После статьи «Стресс, медитация и эпигенетика», стоит обратиться к той ситуации постоянного, ежедневного напряжения, в котором находятся жители Израиля даже в период так называемого «мира», хоть и войной это никто не называет. Как привыкнуть к тому, что в любой момент в твой дом может попасть боевая ракета или взорваться автобус? Огромное количество людей находится в состоянии стресса – временного или постоянного, часто даже не осознавая этого. Стресс от обстрелов, терактов и военных действий особенно влияет на детей и подростков. Поэтому и неудивительно, что в Израиле так много внимания уделяют стрессу, его профилактике и лечению. 

В моей предыдущей статье я опустил последние работы профессора Тель-Авивского Университета Захавы Соломон, поскольку речь шла об истории понимания способности передавать стрессовое состояние потомству, где ее наблюдения были едва ли не первыми. Все последующие годы она занималась изучением влияния войны на психическое здоровье не только военных, но и всех жителей Израиля, поскольку всё это время страна находилась под постоянной угрозой войны, террора и ракетных обстрелов. В своих работах д-р Соломон бесстрастно, как ученый, рассматривает Израиль как «общество, испытывающее продолжительное воздействие войны и террора», и с этой позиции «постоянно действующих стрессорных факторов» ведет свои научные исследования. В специальной статье она показала, что продолжительное воздействие террора имеет сильное негативное воздействие на психическое здоровье. Теперь мне хочется рассказать не только о ее последних работах, но и поразмышлять об одном малоизученном источнике силы еврейского народа. 

Свою книгу «Боевой стресс: Неизбежная плата войны» (1993 г.) [4]. Захава Соломон начала необычным вступлением: «Как и все израильтяне моего поколения, я всегда жила под тенью войны. К своим 32 годам я испытала четыре войны: 6-летним ребенком меня коснулась Синайская кампания 1956 года, подростком вместе с друзьями была на фронте Шестидневной войны 1967 года, студенткой университета вместе с мужем участвовала в боях на Голанских высотах в войну Судного Дня 1973 года, а затем, уже будучи матерью с двумя маленькими детьми, находилась в составе  группы психического здоровья медицинской службы израильской армии во время войны в Ливане в 1982 году. Моя жизнь, как и жизнь всех израильтян, была неизгладимо отмечена этими бесконечными баталиями и необходимостью наблюдать безграничную человеческую жестокость».

 Исследования профессора Соломон показали, что невзгоды войны и террора могут вызвать широкий спектр психических и физиологических реакций (Zerach G et al., 2013) [6]. Помимо хорошо известного болезненного посттравматического стресс-синдрома (PTSD), ученые наблюдали и позитивные изменения, среди которых выделены два ведущих – повышенная устойчивость к стрессу и посттравматический рост (PTG). Устойчивость к стрессу (resilience) рассматривается в двух аспектах – как динамический процесс быстрого восстановления сил, адаптации к постигшему бедствию, или как способность поддерживать стабильное душевное равновесие перед лицом невзгод. Суммарным показателем устойчивости профессор Соломон считает полное отсутствие посттравматического стресса. 

Однако, согласно ее наблюдениям, помимо этого, как бы «нейтрального», имеется и позитивный прогноз после травмы, который состоит в восприятии новых возможностей, отношении к другим людям, повышении жизненных сил, духовном преображении, осознанной установки на благоприятное будущее. Этот благотворный, целительный (salutogenic) аспект стресса образно назван посттравматическим ростом (posttraumatic growth, PTG). Он наблюдался у выживших после травмы и выражался в положительных психологических и физических изменениях.

 Посттравматический рост возникает параллельно попыткам приспособиться к тяжелым жизненным обстоятельствам и высокому уровню психического дистресса, то есть, оба этих явления взаимосвязаны. По определению, PTG описывает переживания и опыт людей, чье развитие, по крайней мере, в некоторых областях, после травмы превзошло то, что было до травмы. Считается, что посттравматический рост может создать специфическую «готовность к действиям» («подготовленность»), позволяющую пережившим травму преодолевать последующие тяжелые события более спокойно и уверенно. 

Мне представляется, что в обобщенном виде эти позитивные изменения укладываются в понятие поисковой активности, разработанной профессором В.С.Ротенбергом совместно с проф. В.В. Аршавским и опубликованной в монографии 1984 года. Под этим авторы понимают активность (поведенческую и интеллектуальную), направленную «на изменение внешней ситуации или отношения к ней при отсутствии определенного прогноза результатов такой активности, но при постоянном учете этих результатов в процессе деятельности» (см. «"Гены счастья" или генетические предпосылки поискового поведения). Поисковая активность присуща не всем людям, а, как пишет В.Ротенберг, лишь тем, кто «ориентирован на действие», а у животных описывается как «активно-оборонительное поведение». Более того, пишет он в статье «Секрет выживания – в сопротивлении», в условиях концлагерей и гетто «выживали как раз те люди, которые... не капитулировали: они участвовали в коллективном сопротивлении или сопротивлялись сами, в одиночку, как могли. Многие из них начинали потом свою жизнь заново...». Эти и другие примеры позволяют провести некую параллель между поисковой активностью, устойчивостью к стрессу и посттравматическим ростом, хотя мне, как неспециалисту, не удается поставить между ними знак равенства. Возможно, в их основе лежат общие нейро-гуморальные процессы, но пусковые механизмы у них разные. 

Можно согласиться с мнением проф. В.Ротенберга, что поисковое поведение не наследуется целиком как данность. Скорее, оно имеет два источника – наследуемую предрасположенность и воспитание, в ходе которого развивается или подавляется это свойство. Поисковое поведение – явление многофакторное, в котором принимают участие сотни разных генов, активность которых будет зависеть от поставленной задачи и ее реализации. Не противопоставляя одно другому (Nature vs. Nurture), отметим лишь, что наследственный, генетический компонент имеет место. Как же обстоит дело с наследованием посттравматического роста?  

В недавней работе,  выполненой под руководством З.Соломон, ученые показали, что среди поколения, родившегося от людей, переживших Холокост, наблюдались так же и случаи посттравматического роста. Правда, в этой группе таких людей наблюдалось меньше, чем в контрольной, родители которых не подвергались экстремальному стрессу. Авторы прямо утверждают, что возможна передача не только отрицательных (PTSD), но и положительных последствий травмирования от одного поколения к другому.  

Трансгенерационная передача двух явлений – устойчивости к стрессу и посттравматический рост (PTG) – позволили мне пойти дальше и предположить, что длительная жизнь в условиях преследований, гонений и террора (не века – тысячелетия!) выработали у евреев эти необходимые для выживания качества. Конечно, это не гипотеза, а скорее догадка. Иначе трудно объяснить стойкость крепости Масада, восстание безоружного Варшавского гетто, победу в Войне за Независимость и многое-многое другое. Часто это называют чудом, но сделали это евреи, не знавшие страха.

 Можно представить себе, что в поведении этих героев есть и частица опыта их предков, так же стойко боровшихся за свою жизнь. Конечно, эти качества есть и у других народов, но в пересчете «на душу населения» среди евреев они встречаются чаще, что показывает опыт Отечественной войны 1941-1945 годов. Нередко героизм евреев объясняют их противоборством с фашизмом (а то и страхом перед пленом), но это лишь часть правды: очень многие, особенно в начале войны, не отождествляли себя с «личными врагами Рейха», но проявляли чудеса отваги. По моему мнению, в этом выражается врожденная устойчивость евреев к стрессу и даже более того – в посттравматическом росте, выработанного борьбой предыдущих поколений.  

Каков механизм посттравматического роста – сказать пока не могу. Можно предположить и «эпигенетическое накопление» этих свойств в длинном, более сотни, ряду поколений, и селекцию устойчивых к стрессу особей, тем более, что подверженность последствиям стресса сама по себе служит негативным фактором естественного отбора.

Первое предположение перекликается с высказанной гипотезой профессора В.С.Ротенберга о таком качестве евреев, как отсутствии обученной беспомощности, выработанной в поколениях религиозным образованием и условиями жизни в рассеянии. «Чтобы вести борьбу, которая представляется безнадежной, нужно обладать высоким самоуважением, нужно, чтобы точка отсчета деяний была внутри, а не вовне», - пишет он в книге «"Образ я" и поведение» [1]. 

Пока же сам феномен посттравматического роста еще только обозначен, доступно слишком мало наблюдений, а сама диагностика имеет в основе субъективный фактор – опрос по стандартной анкете с несколькими десятками вопросов (обычно их 21) и количественной оценкой ответа самим испытуемым. Возможно, что у евреев количество людей, переживших травму и испытавших посттравматический рост, больше или сравнимо с количество людей, имеющих психические нарушения, возникшие вследствие травмы. Но для выяснения этого нужно провести специальное широкое исследование. 

По моему, как генетика, мнению, следует пойти по пути выявления и создания панели молекулярных маркеров стресса и его последствий – от посттравматического стресс-синдрома до посттравматического роста. Это направление уже начинает развиваться, подбираются биомаркеры для ранней диагностики PTSD среди пептидных гормонов, других регуляторов, их рецепторов и кодирующих их генов. Следующий этап работы, видимо, будет поиск эпигенетических маркеров, определяющих активность избранных генов. В предыдущей статье я подробно разобрал работы групп Ричарда Давидсона (Kaliman P et al., 2014) [3] и Кэрри Ресслера (Dias BG, Ressel KJ, 2014) [2], в первой из которых представлена попытка расшифровать эпигенетический механизм реакции организма на стресс, а во второй – закрепление в геноме происшедших изменений с передачей их потомству. Так что начало изучения молекулярных механизмов стресса уже положено. 

Для нас будет особенно важным, что практическое развитие идеи посттравматического роста произошло именно в Израиле. Хотя его основные принципы были сформулированы Ричардом Тедеши и Лауренсом Калхауном (University of North Caroline), опубликованы около 20 лет назад (Richard G.Tedeschi, Lawrence G.Calhoun, 1995) [5] и повторены в последующих публикациях и ответах авторов на обсуждение последней книги 2004 года, этот феномен не привлек достаточного внимания, так как его затмили негативные последствия стресса и необходимость борьбы с ними. 

Из семи принципов, сформулированных этими учеными, два мне показались важными для понимания общей концепции роли постравматического роста в истории евреев. Один из них в подлиннике звучит так: «Growth occurs when the trauma assumes a central place in the life story» («Рост [посттравматический, PTG] происходит тогда, когда травма занимает центральное место в жизни»). В одном из комментариев они даже утверждают, что PTG не бывает без перенесенного психического потрясения. Уж чего-чего, а потрясений в жизни каждого поколения евреев было предостаточно. Когда мы говорим о стойкости духа, упорстве в достижении цели, единении народа, мы должны помнить, что эти образные выражения в своей основе отражают суммарный портрет отдельной личности. Поэтому так важен другой их принцип – персональные свойства человека определяют его способность к росту (PTG): «Personality characteristics are related to possibility for growth». Моё мнение состоит в том, что сочетание постоянного травмирования на протяжении сотни или более поколений в сочетании со способностью позитивного реагирования на стресс и передачи этого свойства потомству на (эпи)генетическом уровне, сформировало  у еврейского народа ту стойкость и упорство, которые и служат залогом его дальнейшего существования. 

Особенно серьезный ущерб психическому здоровью общества наносят войны. Недавно журнал Time опубликовал серию статей о развитии пост-травматического стресс-синдрома (PTSD) среди участников ближневосточных войн. Хотя цифровые данные не приводятся, о его масштабах можно судить по тому, что около 200 тысяч ветеранов осуждены за различные правонарушения, из которых 10 тысяч находятся в тюрьме, что в большинстве случаев связывают с последствиями стресса.

Но обратите внимание на следующее: среди участников войн в Ираке и Афганистане PTSD встречается в три раза чаще, чем среди ветеранов других войн, в особенности – Второй Мировой. Это наблюдение еще подлежит уточнению и изучению, научных публикаций об этом еще не поступило, но мне представляется, что в этом различии играет роль когнитивный диссонанс, обусловленный мотивацией участия человека в войне.

Когнитивный диссонанс определяют как состояние психического дискомфорта, вызванное столкновением в сознании конфликтующих представлений: идей, верований, ценностей или эмоциональных реакций. По существу, это теория человеческой мотивации. Впервые это явление описал психолог Леон Фестингер (1957), понимая под этим противоречия между двумя реальностями – объек­тивной реальностью мира и виртуальной реальностью нашего со­знания, описывающей мир. При этом человек будет стремиться снизить степень несоответствия между реальностью и своими ментальными установками, пытаясь придти к внутреннему согласию и устранить психический дискомфорт. Если ему это не удается, развивается диссонанс, который служит одним из факторов психического напряжения, стресса, со всеми его болезненными последствиями. 

Вернемся к американским ветеранам. Не секрет, что в прежних войнах им противостояли их идеологические враги, жестокие и упорные в ненависти к США, поэтому мотивация боевых действий казалась вполне оправданной и не вызывала внутреннего противоречия (когнитивного диссонанса). В Ираке и Афганистане мотивация оказалась очень неопределенной, противоречивой, затуманенной неясными целями войны, такими, например, как «установление демократии».

Вначале война велась при одобрении и помощи народов этих стран, но затем разница между друзьями и врагами начала стираться, и в этих условиях солдаты испытывали противоречивые чувства, не понимая, с кем они в действительности воюют. Налицо когнитивный диссонанс, ведущий к стрессу и его тяжелым последствиям. 

Профессор В.Ротенберг в статье «Зачем евреям Израиль» анализирует ментальность израильского общества с позиции когнитивного диссонанса. Он пишет, что изменение самоощущения израильтян привело к утрате духовной приподнятости, связанной с чувством причастности к великой миссии, а это чревато духовным поражением, «увеличивая число врагов и уменьшая число друзей». Видимая врагами беспомощность и беззащитность потенциально сильного Израиля вызывает у арабов сильный когнитивный диссонанс. «Вот откуда берется это сочетание презрения, раздражения и враждебности, вплоть до ненависти», порождающие антисемитизм. Это один, как бы внешний, аспект. Другой, по моему мнению, состоит в опасности возникновения когнитивного диссонанса среди массы военнослужащих ЦАХАЛа. 

Представьте себе самочувствие солдата, который после успешного боя вдруг получает указание политического руководства не преследовать врага, отступить, затаиться, отдать завоеванную землю, а то и извиниться за «доставленное беспокойство». А что случится, когда солдат получит приказ о ликвидации «незаконных еврейских поселений», построенных его отцом или дедом? Или об отступлении с Голанских высот, что угрожает обстрелом миллионам его соотечественников? Таких ситуаций можно представить себе бесчисленное количество, но все их будет объединять одно – они вызывают когнитивный диссонанс, а затем и стресс с его губительными последствиями.  

Сейчас много говорят и пишут о методах психологической защиты от стресса. В США широко практикуется медитация, которая уже превратилась в 6-миллиардный бизнес. Особенно популярна техника сосредоточенной медитации (Mindfulness-based stress reduction, MBSR). Эта программа, разработанная Кабат-Зином, выпускником MIT 1970 г.,  состоит из непрерывной фокусировки внимания на дыхании, телесных ощущениях и психическом состоянии. Она, несомненно, эффективна не только при лечении стресса, но и некоторых соматических заболеваний, включая аутоиммунные процессы. Однако в борьбе с когнитивным диссонансом методы медитации бесполезны, они не способны устранить настоя­щие причины конфликта, а лишь сглаживают его или оттягивают мо­мент его разрешения, что само по себе не может избавить человека от стресса. 

Одним из неписаных заповедей психотерапии служит выражение: «Если не можешь изменить ситуацию, измени свое отношение к ней». В условиях войны реальность ситуации всегда первична, и если она входит в противоречие с убеждением солдата, создается когнитивный диссонанс. В этих условиях человеку приходится изменять свою ментальность, разрушая с детства установленные стереотипы, порождая циничное отношение к многовековым устоям еврейского народа, подрывая основы общества. Альтернатива этому – устойчивость в своих убеждениях («жестоковыйность»). Но как отнесется современное израильское общество к проявлению такого индивидуального упрямства? Это зависит от того, по какому пути будет формироваться ментальность народа. 

Профессор В.Ротенберг в цитированной выше статье постулирует два пути преодоления когнитивного диссонанса, правда, в несколько ином аспекте – в противоборстве с антисемитизмом. Один путь – «это соответствовать в своем поведении той внутренней силе, которую ощущают в нас другие народы». Другой – «отказаться от своего еврейства». Идя по первому пути, израильское общество устранит предпосылки для когнитивного диссонанса, угрожающего солдатам в вероятных военных испытаниях.  

Мне не хотелось бы много говорить о той постыдной роли, которую играет администрация Обамы в отношении Израиля, всеми силами пытаясь повернуть его по пути послушания,  соглашательства и, в конце концов, самоликвидации. Кроме чисто политической катастрофы, это приведет к эпидемии психических расстройств, когнитивному диссонансу, стрессу миллионов. Американские евреи еще слишком мало делают для изменения антиизраильской (антисемитской, по существу) линии своего правительства, а немало и тех, кто прямо выступает против Израиля под лицемерным флагом «объективности». Интересно, есть ли в их душах хоть зачатки когнитивного диссонанса, а попросту говоря, совести? 

*     *     * 

Подведем краткий итог. Мы рассмотрели по крайней мере три психологические особенности евреев – посттравматический рост, отсутствие обученной беспомощности и когнитивный диссонанс. Каждый из них вносит свой вклад в психическое здоровье общества, противостоя стрессу или обусловливая его. Первые два из перечисленных несут в себе наследственный компонент. Насколько он велик, еще следует определить. Оба они выработались за много поколений жизни в рассеянии, несут в себе позитивный заряд и служат одними из факторов выживания народа.

Третий, когнитивный диссонанс, можно рассматривать как потенциальный разрушающий фактор. Однако он, скорее всего, не наследуемый, а формируется в каждом поколении ментальностью общества, хотя саму «жестоковыйность» и относят к облику евреев. Поэтому лучшим методом предупреждения когнитивного диссонанса будет установление внутреннего мировоззрения в соответствии с реальной силой Израиля и целями его безопасности. Как пишет израильский общественный деятель и публицист Александр Непомнящий, «От лидеров страны в ближайшее время потребуется большая твердость, сплоченность и политическое мастерство, необходимые для того, чтобы устоять под напором вражеского давления и не сделать ошибок. Но не меньше ответственности и силы духа понадобится и всему народу Израиля, чтобы не поддаться ни на лукавые угрозы, ни на пустые обещания».  

ЛИТЕРАТУРА   

[1] Ротенберг В.С. «"Образ я" и поведение». Издательство "МАХАНАИМ", Иерусалим, (2000). Глава: Преодоление "Обученной беспомощности" 

[2] Dias BG, Ressel KJ. (2014). Parental olfactory experience influences behavior and neural structure in subsequent generations. Nature Neurosci, 2014, 17(1):89-96. 

[3] Kaliman P et al. (2014). Rapid changes in histone deacetylases and inflammatory gene expression in expert meditators. Psychoneuroendocrinology, 40, 96—107 

[4] Solomon Zahava. (1993). Combat Stress Reaction: The enduring toll of war. (Springer series on stress and coping, New York /Heidelberg). Chapter 14. “PTSD among second-generation  Holocaust survivors”, page 231)   

[5] Tedeschi RG, Calhoun LG. (1995). Book: Trauma and Transformation: Growing in the Aftermath of Suffering. Thousand Oaks, CA. 

[6] Zerach G et al. (2013). PTSD, Resilience and Posttraumatic Growth Among Ex-Prisoners of War and Combat Veterans. Isr J Psychiatry Relat Sci, 2013, 50(2):91-98.