень длинная. Но со временем, когда под мамиными руками длина постепенно уходила на ремонт протертых на локтях рукавов, стала уже только на полторы ладони выглядывать из-под ремня. Но из-под какого ремня! И это делало ее неотразимой. 

Перед Финской войной дядю перевели в Карелию, в город Кандалакшу. С большим повышением. Он получил четвертую шпалу, звание дивизионного комиссара и должность начальника политотдела горно-стрелковой дивизии. Я пишу «с большим», потому, что это было уже качественное изменение, как бы генеральское звание. Хотя формально генералы появились позже.

Во время Финской войны он прославился какой-то отчаянной храбростью, лично кидался в самые опасные места, и даже был представлен к «Герою».

А дальше, по разным рассказам, было так: Дивизия, в которой он служил, выступила, имея целью перерезать Финляндию на две части в наиболее узком месте. Такой был план командования. Но, вместо этого, дивизия попала в окружение, залегла под огнем и выйти не могла. В решающий момент комиссар, совсем как в Гражданскую, схватил знамя и, во главе сотни добровольцев, побежал (ему было около 38 лет) со знаменем на прорыв. Окружение прорвали.

Тогда стояли большие морозы, и высшие командиры были одеты в светлые полушубки, чем отличались от остальных военнослужащих. Никто же не рассчитывал, что они непосредственно будут участвовать в боевых действиях. Финские "кукушки" (снайперы) охотились, конечно, за такими целями. Один из таких "кукушек" тяжело ранил дядю Сему.

 Его вытаскивал с поля боя не то ординарец, не то командир. Пока  тащил, в злосчастный белый полушубок  попала вторая пуля. Было это 2-го февраля 1940-го года. Похоронен дядя Сема где-то около финской границы.

Много лет спустя, Алик, мой двоюродный брат, сын дяди Семы, получил письмо от местного краеведа. Тот нашёл могилу его отца и написал статью в какой-то журнал. Краевед связался с Аликом, Алик ему ответил, много лет хотел поехать вместе с сестрой, но что-то не получилось. Вместе с дядей Семой в этом бою погиб тогдашний председатель Ленинградской писательской организации, писатель Чумандрин.

Дядя Сема был представлен к званию "Герой Советского Союза", но награжден был посмертно Орденом Ленина. Не то потому, что «Героев» тогда посмертно не давали, не то потому, что дивизия все-таки была в окружении. Тот, кто вынес его с поля боя, был награжден Орденом Боевого Красного Знамени. Такой мы и знали эту историю.

Дядю Сему мама любила как-то особенно. Они оба были младшие в неведомой мне семье, связаны какими-то общими, неизвестными мне (а, может, и никому больше) воспоминаниями. Мама звала его почему-то Артёш. Помнится, это будто бы было связано с каким-то заводом Артёма, где дядя Сема, кажется, сколько-то работал. А может, я что-то путаю – как узнать?

После его гибели, в каждый день рождения брата, на буфет, прислонивши к вазе, мама ставила его фотографии. Одну запомнил хорошо – с женой, тетей Аней, и ее сестрой Фаней. 

Всю оставшуюся жизнь мама так и не смогла смириться с гибелью брата. Помню, мы куда-то ехали поездом. Пошли пообедать. Пока обедали, в вагон-ресторан шумно и весело вошла компания – несколько молодых генералов. Мама разрыдалась. Какой тут обед.

Много лет спустя, приехал я в Москву уже из Израиля. Стал подробно расспрашивать Алика о нашей семье. От него и узнал, что Лена (старшая), Роза (моя мама) и младший Сема были детьми от второго брака моего деда в городе Дисна, что в Западной Белоруссии. А от первого было несколько сыновей. Алик вспомнил, что до Войны, после присоединения Западной Белоруссии, к ним в Ленинград приезжали какие-то здоровые мужики с бородами. Они, возможно, были нашими родственниками. Может быть и дядьями. Была ли какая-нибудь связь с ними у мамы – не знаю. Сейчас все это, увы, не имеет значения. Чей-то знакомый после Войны был в Дисне – евреев там уже не было. 

А еще Алик рассказал, что у его отца в Кандалакше был большой конфликт с Первым отделом штаба дивизии. И Главное Политуправление (ГлавПУР РККА) тянуло с утверждением присвоенного звания.

И вдруг меня как током ударило: 

Перед Финской войной шел 39-й год. Уже не 37-й, но вполне еще 39-й. Все годы Большого террора и раньше, годы «чисток» поменьше, дядя Сема пережил на своих комиссарских должностях. Он не только ближе многих, но, по должности, совсем-совсем близко видел, как «очищали» армию. И лучше других мог представить себе, что может означать задержка с утверждением звания. Что может ожидать его, а потом жену и двоих детей.                                                                              

Вот, может быть, где пружины известной  с «довойны» истории. Причины отчаянной и, казалось, безрассудной смелости комиссара. Дивизионного комиссара, которого не утверждал в звании  ГлавПУР РККА  - Тагера Семена Ефимовича, дяди Семы.

Подчеркиваю, это только мое предположение, никаких доказательств у меня нет, но сказать об этом – должен.  

А сын его, Алик, учился всегда очень хорошо. За всю жизнь, говорят, не имел в школе другой отметки, кроме пятерки. И в институт после Войны поступал не только с отличными отметками, но, много важнее, с прекрасными «анкетными данными». Как сын героя-комиссара, а не, не дай Бог, «врага народа».

Поэтому, пройдя все многочисленные проверки, был он принят на «атомный», только открывшийся тогда, факультет  Ленинградского Политехнического. Там  студентов «засекречивали» чуть ли не со второго курса. По престижности факультет сразу стал едва ли не выше тогдашних вершин – Института международных отношений и даже кино-театральных.

На факультете и учили и учились хорошо. «Да у нас в группе – рассказывал Алик – если кто-нибудь начинал хватать четверки, его просто переводили на другой факультет. И в группе, кроме девчонок и фронтовиков, все – Сталинские стипендиаты».

Не забуду, как году в 48-м шел по Невскому в компании девяти (!) Сталинских стипендиатов и они (на Невском!) хором пели: «Служил на заводе Сергей-пролетарий, Он в доску был отчаянный марксист…» и, хуже того, «Глядю, упа-ал са стенки Карлма-арксава-ай па-артрет…» А у меня пальцы в туфлях поджимались.

Но – ничего не случилось. То ли в Ленинграде было полегче, чем в Москве, топтунов было меньше, то ли указание было – эту, отобранную по зернышку и позарез нужную элиту, не трогать по пустякам. 

Диплом Алик, насколько помню, делал в Москве. Мы явно подружились и много бывали вместе. Обоим, наверно, было интересно со сверстником из совсем другого круга. Я-то был легкомысленный.

 Он говорил, что у физика, настоящего физика, мозги как-то немного иначе устроены. И что жена, конечно, может оказаться любой профессии, но друг у него может быть только физик. А женой стала Таня, девушка из той же институтской группы, физик.  И женой стала и другом.

За время диплома или по материалам своего диплома Алик написал статью и послал ее какому-то очень большому  физику. Если не ошибаюсь, Франк-Каменецкому. Прочитавши статью, тот предложил Алику встретиться. Насколько понимаю, это было вовсе не тривиально и вообще – большая честь. Тут на беду Алик заболел ангиной. Но какая уж тут ангина, когда Франк-Каменецкий! Алик сбил температуру холодным душем и пошел. Это было, наверно, здорово, но думаю, что капитально, на всю жизнь, поломал себе сердце Алик именно тогда. 

Потом Алик попал по распределению в сверх-закрытое подмосковное Фрязино, стал доктором наук, основал и возглавил новое научное направление и лабораторию. Как я прочитал где-то, занимался «лавинно-пролетными диодами» и был «основоположник СВЧ-электроники». Получил Ленинскую премию.

Премия премии рознь – сказал мне уже в Израиле один почтенный физик, когда узнал, что я двоюродный брат  того самого Тагера – бывают премии за удачные решения и находки, а Александр Семенович – открытие сделал! 

Недаром отдал свою жизнь дядя Сема на том, вовсе ненужном ему, финском снегу.

Да будет благословенна его память. 

Добавлю, что младшая дочка дяди Семы, Марочка, окончила институт, много и успешно работала, вышла на нищенскую пенсию, а сейчас с мужем (детей у них нет) живет в небольшом городке под Берлином.  В бесплатной квартире, на сильно, говорят, сокращенное, по сравнению с прежними годами, но все же более или менее удовлетворительное пособие. Она серьезно болела, и я очень подталкивал их к отъезду. Германия приняла их, Марочке сделали операцию и сделали хорошо. После операции дали более удобную и тоже бесплатную квартиру с лифтом.

Мы с женой живем в Израиле и не уедем отсюда. Это наш выбор. Дополнительно продуманный и осознанный при отъезде дочки в Канаду.

Но Марочке здесь было бы тяжело. А в того, кто ее осудит за выбор Германии, я бы, как говорится, бросил камень. 

*     *     * 

Примерно так это было опубликовано больше года тому назад – в Заметках Берковича http://berkovich-zametki.com/2012/Zametki/Nomer3/Dobruskin1.php (там еще по случайной ошибке совсем другой мой рассказ был напечатан как приложение к этому рассказу), и в ЖЖ  http://electrondo.livejournal.com/5128.html .

Когда сейчас готовил рассказ к обсуждению на семинаре, почитал некоторые (вполне теперь доступные) материалы о Финской войне. О том, как и почему попадали в окружение наши войска, что бывало потом, и как выходили из окружения. Как на войну прибыл «инквизитор Красной Армии» Мехлис и начались аресты среди высшего комсостава с расстрелами и т.п.

Понятнее стало и довоенное мое представление о Финской войне. Понятнее стала и  догадка, повторю, о причинах отчаянной и, казалось, безрассудной смелости дивизионного комиссара, которого не утверждали в звании – Тагера Семена Ефимовича, дяди Семы.

Да будет благословенна его память. 

                для обсуждения на семинаре

Ранее опубликовано (с изменениями)

на сайте «Заметки по еврейской истории» 

http://berkovich-zametki.com/2012/Zametki/Nomer3/Dobruskin1.php

на сайте «Живой журнал»

http://electrondo.livejournal.com/5128.html