Недавно профессор Леонид Чернин, мой соавтор на ЭНС, прислал мне новую научную публикацию, касающуюся эпигенетики. Мне и статья, и комментарии к ней показались интересными, тем более, что я уже раньше думал и писал на схожую тему.  

Статья под названием «Быстрые изменения гистоновых деацетилаз и экспрессии генов воспалителения у опытных медитирующих [людей]» (Kaliman P et al., 2014) [6] явилась плодом сотрудничества профессора психологии и психиатрии Ричарда Давидсона (Richard J. Davidson) из Университета Висконсин-Мэдисон (США) и группы генетиков и биохимиков Института биомедицинских исследований Барселоны.

 Наблюдения над добровольцами показали, что углубленная медитация («погружение») вызывает генетические и молекулярные изменения, которые избирательно подавляют активность генов, ответственных за воспаление, обычно связанное со стрессом. Авторы объясняют это эпигенетическими изменениями регуляторов активности генов под воздействием медитации через нейро-эндокринную сеть организма.

Таким образом, в статье затронуты сразу три вопроса – стресс, медитация и эпигенетика, на которые я последовательно остановлюсь. Поскольку мне пришлось затронуть в одной статье столь разные вопросы, я счел необходимым перед публикацией ознакомить с ней специалистов – психофизиолога профессора В.С.Ротенберга и профессора генетики Л.Чернина. Их замечания и советы принимаю с благодарностью.  

Часть 1. Стресс 

Прежде всего, постараемся разобраться в самом понятии стресса. Ганс Гуго Бруно Селье, описавший его, отметил, что при различных по характеру неблагоприятных воздействиях на организм, будь то отравление, холод, жара или ожоги, наблюдается сходная, как бы универсальная реакция. Эту неспецифическую реакцию на вредоносные факторы внешней или внутренней среды он и назвал стрессом. «Стресс есть неспецифический ответ организма на любое предъявленное ему требование... С точки зрения стрессовой реакции не имеет значения, приятна или неприятна ситуация, с которой мы столкнулись. Имеет значение лишь интенсивность потребности в перестройке или в адаптации», писал Селье в своем труде "Стресс жизни", позднее введя дополнительно понятие «положительный стресс» (эустресс), а «отрицательный стресс» обозначив как дистресс. 

Иными словами, Селье сделал вывод, что причиной патологических изменений является не  само внешнее воздействие, а реакция организма на это воздействие. По мнению Селье, это общий адаптационный синдром (ОАС).

Различают несколько видов негативного стресса (дистресса), среди которых выделим два наиболее частых.

- Эмоциональный стресс, связанный с процессами, имеющими как психическую, так и физиологическую составляющую, служит следствием субъективной оценки ситуаций и выражается в форме переживаний, чувства и настроения.

- Психологический стресс понимается разными авторами по-разному, но многие определяют его как стресс, обусловленный социальными факторами. Чаще это состояние возникает, когда человек воспринимает ситуацию, в которой он находится, как трудную или угрожающую, вызывающую такие отрицательные эмоции, как тревога, страх или гнев.

 В соответствии с этим, Селье выделил 3 стадии общего адаптационного синдрома:

1) реакция тревоги, проявляющаяся в срочной мобилизации защитных сил и ресурсов организма;

2) стадия сопротивления, позволяющая организму успешно справляться с вызвавшими стресс воздействиями;

3) стадия истощения, если слишком затянувшаяся и чересчур интенсивная борьба приводит к снижению адаптационных возможностей организма.

Каждая из стадий имеет характерные особенности нервно-эндокринного проявления.  

Попробуем разобраться в эндокринных процессах, соответствующих этим фазам стресса.

С физиологической точки зрения стресс следует рассматривать как сложную нейро-эндокринную реакцию организма, при которой внешнее воздействие прежде всего отражается в центральной нервной системе в форме осознанного или бессознательного ощущения боли, волнения, страха или иных эмоций. Далее включается единая гипоталамо-гипофизарно-адреналовая система гормонов, которая приводит в действие адаптивные силы организма, в том числе и иммунную систему. Нам придется опустить многие детали, поэтому сосредоточим основное внимание на тех явлениях, которые представлены в обсуждаемой статье, и в первую очередь – на психонейроиммунологию. 

Профессор В.Ротенберг [2] определяет ее как отрасль науки, которая «изучает влияние психологических факторов и функционального состояния мозга на иммунную систему». 

Ссылаясь на мнение нобелевского лауреата Р.Сперри, он пишет, что существует нисходящий контроль систем организма, а сознательный опыт может «сам по себе причинно определять нейронные разряды, а отсюда – через нейрогуморальную, вегетативную и эндокринную регуляцию – изменять и соматические системы», включая иммунную систему. Эта «система управления» выстроена так, что при стрессе возбуждаются определенные отделы головного мозга, откуда по нервам сигнал поступает в «исполнительные центры» мозга, которые продуцируют пептидные (белковые) гормоны; они, в свою очередь, запускают синтез сложных небелковых эндокринных гормонов в специализированных железах, и вот они-то и активируют иммунную систему и мобилизуют для этой цели энергетические ресурсы.  Это в целом верная идея, но мне она, как и В.Ротенбергу, кажется неполной. Но сначаланемного о психонейроиммунологии. 

В 2012 году вторым изданием вышла книга психолога Джорджа Даруна (Daruna Jorge H., Ochser Clinic Foundation, New Orleans) «Введение в психонейроиммунологию» [3]. Основная идея книги состоит в том, что системы поддержания жизнедеятельности организма находятся в постоянном взаимодействии и кооперации. При этом иммунная система, защищающая человека от интервенции микробов извне и осуществляющая надзор за состоянием клеток внутри организма, сама по себе не автономна, а получает сигналы от других систем.

Это, прежде всего, происходит через систему гипоталамус-гипофиз, а далее – через эндокринную систему. Другой путь – через посредство периферических нервов (автономная нервная система) происходит воздействие непосредственно на специфические органы и ткани. Внутри самой иммунной системы функционирует сложная цепь регуляторов пептидной природы – цитокинов (интефероны, интерлейкины и др.). Поэтому можно представить, что события, развертывающиеся на уровне головного мозга, быстро доходят до эффекторных клеток иммунной системы. В свою очередь, иммунная система посылает сигналы в разные отделы мозга о своем состоянии.

Центральная нервная система (ЦНС) представляет собой основную структуру, которая реализует адаптивные функции организма. Это взаимодействие мозга и иммунной системы объединяет защитные силы организма. Иными словами, успех противодействия стрессу зависит от согласованности мозга и иммунной системы. Психосоциальный стресс воздействует на функцию мозга, эндокринной и иммунной систем. При этом первичные нарушения деятельности наступают именно в центральной нервной системе, в сознании и психике, распространяясь затем ниже, до иммунной системы и ее эффекторных клеток. 

Здесь, как и в «нисходящем контроле систем организма» Р.Сперри, проглядывается эта нехватка «некоторого промежуточного звена», подмеченного проф. В.Ротенбергом. По моему мнению, это «промежуточное звено» состоит в том, что психика, сознание (продукты коры головного мозга) включаются в контроль иммунной системы (да и других систем организма) далеко не всегда. Скажем больше – довольно редко, так как основной поток поступающей информации реализуется, формируя рефлекторный ответ, на подкорковом (бессознательном) уровне. Однако поскольку кора представляет из себя эволюционно самую молодую часть мозга, она обладает способностью влиять на подлежащие структуры, изменяя их активность и целенаправленность. На этом и основывается психотерапия.

При психосоциальном стрессе это более или менее понятно, но при других видах стресса, скажем, болевом или холодовом, реакция, скорее всего, реализуется на подкорковом уровне, а сознание воспринимает сресс как болезненный или вредоносный сигнал. Но коль скоро связь кора – подкорка существует, психическое (волевое) воздействие на реакции организма оказываются возможным.

 Когда мы сталкиваемся с угрозой, то вначале инстинктивно пугаемся (фаза шока – падение кровяного давления, гипогликемия, гипотермия – холодный пот). Но почти тут же или очень скоро из тела надпочечников происходит выброс адреналина и норадреналина (фаза противошока). Эти гормоны вызывают усиленное сердцебиение и учащение дыхание, повышают кровяное давление, тормозят синтез гликогена «про запас» и активируют накопление глюкозы мышцами, ускоряют распад белков и синтез из них глюкозы, стимулируют свертывающую систему крови, словом, готовят организм к «бою или бегству».

Одновременно «объявляется боевая тревога» иммунной системе через сложную сеть регуляторов-цитокинов, активитующих комплекс воспалительных генов, из которых в обсуждаемой статье приведены два – RIPK2 и COX2. Изменения их активности авторы выявляли  в лейкоцитах крови как реакцию на психосоциальный стресс. Продукты этих генов служат мишенью действия таких известных противовоспалительных препаратов, как ибупрофен (Advil) и целебрекс (Celebrex) Так протекает первая стадия стресса – реакция тревоги.   

В стадии сопротивления (резистентности) происходит нормализация всех факторов защиты. При этом кора надпочечников выделяет другой гормон – кортизол, который гасит нашу стрессовую реакцию, стабилизирует кровяное давление и ритм сердца и «даёт отбой» иммунной системе (на этом основано применение кортизола и его производных для лечения хронических воспалений). Исходом второй стадии чаще всего является полное выздоровление.

Однако если действие стресса продолжается длительное время, защитные возможности организма истощаются (третья стадия) и развиваются разные хронические заболевания – гипертоническая болезнь, нарушения иммунной системы, артриты, астенические состояния и др.

 Когда мы слышим слово «стресс», мы думаем о чем-то неприятном, даже ужасающем, так как этот термин в нашем сознании имеет выраженную негативную коннотацию. Однако избежать стрессов в принципе невозможно, так как это механизм приспособления к окружающей среде, которая постоянно изменяется. Недаром для определения этой «неспецифической реакции организма на внешнее воздействие» Селье избрал слово «стресс», то есть, напряжение. Действительно, когда вы переходите улицу на зеленый сигнал светофора и видите быстро приближающий автомобиль, вы бессознательно испытываете некоторое напряжение, то есть, стресс; через несколько секунд это состояние проходит. Что это было? Просто организм заметил опасность и приготовился к защите (или бегству). Болезнетворным стресс бывает при чрезмерном напряжении, либо по силе, либо по продолжительности, либо по обоим из них. Вот таких стрессов следует избегать. 

В результате очень сильных, продолжительных или повторяющихся психотравмирующих ситуаций развивается психическое состояние, называемое посттравматическим стрессовым расстройством (Посттравматический стресс-синдром, Posttraumatic Stress Disorder, PTSD).  Высокий уровень тревожности сохраняется на протяжении долгого времени, нередко – месяцами.

Согласно принятой в Израиле классификации, PTSD определяется как тревожное состояние, которое включает 17 симптомов, скомпонованных в три группы:

(1) повторное переживание события (например, тревожные сны и ретроспективные кадры);

(2) оцепенение и уклонение от контактов (например, избегание травматических напоминаний и ограниченный диапазон аффекта) и

(3) чрезмерное возбуждение (например, нарушения сна и раздражительность). 

Известно также, что при посттравматическом стресс-синдроме нередко наблюдается низкий уровень кортизола, в чем видят причину того, что люди с PTSD обычно длительное время пребывают в состоянии стресса. На этом наблюдении основан метод лечения посттравматического стресса кортизолом, разработанный врачами медицинского центра "Шиба" под руководством профессора Йосефа Зоара (Израиль). Введение гормонального препарата через несколько часов после травмирующего события предохраняет психику пострадавших от послестрессовых осложнений. По мнению ученых, успокаивающие лекарства (транквилизаторы) имеют побочный негативный эффект в виде снижения уровня гормона кортизола. 

В большинстве случаев посттравматический стресс-синдром проявляется примерно через три месяца после травмирующего события, но в некоторых случаях его признаки возникают лишь спустя годы. На последнее обстоятельство нам стоит обратить особое внимание: длительный спокойный период означает, что существуют какие-то механизмы, закрепляющие состояние пост-стресса. Более того, как будет подробно сказано ниже, оно даже может передаться их детям в форме повышенной предрасположенности к PTSD. Показано, что это состояние также сопровождается низким уровнем кортизола. 

Для лечения PTSD  используют разные методы психотерапии («разговорная» терапия), объединенные общим названием когнитивная поведенческая терапия. Она помогает научиться по-иному думать и реагировать на пугающие события, явившиеся толчком развития PTSD, и может помочь взять симптомы болезни под контроль. При этом используют ментальные образы пережитой травмы, чтобы обуздать страх

(экспозиционная терапия), реструктуризация поведения, чтобы заменить тяжелые мысли более подходящими и т.п.

В заключение следует упомянуть о таком явлении, как стрессоустойчивость. Это совокупность личностных качеств, позволяющих человеку переносить значительные интеллектуальные, волевые и эмоциональные нагрузки и перегрузки без вредных последствий для работоспособности и своего здоровья. Хотя считается, что стрессоустойчивость можно развивать усиленной тренировкой (психотренинг), врожденный компонент также имеет место. 

Часть 2. Медитация 

Выше мы остановились на том, что для лечения расстройств, связанных со стрессом, помимо лекарств (не очень-то эффективных), используется «разговорная» терапия. Этот подход означает, что между корой головного мозга, воспринимающей и анализирующей речевые сигналы, и эндокринной системой существует прямая связь. Этим издревле занимается так называемая психосоматическая медицина (психосоматика), изучающая влияние психологических факторов на возникновение и течение соматических (телесных) заболеваний.

Конечно, было бы неправильно думать, что все болезни человека возникают «из-за головы», то есть, в подсознании или в мыслях человека. Сегодня мы далеко ушли от такого взгляда на природу болезней, бытовавшего еще полвека назад, особенно в 1950-е годы в СССР. Но связь «души и тела» остается, и она приобретает вполне материальную основу. 

Вот лишь один из множества примеров, касающихся стресса. Профессор Элизабет Блэкбёрн (Elizabeth Blackburn) в 2004 году показала, что эмоциональный стресс вызывает укорочение кончиков хромосом – теломеров, а это служит причиной  клеточного старения и ведет к сокращению жизни (подробности смотрите в интервью с Э.Блэкбёрн). За эти иследования она вместе с соавторами работы получила Нобелевскую премию по медицине в 2009 году. Недавно они показали воздействие расслабления (релаксации) на проявление депрессии и психическое здоровье в семьях с повышенным риском деменции (Lavretsky H. et al., 2013) [7]. Ежедневная 12-минутная кратковременная йогическая медитация под успокаивающую классическую музыку приводила к повышению умственных и когнитивных функций, снижению уровня симптомов депрессии, увеличению активности фермента теломеразы, что служит показателем замедления клеточного старения, обусловленного стрессом.  

Давайте рассмотрим тот мостик, который связывает «душу» и «тело». Преобразование сигнала опасности (страха) в непосредственную гормональную реакцию стресса происходит в отделе мозга, называемом гипоталамусом, где объединяются нервные и эндокринные регуляторные механизмы в общую нейро-эндокринную систему. Гипоталамус выполняет двоякую функцию. Прежде всего, в него стекается информация о состоянии организма – температуре тела, составе крови, содержании гормонов, кровяном давлении и многом другом. В нем расположены аналитические центры – голода, жажды, сна, эмоций. Кроме того, в него поступает информация из коры мозга о колебаниях внешней и внутренней среды, требующих изменения реакции организма. С другой стороны, гипоталамус отдаёт команды, влияющие на поведение (оборонительные, пищевые и др. реакции) и вегетативные процессы, обеспечивающие выживание человека. Эту обобщенную информацию гипоталамус передает ниже, в гипофиз, в форме особого гормона (КРГ), где под его влиянием, наряду с другими стимулирующими факторами, происходит продукция пептидного адренокортикотропного гормона (АКТГ), который, в свою очередь, контролирует синтез и секрецию в надпочечниках кортизона и других гормонов.

 Здесь представлена очень упрощенная картина нейро-эндокринных процессов, относящаяся к стрессу, так как целью изложения служит проследить реальный путь, связывающий кору головного мозга со стандартным, неспецифическим ответом организма на самые разнообразные угрожающие ситуации. При этом гипоталамус служит связующим звеном между высшими отделами мозга (корой) и исполнительным органом –    гипофизом, которые оба представляют собой единый функциональный комплекс. Образно говоря, гипоталамус – это генеральный штаб мозга, а гипофиз – его оперативный (исполнительный) отдел.

Таким образом, информация, поступающая из ассоциативной зоны коры головного мозга в условиях стресса, оказывает решающее действие не только на осмысленное поведение, но и на эндокринный статус организма. Но в зависимости от того, какую «окраску» (положительную или отрицательную) будет нести поступающая от коры информация, эндокринная реакция организма будет различной. Именно на этом и основана «речевая терапия», когда негативные сигналы либо подавляются, либо заменяются позитивными, даже если это «ложь во спасение». К числу позитивных воздействий на организм и относится медитация, которую нередко рассматривают как разновидность психотерапии. 

Медитация является одним из методов духовной практики, с помощью которой достигается сосредоточенное состояние сознания, когда подавляются эмоциональные проявления и снижается физическая и физиологическая активность. Согласно определению, медитация – это разновидность углубленного размышления, отвлечение от внешне-случайных обстоятельств, состояние внутреннего сосредоточения.

Нередко медитацию описывают как «измененное состояние сознания» или как форму психической активности с целью погружения в него. В наши дни медитация всё больше утрачивает признаки религиозных практик и чаще используется для целей психотерапии и психотренинга. При этом светская медитация делает акцент на снижение стресса, релаксацию и самосовершенствование. Однако поскольку техника медитации разнообразна, даже в научной литературе нередко пользуются ее исходными восточными названиями. Профессор В.Ротенберг относит медитацию и гипноз к формам психотерапии, «которые основаны на способности человека погрузиться в особые состояния сознания» и связывает их с деятельностью правых полушарий мозга, которые  не требуют контакта со вторым лицом (психотерапевтом). 

В последние полвека медитация стала предметом разнообразных научных исследований, к сожалению, далеко неоднородных по строгости и качеству. Однако из океана публикаций можно выловить немало вполне добросовестных фактов о связи медитации с обменом веществ, кровяным давлением, мозговой активностью, не говоря уж о ее использовании как психотерапевтического средства для снятия физической боли, эмоционального напряжения, стресса и его последствий. 

В настоящее время для снижения стресса, в дополнение к стандартному лечению, используется техника сосредоточенной медитации (Mindfulness-based stress reduction, MBSR). Эта программа состоит из непрерывной фокусировки внимания на дыхании, телесных ощущениях и психическом состоянии. Она пригодна не только для лечения стресса, но и для пациентов, страдающих хроническими болями, ревматоидным артритом,  воспалительными заболеваниями кишечника и другими болезнями, связанными с аутоиммунными процессами. Как дополнительная (комплементарная, но не альтернативная, не “вместо”!) терапия, MBSR с успехом используется для облегчения состояния стресса у онкологических больных. 

После такой поверхностной экскурсии в нейро-эндокринную систему, вернемся к обсуждаемой статье и некоторым другим работам этих авторов, проведенными под руководством Ричарда Дэвидсона в Университете Висконсин-Мэдисон (Waisman Laboratory for Brain Imaging). Следует отметить, что авторы весьма тщательно отбирали исследуемых медитаторов, делая упор на их опыт медитации. В их недавней работе (Lunz A et al, 2013) использована техника магнитно-резонансной томографии для определения участков мозга, активируемых во время медитации у опытных медитирующих (имеющих суммарно около 10 тысяч часов практики) и необученных новичков. У первых картина нервной активации, связанная с болью, ее ожиданием или привыканием к ней, была такой же, как и у новичков, но субъективно опытные медитаторы меньше от нее страдали. Это можно расценить так, что при медитации кора головного мозга не отключается, а блокирование происходит ниже, на уровне подкорковых центров или непосредственно в эндокринной системе. Авторы заключают, что опыт медитации позволяет упреждающе снижать эффект болевого воздействия путем мобилизации психических ресурсов, что ведет к более быстрому привыканию к боли и повышает стрессоустойчивость. В дальнейшем этот коллектив работал преимущественно с обученными мадитаторами.  

В другой статье этой группы исследователей (Rozenkranz MA et al, 2013) они разработали, в рамках 8-недельного курса сосредоточенной медитации (MBSR), стандартизованный протокол для анализа влияния психологического стресса на воспаление, экспериментально индуцированное наложением крема с капсаицином (активного компонента красного перца) на кожу предплечья. Психологический стресс вызывали согласно общепринятой лабораторной процедуры для людей-добровольцев, названной The Trier Social Stress Test (TSST). Протокол включал сбор слюны для определения в ней кортизола (общая эндокринная реакция) и жидкого содержимого кожных волдырей (местная реакция воспаления) в сочетании с учетом клинических симптомов и самооценкой психологического дистреасса. Этот суммарный протокол лег в основу исследований, изложенных ниже.   

Теперь обратимся к обсуждаемой статье Kaliman P et al. (2014) [6], которая, как мы отметили выше, стала плодом сотрудничества американских ученых под руководством профессора психологии и психиатрии Ричарда Давидсона (Richard J.Davidson) из Университета Висконсин-Мэдисон и группы генетиков и биохимиков Института биомедицинских исследований Барселоны. В работе приняли участие 19 опытных медитаторов и 21 доброволец, не имевших опыта медитации. Все они обследовались до и после 8-часовой интенсивной сосредоточенной медитации (MBSR), у них брали пробы слюны для определения кортизола и кровь для анализа биохимических показателей, указывающих на связь социального стресса с активностью определенных генов.

Не стоит пугаться: лабораторный социальный стресс – это всего лишь психологическое напряжение (упомянутый выше the Trier Social Stress Test, TSST), состоящее из 5-минутного импровизированного выступления на заданную тему с последующим кратким вычислением в уме простой арифметической задачи или выступлением перед микрофоном и видеокамерой. 

Основная цель исследования состояла в выявлении влияния медитации на хронические воспалительные процессы, обусловленные стрессом. При этом внимание было обращено на два ключевых гена воспаления RIPK2 and COX2. Авторы установили, что квалифицированная медитация (по сравнению с усилиями новичков) быстрее и глубже подавляет активность этих генов, снижает болевые ощущения, прерывает цепь сигналов, ведущих к воспалению, и способствует восстановлению нормального уровня кортизола, сниженного при социальном стрессе. 

Хорошо известно, что практика медитации ассоциируется с ослаблением боли, как и было отмечено выше. Так что само по себе это наблюдение нельзя отнести к новым, но достоинством обсуждаемой статьи служит попытка раскрыть механизм связи эмоционального стресса, медитации и активности иммунной системы в целом и двух генов, связанных с воспалением (RIPK2 и COX2), в частности. Авторы показали цепочку процессов, происходящих в иммунных клетках при стрессе и после воздействия медитации. Внутри клеток этот процесс начинается с включения генов, изменяющих структуру хроматина. 

Вначале поясню сам принцип такой генной регуляции. В клетках основной генетический материал ДНК находится не в свободном виде, а окружен белками, преимущественно гистонами. Этот комплекс и называют хроматином. Плотность прилегания гистонов определяет возможность считывания (экспрессии) генов, что, в свою очередь, зависит от заряда и строения (модификации) гистонов. Поэтому чтобы «открыть» ген, нужно изменить свойство гистонов в месте его расположения. Один из путей этого – воздействие фермента деацетилазы, отщепляющего от гистона особую «приставку» – ацетильную группу. Это лишь один из возможных путей регуляции генов, да и самих деацетилаз имеется несколько видов. Принцип же прост: чем больше гистонов, тем слабее активность гена. Тогда понятна и находка авторов: после интенсивной сосредоточенной медитации опытными добровольцами подавлялась активность деацетилаз и отмечался более высокий уровень ацетилирования гистонов, то есть, первый этап иммунной реакции – включение генов RIPK2 and COX2 – блокируется.

  Иными словами, если при стрессе происходит активация генов воспаления путем их освобождения от гистонов, то интенсивное «погружение» опытными медитаторами ослабляла этот процесс, что не наблюдалось в группе новичков. Таким образом, медитация обладала противовоспалительным свойством, а также способствовала восстановлению уровня кортизола после его падения как следствия лабораторного стресса.

Все эти процессы оперативной регуляции генной активности относятся к категории эпигенетики. Постараемся рассказать, что это такое.   

Часть 3. Эпигнетика 

Сначала попробуем дать опрделение эпигенетике. Сам этот термин предложен Конрадом Ваддингтоном (C.H. Waddington) в 1957 году. Он ввел образное понятие «эпигенетического ландшафта», что является метафорой того, как происходит регуляция генов в процессе развития организма и при дифференцировке клеток. Сейчас мы рассматриваем эпигенетику как науку о механизмах регуляции активности генов. По существу, эта дефиниция сродни определению кибернетики как процесса управления и передачи информации в различных системах – механических устройствах, живых организмах или обществе. Однако термин биокибернетика не привился, и в отношение всех живых организмов используют понятие эпигенетика, то есть, как нечто, стоящее над обычными генами и руководящее их работой. 

Под эпигенетикой понимают целый набор химических модификаций ДНК без изменения самого генетического кода. Эпигенетические модификации – это наследуемые и потенциально изменяемые характеристики активности генов, которые не затрагивают белок-кодирующие участки ДНК. 

В клетках разных органов и тканей работает строго определенный набор генов, а активность остальных подавлена. Этим и определяется специфическая принадлежность клеток. Однако такой «эпигенетический ландшафт» тоже меняется (в пределах тканевой специфичности) в зависимости от клеточного цикла (деление, например), от нового «задания», полученного клеткой (вместо одного белка начать синтез другого), от времени суток (циркадные ритмы), от внедрения патогенов (к примеру, вирусов) и многого другого.

Этот ответ клетки и определяется эпигенетическими механизмами, включающими и выключающими сразу целый набор генов в ответ на изменившиеся условия. Имеется несколько молекулярных механизмов регулирования работы генов. Один из них мы упоминали выше – это связывание гистонов с ДНК клетки, которое зависит от модификации этих белков путем присоединения или удаления разных химических групп («приставок»). 

Мы знаем, что весь сложный организм возникает из одной оплодотворенной яйцеклетки. В ходе развития образуются клетки множества разных органов и тканей, и то, какая клетка произойдет из общего пула, запрограммировано в геноме в форме эпигенетических меток. Иными словами, программа индивидуального развития организма (онтогенеза) передается по наследству. Это понятно и не ставится под сомнение, иначе нас просто не существовало бы. Другое дело – наследование таких событий, как последствия стресса, которые тоже записаны эпигенетическими метками, как показали авторы обсуждаемой статьи. На протяжении почти всего ХХ века в биологии существовало убеждение, что свойства, приобретенные в процессе жизни, не наследуются, то есть, не передаются потомству. Считается, что стресс закрепляется в мозге в форме сознательного или подсознательного очага возбуждения, давая о себе знать болезненными проявлениями (PTSD). Эта схема подтверждается успешным лечением последствий стресса методами психотерапии. 

Такой взгляд означает, что все потрясения и его болезненные последствия стресса умрут вместе с человеком, оставив потомкам только словесные или документальные воспоминания о перенесенных ужасах. Однако в последние годы, практически на рубеже двух веков, появились наблюдения, что некоторые физиологические и поведенческие особенности, приобретенные в процессе жизни, могут передаваться потомству.

Это новое направление  – трансгенерационная наследственность – коснулось и стресса: появилось немало наблюдений о том, что некоторые последствия стресса передаются потомству. Исторически путь к такому заключению состоял из трех этапов: догадка-предположение, экспериментальное подтверждение, раскрытие механизма. Рассмотрим их. 

Всё началось с наблюдения Захавы Соломон (Zahava Solomon), эпидемиолога израильской армии, а ныне профессора Тель-Авивского университета по специальности психиатрическая эпидемиология и главы Adler Research Center for Child Welfare and Protection. После первой Ливанской войны 1982 года она столкнулась с большим числом случаев посттравматических расстройств (PTSD) среди солдат, бывших свидетелями массовых убийств исламскими боевиками мирных жителей в лагерях беженцев. 

Но д-ра Соломон поразило то, что проявления PTSD были особенно высокими в одной определенной группе – у тех, чьи родители пережили Холокост в Европе во время Второй мировой войны. Эти свои наблюдения она опубликовала через несколько лет в статье [8] (1988),  а затем внесла их в свою книгу Combat Stress Reaction (1993) [9] в форме отдельной главы «Отцы и дети: Трансгенерационное воздействие Холокоста». Она предположила, что дети переживших Холокост, возможно, узнали от своих родителей о том, что с теми произошло, и это повлияло на развитие у солдат PTSD. Это наблюдение можно посчитать предысторией современной эпигенетики в сфере нейробиологии, так как в нем намечена главная идея – передача (возможно, еще в словесной, вербальной форме) предрасположенности к заболеванию (психическому расстройству) следующему поколению – трансгенерационный эффект. 

Следующий этап можно связать с именем Рэйчел Иегуды (Rachel Yehuda), профессора психиатрии и нейробиологии, руководителя Отдела исследований травматического стресса медицинской школы госпиталя Маунт-Синай в Нью-Йорке. В 1990-х годах она оказывала психотерапевтичекую помощь пережившим Холокост и столкнулась с той же проблемой – оказалось, что взрослые потомки переживших Холокост имеют более высокую склонность к PTSD, чем общая популяция людей. Полученные данные она изложила в статье «Предрасположенность к посттравматическому стрессовому расстройству у взрослых потомков переживших Холокост» (Yehuda R et al., 1998) [10]. В ней она буквально в последних строчках обсуждения впервые высказала предположение, что обнаруженная ее группой передача следующему поколению повышенной чувствительности (предрасположенности, уязвимости) к PTSD может быть наследственной. Правда, она не исключала и эффект рассказов родителей, но первое слово о наследовании уже было произнесено. 

Позднее проф. Р.Иегуда и сотрудники, изучая гормональный профиль своих пациентов, показали, что люди в группе переживших Холокост и страдавшие PTSD, на протяжении жизни имели более низкий кортизол. Они также обнаружили, что и дети переживших Холокост также имеют низкий уровень кортизола, что связано с предрасположенностью к PTSD. Но что интересно: чем более тяжелые симптомы отмечались у родителей, тем ниже был уровень кортизола у ребенка (Yehuda R. et al., 2002) [11]. 

Подтверждение передачи предрасположенности к PTSD (точнее, «закладки эпигенетической памяти» еще до рождения ребенка) было получено группой проф. Иегуды в ходе изучения посттравматических расстройств, вызванных терактом 11 сентабря 2001 года в Нью-Йорке. Чтобы понять, насколько рано в жизни плода может произойти перепрограммирование продукции кортизола, проф. Иегуда и сотрудники изучили группу женщин, которые находились вблизи или в самом Всемирном торговом центре в день теракта и были тогда беременны. Уровни кортизола определяли в слюне детей перед сном и при пробуждении, поэтому его колебания можно было проследить с самого раннего возраста. Из 38 наблюдавшихся женщин примерно у половины развился PTSD, и эти женщины имели более низкий уровень кортизола, чем остальные (в том числе и в контрольной группе). Но что наиболее важно: столь же пониженный уровень кортизола отмечен и у их 9-12-месячных младенцев. Наиболее низкие уровни кортизола были отмечены у детей, рожденных матерями с PTSD, которые подверглись психической травме в третьем триместре беременности.

Представленные данные показывают, что фиксация гормонального статуса происходит очень рано, скорее всего, еще до рождения, и уж во всяком случае, в довербальном состоянии младенцев, что позволило исключить рассказы родителей как механизм индукции стрессорной реакции (Yehuda R. et al., 2005) [12]. 

Анализируя представленные данные, можно выделить три интересующих нас момента.

1) Потомство первого поколения родителей, перенесших стресс и страдавших пост-срессовыми расстройствами, имеет более высокую предрасположенность к PTSD, чем население в целом, то есть, составляют группу повышенного риска.

2) На основании изложенных данных нельзя с уверенностью сказать, имелся ли во всех или хотя бы в части случаев наследуемый трансгенерационный эффект, то есть передача потомству приобретенного родителями свойства – высокой предрасположенности к послестрессовым расстройствам.

3) Более вероятным объяснением может быть внутриутробное влияния матери, перенесшей стресс или находящейся в состоянии PTSD, на развивающийся плод. Это важное положение, которым можно объяснить закрепление механизмов стресса на бессознательном уровне с участием эпигенетических механизмов. 

В звязи с этим хочу обратить внимание на лекцию проф. Г.И. Брехмана (2010) [1],  «Эмоциональная жизнь плода: от смутных догадок к научным исследованиям». По мнению профессора Григория Брехмана, к сегодняшнему дню накоплено много экспериментальных фактов и клинических наблюдений, которые позволяют связать стресс матери с психосоматическими расстройствами детей, включая астму, расстройства речи, энурез и другие болезненные проявления.

Интересно, что пренатальный стресс влияет даже на положение плода в матке, затрудняющий нормальное рождение. Но еще более интересно то, что рациональная психотерапия позволяла восстановить положение и оптимальное предлежание плода. По существу, это та же «речевая терапия», родственница медитации, о которой мы говорили выше.

Профессор Г.Брехман советует женщине с первых дней беременности мысленно обращаться к своему зачатому ребенку с сообщением, что он желанный для его матери и его отца, что вы его уже любите независимо от того, кто он – мальчик или девочка. Убеждать его, что Вы ничего не боитесь, ничего не пугаетесь и сумеете спокойно выносить его и в положенное время поможете ему родиться. И это следует повторять ежедневно, с максимальной уверенностью и искренностью. У меня нет сомнений, что такие усилия достигнут цели.

Я назвал бы это пренатальной медитацией. В действительности это напоминает технику сосредоточенной медитации (Mindfulness-based stress reduction), направленной от матери к плоду. При этом волевой вербально-эмоциональный посыл в нейро-эндокринной системе трансформируется в гормональный сигнал, достигающий ребенка и перепрограммирующий его организм на ослабление или полное подавление стресса.

Возможно, как заметил профессор В.Ротенберг, эта пренатальная медитация прежде всего положительно сказывается на собственном эмоциональном состоянии матери, а уже затем передается плоду через ее эмоционально-гормональный статус.  

«Эмбрион-плод способен запоминать наиболее эмоционально переживаемые вместе с матерью впечатления», – пишет Григорий Брехман, и с этим нельзя не согласиться. Но вот на каком уровне происходит это запоминание? На уровне гипоталамуса плода или еще глубже – на уровне гормон-продуцирующих клеток? Пока мы этого достоверно не знаем. Можно лишь предполагать, что стойкое закрепление последствий пренатального стресса происходит при участии эпигенетических механизмов. 

«Все зависит от того, какую программу мы разместили в его [плода] клеточной памяти. Она-то и будет влиять на его мышление и поведение через его бессознательное», – пишет проф.Г.И.Брехман. Что под этим понимается? Когда мы говорим «генетически запрограммированные особенности» того или иного состояния или процесса, мы понимаем установление стабильного уровня работы генов, то есть, «эпигенетическую память». При стрессе такое состояние может закрепиться не только в коре головного мозга, но и в нижележащих отделах нервной системы, и в железах внутренней секреции, и в самих эффекторных (исполнительных) клетках, таких как клетки иммунной системы. Но вот вопрос о том, может ли этот «эпигенетический ландшафт» передаться потомству как повышенная предрасположенность к пост-стрессовым нарушениям чисто по зародышевой линии (исключая влияние матери на плод), до недавнего времени не имел однозначного ответа, и выход из тупика наметился буквально в последние месяцы. 

В декабре 2013 года вышла электронная версия статьи Бриана Диаса и Кэрри Ресслера из университета Эмори (США) “Родительский опыт обонятельного восприятия влияет на поведение и нервную структуру в последующих поколениях” (Dias BG, Ressel KJ, 2014) [4]. Суть ее состоит в следующем. Авторы, по существу, вызвали условный рефлекс у мышей-самцов комбинацией запаха ацетофенона (он обладает сильным запахом черёмухи) и легкого электрошока. Период тренировки занимал 3 дня, в каждый день по 5 сеансов воздействия запаха (ацетофенона), а через 10 секунд –  электрошока. В качестве реакции на обычный испуг, не связанный с болевым ощущением, использовали резкий громкий звук. В результате у мышей вырабатывался условный рефлекс, при котором один запах ацетофенона вызывал изменение поведения по типу стрессовой оборонительной реакции (обусловленный страх), тогда как на контрольный запах (пропанол) они не реагировали. 

Надо сказать, что методика выработки условных рефлексов у мышей и крыс, контроль и оценка поведенческих реакций (ответа на безусловный или условный стимулы) доведены до технического совершенства – от конструирования специальных камер со звуковыми, световыми или электрическими сигналами (стимулами) до компьютерной обработки видеозаписи эксперимента. При этом в обязательном порядке оценивается реакция животного на простой испуг (резкий звук как нейтральный стимул) или на обусловленный страх, выработанный (т.е. выученный) как стойкий условный рефлекс. 

Через 10 дней после завершения тренинга мышей спаривали с совершенно нормальными самками, не знавшими ни настораживающих запахов, ни электрошока («naive females»). Потомство первого поколения (F1 generation) показало такую же реакцию обусловленного страха на ацетофенон, хотя никогда раньше с ним не сталкивались. На пропанол они не реагировали. Но что самое поразительное, и их потомство (F2 generation) проявило такую же повышенную чувствительность к ацетофенону. Иными словами, выработанный у мышей условный поведенческий рефлекс на запах черёмухи (ацетофенон) передавался их детям и внукам, то есть, оказался наследуемым свойством. Собственно, подобное явление было подмечено еще И.П.Павловым, когда он обнаружил, что в последующих поколениях мышей требовалось меньше сеансов для выработки условного рефлекса на сочетание безусловного (пища) и условного (звонок) сигналов. 

Сама идея о передаче потомству условного рефлекса по зародышевой линии кажется поначалу нереальной, потому что, размышляя дальше, можно представить себе, что когда-нибудь будут рождаться дети с доказательством теоремы Пифагора в голове. Но вот это уже фантазия: сложные понятия и логические построения закрепляются на уровне взаимодействия нейронов, тогда как приведенное выше наблюдение, сделанное на мышах, скорее всего, имеет нейро-гуморальную природу.

Профессор В.Ротенберг обрашает внимание на то, чем выше уровень развития животного, тем слабее генетически закрепляются реакции на опасный сигнал. В подтверждение этого могу привести такой пример. У человека, за много тысячелетий использования огня (есть сведения, что этот срок более 1,5 миллионов лет), предостерегающий сигнал так наследственно и не закрепился, и каждый младенец тянется к огоньку и, обжегшись, заново познает его опасность.  

Сам по себе феномен передачи приобретенных признаков (свойств) потомству по зародышевой линии, исключающей воздействие матери при беременности, широко описан и носит название трансгенерационной наследственности (transgenerational inheritance), а с учетом предполагаемого механизма иногда добавляют слово «эпигенетической» (transgenerational epigenetic inheritance).  Имеющиеся данные показывают, что стабильность эпигенетически наследуемых свойств («эпигенетической памяти») без постоянного специфического стимулирования исчисляется несколькими поколениями. Так, лен, выращенный на богатой минералами почве, произрастая затем в обычных условиях, сохраняет приобретенные свойства (более длинный стебель, количество листьев и др.) в течение 8 генераций. Некоторые индуцированные свойства риса сохранялись минимум 6 генераций, а кукуруза после воздействия разных индукторов – от 2 до 5. У низших животных (черви, насекомые) наблюдалась большая стабильность – 10 и более поколений. Проявления разных внешних воздействий закреплялись у мышей и крыс на 2-4 поколения (Jablonka E, Raz G, 2009) [5].

Такая модель наследственности не подчиняется закономерностям Менделя, так как при этом сами гены остаются неизмененными, они не подвергаются мутациям, а все «записывается» на окружающей их «мусорной ДНК». Такой взгляд близок ламаркизму, признававшему изначально целесообразное реагирование живых существ на воздействия среды и, главное, наследование возникших таким путём изменений. 

Теперь стоит обратиться к анатомическим и генетическим изменениям, происшедшим в процессе выработки условного рефлекса на ацетофенон, которые передаются потомству. Известно, что за восприятие запахов ответственны разные рецепторы нервных окончаний, расположенные в носу (у человека их около 400 видов), а в обонятельных центрах мозга им соответствуют специальные обонятельные клубочки. Ацетофенон воспринимается рецептором М71, и сигнал по нейронам достигает «М71 клубочков» в обонятельной луковице. Ранее авторы нашли, что механизмом первичной реакции у самцов-мышей на ацетофенон служит анатомическое разрастание нейронов в обонятельной области носа (olfactory epithelium), связанных с рецептором к этому запаху (М71), а также в М71 клубочках обонятельных луковиц мозга. В данной статье они показали, что та же анатомическая картина наблюдается и у потомства. Контрольный запах пропанола, не подкрепленный электрошоком, подобных изменений не вызывал.

 Таким образом, сформировавшаяся в ходе становления условного рефлекса на запах анатомическая особенность (количественное разрастание периферических нейронов с рецептором М71 и их представительства в обонятельных луковицах мозга) не только служит основой гиперреакции животного на ацетофенон, но и способна передаваться потомству по крайней мере в двух поколениях. Поскольку при этом не страдает сам ген этого рецептора (он обозначен как Olfr151), глубинный механизм всего процесса следует искать в изменении регуляции активности этого гена, то есть, на эпигенетическом уровне. 

Имеется несколько видов эпигенетической регуляции, с одной из них – модификацией гистонов, мы познакомились при выше. Однако гистонная регуляция генной активности носит, по всей видимости, оперативный характер и не способна передаваться потомству в виде определенных «меток» на ДНК. Для этой роли больше подходит механизм метилирования ДНК, который имеет вполне определенный материальный субстрат – наличие CpG динуклеотидов, по которым и происходит присоединение метильных групп. При этом, чем больше CpG точек находится в регуляторной зоне гена, тем сильнее он заблокирован. И наоборот, низкое содержание CpG групп связывают с высокой активностью гена. Авторы нашли, что в сперме «обученных» мышей область гена Olfr151 (напомню, он кодирует рецептор М71) менее метилирована, чем в контроле (мыши, на которых действовали пропанолом). Авторы высказали предположение, что гипометилирование области гена Olfr151 в сперме ведет к подобному гипометилированию у потомства, представляя собой наследование, передающееся по зародышевой линии. 

При обстоятельном обсуждении моей статьи профессор В.Ротенберг резонно указал на возможность «социального наследования», то есть, «прямого влияния на детей состояния родителей в процессе воспитания... причем сами родители могут этого не замечать и даже на сознательном уровне не желать». Это замечание особенно важно при оценке поведенческих реакций у животных, у которых словесные (вербальные) сигналы ограничены или отсутствуют.

Поэтому, чтобы окончательно исключить внутриутробное влияние матери и социальные воздействия родителей, авторы провели серию опытов с искусственным оплодотворением in vitro и подсадкой оплодотворенной яйцеклетки «чистой» матери, а затем и отсадкой новорожденных мышат к посторонним кормилицам. Таким образом, считают авторы, наследование эпигенетической «метки» в «молчащей ДНК» (т.е., не в самом гене, а вне его) сопутствует и, вероятно, обусловливает трансгенерационный эффект. Как показало отдельное их исследование, эпигенетической основой подобной наследственности не может быть модификация гистонов.  

Конечно, остается еще немало открытых вопросов, и первый из них – как сигнал достигает зародышевой клетки, то есть, преодолевает существующий защитный барьер. Поясню это положение, имеющее два аспекта. Один из них – это ключевое представление неодарвинизма о направлении наследственной информации только от генов половой клетки к клеткам тела (сомы), но не в обратном направлении. Это означает, что все приобретенные свойства живого организма не передаются потомству (Вейсмановский барьер). На сегодняшний день это положение можно посчитать ошибочным. А если это так, то остается открытым вопрос о механизмах передачи информации от соматических клеток к половым (гаметам). 

Далее, не всё ясно с локализацией и степенью метилирования. Не прослежено, хотя бы логически, дальнейшее прохождение сигнала от обонятельных луковиц в миндалевидное тело мозга, которое, как считают, участвует в формировании как отрицательных эмоций (страх), так и положительных. Показано, что базально-латеральный комплекс амигдалы (миндалины) необходим для выработки условных рефлексов у грызунов. Именно на этом уровне формируется поведенческая реакция животного, и запахи могут усилить или ослабить его проявление. Можно предположить, что здесь происходит не только формирование поведенческого ответа, но и закрепление каких-то стандартных реакций, в том числе и болезненных. Но, несмотря на все это, представленная работа служит весомым доводом в пользу наследственной передачи приобретенных свойств (признаков) потомству через половые зародышевые клетки, гаметы, или, как их образно называют, «клетки, соединяющие два поколения». Это и есть трансгенерационная эпигенетическая наследственность.

 *   *   * 

Вернемся к стрессу и медитации. Когда человек или животное через свои органы чувств получают какой-либо сигнал об опасности (угрожающий стимул), он вначале испытывает испуг. Это естественная физиологическая реакция напряжения (стресса). Однако пережив испуг, человек (или животное) нередко начинает испытывать стойкий страх, обусловленный сочетанием реального события и неких сопутствующих нейтральных (условных) стимулов, как это произошло с мышками в обсуждаемой статье. У людей такое потенциирование испуга приводит к устойчивой тревожности, подавленности и депрессии.

Сейчас ведется широкий поиск генетических и эпигенетических проявлений, связанных со стрессом и его последствиями. Одним из направлений служит выявление генов, наиболее подверженных стрессу. Ученые Университета Дюка (США) нашли, что один из вариантов гена рецептора серотонина, отличающийся лишь по одной однонуклеотидной замене (снипу, SNP, эпигенетической метке) в условиях эмоционального стресса вдвое увеличивает содержание в крови кортизола, ключевого гормона стресса. Это ведет к повышению риска сердечных приступов почти на 40 процентов. Носительство этого варианта гена достигает 13 процентов среди белого населения. Эти и многие другие наблюдения показывают, что при стрессе происходит широкое вовлечение в реакцию организма множества генов, и приведенные в двух обсуждаемых нами статьях эпигенетические изменения – лишь небольшая часть процесса стандартного ответа на напряжение. 

Представленные в статье Б.Диаса и К.Ресслера данные показывают, что информация из внешней среды, поступившая через один из органов чувств (обоняние), приводит к изменению структуты и функции нейро-гуморальной системы и это новое состояние через зародышевые клетки передается потомству. Это дает основание принять наследственную природу повышенной предрасположенности к послестрессовым осложнениям (PTSD) у детей, чьи родители ранее перенесли тяжелые потрясения. В некоторых случаях, как, например, наблюдение над уже беременными женщинами во время теракта 11 сентября 2001 года, могло иметь место явное воздействие состояния матери на формирование нейро-гуморального статуса плода. 

Какой практический вывод можно сделать из этого на сегодняшний день? Профессор Кэрри Ресслер, один из авторов статьи, практикующий психиатр, который давно проявляет интерес к последствиям стресса, в одном из интервью на этот вопрос ответил: «Пока мы не знаем. Но мы думаем, что огромное значение будет иметь лечение взрослых с посттравматическими стрессовыми расстройствами прежде, чем они заведут детей».

Среди методов лечения последствий стресса находят применение и многие виды психотерапии и ее варианта – медитации. Так, для устранения условного рефлекса страха известный психотерапевт Джозеф Вольпе разработал принцип реципрокного торможения, при котором у животных вызывали стресс электрошоком, а затем повторяли этот аверсивный стимул на фоне кормления, как бы сталкивая отрицательную реакцию с позитивным безусловным раздражителем. В результате постепенно животные теряли всякую чувствительность к легким электрическим ударам. Позднее этот метод был перенесен на людей и получил название контр-обусловливания. При этом в комплекс методик, помимо замещения страха альтернативной реакцией, входит мышечная релаксация в сочетании с самоанализом и самовнушением. 

Профессор В.Ротенберг считает, что PTSD включает два основных компонента – периодически возникающее чувство беспомощности и состояние повышенного эмоционального напряжения, связанное с повторным переживанием травмы и попыткой как бы заново «переиграть» ситуацию, которая к ней привела. С его точки зрения, это активная позиция, включающая поисковое поведение, но неправильно ориентированное и потому неизбежно завершающееся все тем же ощущением поражения. Переключение на позитивные эмоции направляет поисковую активность в направлении активного поведения, уводит от зацикливания на пережитой травме. Мне представляется, что при этом большую роль играет «разговор с самим собой», убеждение себя в безопасности представляемых ситуаций. Своего рода «речевая терапия», медитация. Хорошо известно, что Слово не только ранит, но и лечит.

 ЛИТЕРАТУРА 

[1] Брехман Г.И. (2010).  Эмоциональная жизнь плода: от смутных догадок к научным исследованиям. Лекция, прочитанная в Винницком Медицинском Университете. 

[3] Daruna Jorge H. (2012). Introduction to Psychoneuroimmunology. Academic Press – Elsevier. Second Edition. 

[4] Dias BG, Ressel KJ. (2014). Parental olfactory experience influences behavior and neural structure in subsequent generations. Nature Neurosci, 2014, 17(1):89-96. 

[5] Jablonka Eva, Raz Gal. (2009). Transgenerational Epigenetic Inheritance: Prevalence, Mechanisms, and Implications for the Study of Heredity and Evolution, The Quarterly Review of Biology, 2009, vol. 84, no. 2, 131-176) 

[6] Kaliman P et al. (2014). Rapid changes in histone deacetylases and inflammatory gene expression in expert meditators. Psychoneuroendocrinology, 40, 96—107

 [7] Lavretsky H. et al. (2013). A pilot study of yogic meditation for family dementia caregivers with depressive symptoms: effects on mental health, cognition, and telomerase activity. Int. J Geriatr Psychiatry, 28(1): 57-65. 

[8] Solomon Z et al. (1988). Combat-related posttraumatic stress disorder among second-generation Holocaust survivors: preliminary findings. Am. J. Psychiatry, 145 (7):865. 

[9] Solomon Zahava. (1993). Combat Stress Reaction: The enduring toll of war. (Springer series on stress and coping, New York /Heidelberg). Chapter 14. “PTSD among second-generation  Holocaust survivors”, page 231)   

 [10] Yehuda R et al. (1998). Vulnerability to Posttraumatic Stress Disorder in Adult Offspring of Holocaust Survivors. Am. J. Psychiatry, vol. 155, p 1163-1171. 

[11] Yehuda R. et al. (2002). Cortisol levels in adult offspring of Holocaust survivors: relation to PTSD symptom severity in the parent and child. Psychoneuroendocrinology, 27(1-2):171-80. 

[12] Yehuda R. et al. (2005). Transgenerational effects of posttraumatic stress disorder in babies of mothers exposed to the World Trade Center attacks during pregnancy. Journal of Clinical Endocrinology and Metabolism, 90:4115-8, 2005.