Мой отец – Яков Исаакович Сокол – родился в г. Киеве 19 июня 1909 года в достаточно обеспеченной еврейской семье, по-видимому уже не придерживающейся достаточно строго религиозных традиций. Об этом свидетельствует во-первых то обстоятельство, что отец был единственным ребёнком. Дедушка мой – Исаак Яковлевич Сокол – был врачом – дантистом (так написано в сохранившемся свидетельстве о рождении отца), поэтому имел право жить вне черты оседлости. Он умер в 1936 году за несколько месяцев до моего рождения. Я знаю, что после войны мой отец помогал своему одинокому киевскому родственнику Лёве Соколу. Больше ни о ком из родственников по этой линии я не слышал. 

Бабушка Ривочка, как я её называл, родилась в 1888 году. В молодости она была очень хороша собой – я видел её давнюю фотографию в шляпе с перьями, в длинной юбке и красивой белой блузке. Она, по-видимому, никогда не работала, а только вела дом. Во  время войны она жила с нами в Челябинске, а позже было решено отправить её в  Москву сторожить квартиру в Серповском доме на Шоссе энтузиастов, забронированную за семьёй отца. Одну комнату всё-таки отобрали, а маленькую благодаря ей удалось сохранить. В неё я и приехал в 1953 году после окончания школы и поступления в Институт Стали. 

Как видно из вышеизложенного, отец мой не мог похвастаться пролетарским происхождением, необходимым после 1917 года для поступления в институт. Проблема была решена простым и кардинальным способом – с 15 лет он начал работать на  машиностроительном заводе им. Томского (1924 – 1930), сначала учеником токаря, а затем токарем, кончая вечернюю школу и потом учась на первых курсах института. А ещё до этого он что-то делал в велосипедной мастерской. Я помню, что ему доставляло впоследствии огромное удовольствие выправлять погнутые колёса. 

Отец закончил в 1932 году металлургический факультет Киевского Химико-Технологического (впоследствии Политехнического) института и, отказавшись от предлагаемой ему аспирантуры, взял направление на Московский металлургический завод Серп и Молот, куда и был зачислен 13 октября 1932 года. Первые несколько лет он работал в калибровочном цехе, где  достаточно быстро прошёл путь от инженера до заместителя начальника цеха. 

Он приехал в Москву уже вместе с мамой, с которой они вместе учились в школе и с  которой поженились 4 октября. Снимали комнату в знаменитом доме 8/1 на Заставе Ильича, где Михалков поселил своего дядю Стёпу. Инженеров в те времена было мало, поэтому когда в  1933 г.  вышло решение о преобразовании Серпа в завод качественных сталей, отец вместе с группой металлургов был послан на стажировку в Германию на заводы Круппа. 

Времена были "весёлые". К власти пришёл Гитлер. Начался период обострения отношений. В немецких газетах появились антисоветские материалы. В качестве ответа советское посольство предложило партийной организации группы специалистов подобрать кандидатуру для выступления перед рабочими завода с контрпропагандой. Лучше других владел немецким отец, ему и поручили... Он поручение выполнил, посольство немедленно отправило его в Швецию, а потом ему рассказали, что ночью за  ним приходили гестаповцы. К счастью опоздали. Это был первый в его жизни случай встречи со смертельной опасностью. 

Из Швеции отец привёз ценный опыт, огромный чемодан и замечательный патефон знаменитой английской фирмы " His master's voice " с собачьей мордой, танцевальные пластинки и коробку запасных игл. Этих иголок хватило до конца 50-х, когда уже появились электропроигрыватели. А сам патефон как реликвия хранился у нас на  антресолях, и незадолго до отъезда, когда среди новых русских пошла мода на ретро, я подарил его владельцу одной фирмы, с которой тесно сотрудничал последние годы. Так как он работал раньше на заводе и хорошо знал отца, то подарок (с историей) был оценен по достоинству. 

Со Швецией связан один эпизод, который отец часто рассказывал, и поэтому я его хорошо запомнил. Он посетил несколько заводов в разных местах. Уже перед самым отъездом домой ему надо было на три дня поехать на дальний завод. Он, естественно, отправился туда с вышеупомянутым чемоданом и на железнодорожной станции, откуда ему дальше нужно было добираться на автобусе, зашёл к начальнику станции и попросил разрешения оставить на сохранение чемодан. Начальник его внимательно выслушал и сказал: хорошо, поставьте в угол в зале ожидания, я разрешаю.

– Как в зале???!!! Его же украдут!

– Не волнуйтесь, всё будет в порядке!

Отец, конечно, волновался все три дня, но начальник оказался прав: на обратном пути чемодан стоял на том же самом месте. А какое воровство было в это время в Союзе!!! Эта история пользовалась большой популярностью, и далеко не все слушатели в неё верили. Но у нас было свидетельство – чемодан! Он тоже прослужил у нас свыше полувека, в последние годы на даче в качестве сундука. 

На Серпе отец работал перед войной заместителем главного инженера завода, а до этого – начальником Управления капитального строительства. Как раз в это время возводились новые цеха, в частности 2-й мартеновский (впоследствии электросталеплавильный), а также жилые дома для работников завода. По-видимому, это обстоятельство, наряду с европейской практикой, явилось основанием для решения Министерства чёрной металлургии назначить его в 1940 году (напомню, что ему было в  то время 31 год) директором вновь строящегося Бакальского металлургического завода возле Челябинска.

Но до этого был ещё 1937 год... В то время отец как большой общественник был избран от завода членом Моссовета. Так вот осенью 1937 года на него поступил донос. Юрисконсульт завода написал в партком, что в 1927 году в Киеве отец якобы поддерживал троцкистов. Доносчику поручили представить доказательства. Тот  поступил просто. Приехал в Киев на завод, где в те годы работал отец, нашёл несколько человек, к которым подходил с одинаковым вопросом:

– Сокола помните?

– Да.

– Он арестован как троцкистский агент. Подпишите показание!

Напуганные люди подписывали... С такими показаниями доносчик вернулся в Москву. Отца вызвали в партком, предъявили ему эти показания и потребовали положить на стол партбилет. Что это значило в те времена нашему поколению объяснять не надо, а для будущих расшифрую: арест и в лучшем случае лагеря в Сибири. Отец не растерялся, стукнул кулаком по столу, повернулся, ушёл и тем же вечером уехал в Киев. ( К слову – одного начальника цеха, который в аналогичной ситуации отдал партбилет, той же ночью арестовали. Вернулся он только через 17 лет… Тогда ещё действовало правило – не арестовывать членов партии.)

Придя в Киеве на завод, отец разыскал свидетелей.

– Как??!! Ты же арестован!

– Как видишь, нет. Пиши, что было на самом деле.

На счастье отца секретарём парторганизации был старый сотрудник, помнивший его – в  те годы секретаря комсомольской организации завода – как активного борца с  троцкистами. Он не испугался ситуации, написал правдивые показания, поставил парткомовскую печать и отдал спасительный документ отцу. Так благополучно завершилась вторая встреча со смертельной опасностью.

ЧМЗ

Решение правительства о строительстве нового завода качественных сталей под  Челябинском обсуждалось в течение 30-х годов и было окончательно принято в  1940 году. В конце года отца вызвал к себе нарком чёрной металлургии И.Ф. Тевосян и  объявил ему, что решением коллегии министерства он назначен директором ещё не существующего завода. Приказы тогда не обсуждались…

Когда началась война, большинство людей полагало, что в таких условиях строительство завода невозможно и его следует отложить до лучших времён. Так считал и отец, поэтому он обратился к Тевосяну с просьбой освободить его от этой должности и использовать в другом месте. Пару месяцев он работал заместителем начальника производственного отдела Главспецстали, однако уже вскоре получил решение Государственного Комитета Обороны срочно готовиться к приёму людей и оборудования эвакуируемых металлургических предприятий…

Куда принимать??? Ведь  ни жилья, ни помещений. Не было даже железнодорожных путей!.. Было решено срочно отвести тупик от ветки, соединяющей мельницу со станцией Шагол на линии Свердловск – Челябинск. Первые вагоны с оборудованием и людьми прибыли, когда ещё не были готовы даже сараи. Их срочно сколачивали вдоль путей и складывали туда драгоценное оборудование. В разгрузке участвовали абсолютно все – вагоны срочно требовались под фронтовые грузы. Никаких кранов не было – всё делалось вручную.

Вдоль путей выросли дощатые сараи, крытые толем. На листах фанеры углём написано: Электросталеплавильный цех, Доменный цех, Прокатный цех. Внутри на клетках из  шпал стояли станки, на которых ремонтировалось и готовилось к монтажу оборудование этих самых цехов. Инструментов не хватало. Довольствовались кувалдой, гаечным ключом и напильником…

От сараев-цехов во все стороны лучились протоптанные в снегу дорожки к деревням. Там нашли приют приезжие. Ближе чем в 15 км от площадки жилья не было. В течение многих месяцев отец начинал свой рабочий день с объезда сёл Першино и Казанцево, хутора Миасс, станций Баландино и Шагол, где повсюду срочно строились бараки. Люди размещались в них в три яруса. В своих воспоминаниях, опубликованных в 1981 году в  сборнике Рукопожатие пятилеток, отец писал (далее – цитата): 

Страшно вспомнить, сколько натерпелись всего! Но удивительно – я не помню каких‑либо серьёзных жалоб. Наоборот, с трудом приходилось отправлять отдыхать тех, кто дни и ночи работал на разгрузке в мельничном тупике. Народ всё прибывал. Многие эвакуированные, узнав о строительстве, приезжали в Челябинск из других районов Урала и Сибири, куда их забросила война. Вскоре на заводе уже работало около 30 тысяч человек. 

Вновь прибывшие день и ночь плели из ивняка щиты, укрепляли их в  деревянном каркасе, добывали из под мёрзлой земли глину и замазывали ею оставшееся в щитах пространство. Получались своеобразные панели – стены полуземлянок. Леса хватало только на кровлю, всё засыпалось шлаком, обкладывалось дёрном – получались достаточно тёплые сухие жилища. Люди шли на любые лишения и преодолевали все невзгоды ради достижения главной цели.

Зима 1941-42 гг. началась с жестоких морозов и снегопадов. Сильный буран разыгрался в  один из последних дней 1941 года – как раз перед приездом к нам наркома черной металлургии И.Ф. Тевоясна. И когда я повёз его посмотреть строительную площадку, оказалось, что потеряли завод… Снег занёс все расставленные заранее вешки.

Первая ЛОПАТА (именно лопата, а не ковш) земли была вынута в марте 1942 года. В  первую очередь строились разъездные автодороги и прокладывались железнодорожные ветки. Было известно, что с середины апреля начинается бурное таяние снегов, вся равнина будет затоплена водами, и без дорог строительство не сможет развернуться вплоть до июня. Пришлось среди зимы строить временные пути, на скорую руку укладывать рельсы прямо на насыпь, без подбивки шпал балластом, но зато весна не помешала работам.

В марте – апреле на строительство в соответствии с решением ГКО была переброшена из  Сталинграда часть 5-ой сапёрной армии с квалифицированными инженерами и техниками, строителями и монтажниками во главе с опытным инженером полковником А.Н. Комаровским, ставшим начальником строительства (впоследствии генерал-полковником, заместителем Министра Обороны). Нужда в заводе была так велика, что  для его строительства сняли части с фронта! Значит, наша стройка – тот же фронт! Этим  настроением и жили все тогда. 

Остается добавить, что сейчас в Металлургическом районе Челябинска стоят памятники трудармейцам. 

Хорошо запомнилась мне такая картина: огромная площадка, отведённая под  строительство первых цехов, изрыта котлованами. Повсюду снуют люди – одни по  узким сходням катят тачки с землёй, другие сбивают опалубку. Кое-где уже выглядывают кирпичные стены будущих корпусов. Там, где землю ещё не отпустил мороз, её долбят ломами и отогревают кострами. С полной нагрузкой работают старенькие экскаваторы и разболтанные грузовики: выходившие из строя детали к ним изготавливаются тут же в полукустарных мастерских. Что только не выходило из этих мастерских – от гвоздей до электроприборов. Смонтировали установки, которые даже вырабатывали для стройки карбид. А когда возникла угроза остановки всего автотранспорта из-за нехватки бензина (всё жидкое горючее шло на фронт), – переоборудовали машины на газогенераторы, которые изготавливались конечно же в  наших мастерских. Ездить стали на древесных чурках, но зато стройка не  останавливалась ни на час!

Летом 1942 года уже вырисовывались очертания будущего завода. Мы не знали сна, забывали даже о коротком отдыхе. При этом надо сказать, что с апреля на стройке был установлен 11-часовой рабочий день, но на пусковых объектах людям приходилось оставаться и дольше. 

 Сейчас, должно быть, никто и не знает их имен. Светлая им память

 Повторю – сейчас в Металлургическом районе Челябинска стоят памятники трудармейцам.   

Возводились гиганты – электросталеплавильный цех должен был быть самым крупным тогда в Европе. Длина прокатного цеха достигала почти 500 м. Вырастали две доменных печи, демонтированные в Липецке, и коксохимический цех. А  в Соцгороде в это время уже строились жилые дома для рабочих.

Огромные трудности военных лет стали серьёзнейшим испытанием для людей на прочность. Жестокое испытание, но оно стало торжеством нашей силы. Не только выдержали, но и творили, создавали новое, находили в безвыходных, казалось бы, ситуациях самые эффективные решения. 

Когда возникала неразрешимая серьезная и, притом, срочная проблема, генерал Комаровский вызывал к себе специалистов, которые, по его мнению, могли что-то понимать в этом деле. Он ставил им задачу и отвечал, как мог, на возникающие вопросы. Через час-полтора вызывал снова для ответа на два вопроса – какие средства и, возможно, люди нужны для решения, и когда оно, это решение, будет. Сообщал, какие средства может дать, сокращал, как правило, в разы запрошенный срок и отпускал.

            Но! И в этом был Комаровский – успешный руководитель и, должно быть, просто хороший человек, насколько это было возможно в то время для руководителя.

В приемной вышедших в изрядном шоке специалистов поджидал помощник Комаровского, предварительно изучивший неотложные нужды каждого из них. И тут же каждый получал – кто давно забытое сливочное масло для больного ребенка, кто полушубок взамен ветхого ватника, кто еще что-то, поддерживающее, а то и спасающее жизнь. И люди работали не за страх (и еще какой!), но и за благодарную совесть. И делали чудеса.

Помню, по рассказам, что Комаровского любили на строительстве. Знаю, уже по другим рассказам, что Комаровский и автор цитируемых записок дружили, когда работали рядом и позже.

 Например, не хватало строительных средств для монтажа оборудования в цехе – возникло решение монтировать узлы поодаль в  специальных мастерских. Потом с огромными предосторожностями отдельные части конструкции доставлялись на площадку и быстро собирались. Позже этот усовершенствованный метод получит название подузлов и распространится по всей стране, а тогда под Челябинском строить иначе было просто нельзя. И никаких премий создатели этого метода не ждали – лучшей наградой были выигранные часы, дни, месяцы. К вопросу о премиях. Хочется привести один документ того времени: 

Рабочий, досрочно выполнивший десятидневное задание с оценкой не ниже хорошо, сокративший заданный срок на три дня и более, получает за наличный расчёт: 6 метров хлопчатобумажной ткани, одну пару парусиновых ботинок, одну пару белья, две пары носков, трусы, майку, 10 штук лезвий для безопасной бритвы и один кусок туалетного мыла. 

Дополнительный штрих. Людям надо было не только работать, по и просто жить, питаться, растить детей. Удлинённый рабочий день пытались хоть как-то компенсировать улучшенным питанием, денежной доплатой. Была даже организована своя рыболовецкая артель, неплохо поддерживавшая меню заводских столовых. Особая забота уделялась питанию детей – да, тогда допускались к работе 14-летние подростки, получившие разрешение врачей. Для них был установлен 6-часовой рабочий день со льготной оплатой. 

Ничто не строится без проектов. Это известно. Проектирование требует времени – и немалого. Как же было тогда? ГИПРОМЕЗ, проектировавший и этот завод, был эвакуирован из Ленинграда в первые месяцы войны и разбросан по разным заводам. Проект ЧМЗ создавался в первой половине 1941 года и был полностью непригоден для сложившихся условий, т.к. был рассчитан на новое оборудование, которое ещё не было изготовлено. Завод же срочно необходимо было пустить со старым оборудованием, свалившимся как снег на голову в первые месяцы эвакуации. Это и упрощало задачу и осложняло – надо было переделать проект, не нарушив главного назначения завода, как самого крупного в стране производителя качественной стали. И вот во все возможные адреса полетели телеграммы и поехали гонцы, приглашавшие на работу под Челябинск проектировщиков разных профилей и специальностей. 

Первые два барака на стройке были отданы проектировщикам – один под жильё, другой для работы. Работали они днём и ночью. Создавался не один какой-то проект, а  несколько его вариантов, и в ходе строительных работ становилось ясно, какой из них применять целесообразнее. Ошибок и переделок практически не было.

Первая электропечь была готова в апреле 1943 года. И вот вечером 19-го апреля в 21 час 05 минут раздалась долгожданная команда: Пускать! Вот она – первая сталь в желобе! Вот вспыхнула красная ленточка, протянутая поперёк желоба. Вместе с этой матерчатой ленточкой рабочие протянули ещё и тонкую алюминиевую, которая при соприкосновении с жидкой сталью вспыхнула и рассыпалась тысячами искр. И в этот момент цех просто содрогнулся от криков УРА и аплодисментов. Металл огненной струёй падал в ковш. А вверху над всеми собравшимися транспарант: Всё для фронта, всё для Победы. Этот день стал днём рождения завода. 

Среди поздравительных телеграмм (к слову, наклеенных на плотную газетную бумагу) были правительственные – от наркома Черной металлургии Тевосяна, наркома вооружения Устинова, директора ЗИСа Лихачёва. И, конечно, напечатанная в Правде официальная благодарность коллективу металлургов и строителей за подписью Сталина. 

Затем были другие трудовые победы. 2 июля 1943 года первая продукция прокатного цеха была отгружена на ЧТЗ – знаменитый танкоград  (где  директором  был  легендарный  Исаак  Моисеевич  Зальцман,  сидевший  на  заседаниях  бюро  обкома  рядом  с  отцом ). Это была высококачественная сталь для моторной группы танков. А 30 апреля 1944 года дала чугун первая домна!

Пуск доменной печи – событие первостепенной важности. Это один из самых сложных и дорогих промышленных агрегатов. Принимать эту первую печь прибыла Государственная комиссия во главе с академиком И.П. Бардиным. Поэтому не случайно, что это событие праздновал весь Челябинск. А незадолго до Дня Победы в апреле 1945 года большая группа строителей и работников завода была награждена орденами и медалями. 

*     *     * 

К этим воспоминаниям отца мне хочется добавить слышанные мною лично свидетельства очевидцев. Врач Вера Ильинична Апостол, работавшая в те труднейшие военные годы в заводской медсанчасти, рассказывала мне через много лет о том, как она пришла как-то к отцу с просьбой помочь достать какие-то дефицитные лекарства, и как оперативно и быстро была выполнена эта просьба. Гавриил Борисович Шпигун уже здесь в Израиле рассказал нам свою историю. Он был тогда в первые послевоенные годы совсем молодым парнишкой и работал вальцовщиком на одном из прокатных станов. От недоедания он потерял сознание во время работы, упал, и ему оторвало руку. В заводскую больницу, где он лежал, с регулярным ежемесячным обходом вместе с главврачом пришёл отец и спросил, какая нужна помощь. И уже на следующий день Г.Б. получил дополнительное питание, поставившее его на ноги.

Зимой по утрам отец приезжал на заводские оперативки в цехах на санях. Он проводил там пару часов, и как правило говорил кучеру, чтобы тот отвозил домой рабочих после ночной смены.

Однажды жена одного из рабочих, увидев приехавшего мужа, страшно испугалась и спросила, что с ним случилось. Ничего, ответил тот, просто директор приказал подвезти меня домой!

В 1948 году один из заводских работников – Б.И. Виноград – во время отпуска в Прибалтике очень тяжело заболел. По распоряжению отца за ним был послан специальный человек, помогший тому устроиться в клинику. И подобных примеров было немало. 

Отец работал с утра до ночи. Об этом достаточно много написано в книгах  разных  авторов  ("Челябинский вариант", "Евреи Челябинска" и т.п.) и его воспоминаниях ("Рукопожатия пятилеток"). Интересна выдержка из письма мамы своей подруге Суламифь Сауловне Бахмутской в Казань:

 О нас что писать? Работаем. Больше всех Яша. У него своеобразный метод появился. Уезжает в 8-30 утра. Приезжает в 8-30 вечера. Отдыхает часик и снова до 2-3 ночи. Но сейчас его ругать за это даже не могу. Если б я могла так реально помогать фронту – я б с радостью согласилась. И еще чуточку бодрости у него забрала бы. Я кисну, хоть и работой своей довольна. Я писала уж тебе, что работаю теперь на стройке Яшиного завода и реально вижу и чувствую все.

И ещё: Дома по-старому, кроме главного – Яши. Он начал сдавать. Дня три лежал. Сердце. Пыталась образумить. Но моя соперница, Домна, сильнее. Пока добилась одного: пару часов отдыхает у себя в кабинете. И это было нелегко. Придётся более резкое вмешательство ввести в строй. Я имею в виду выговор наркома. Телефонное распоряжение лежать было дано. И этого хватило на три c половиной дня. 

Естественно, что я видел его достаточно редко. Несмотря на свой высокий по тем временам пост он оставался достаточно простым и скромным человеком. Все работавшие вместе с ним в те годы (да и позже тоже) отмечали его отзывчивость и искреннее желание помочь попавшим в беду людям. И он почти никогда не разрешал маме пользоваться его машиной – даже когда она часами стояла возле здания обкома партии во время длительных совещаний. А жили мы почти рядом. Да и деньги у него не очень держались, семья наша конечно не голодала, но жили мы достаточно скромно.  По-видимому это было связано с тем, что он помогал очень многим родственникам,  приехавшим  в  Челябинск.   Я, например, отчётливо помню, что пределом мечтаний для меня (директорского сыночка) в военные годы была яичница с картофельным пюре.

АША,  СЕРОВ,  снова  МОСКВА 

Наша челябинская жизнь закончилась летом 1949 года. Это был самый разгар так называемой борьбы с космополитизмом (на самом деле это была первая подготовительная стадия задуманной Сталиным многоходовой операции по уничтожению советских евреев), когда большинство руководителей-евреев было снято с работы. Сняли и отца. Долго думали, к чему бы прицепиться – ведь завод много лет подряд был в числе передовых и постоянно награждался переходящим красным знаменем наркомата и областного комитета партии. Нашли формулировку: засорённость кадров. Подразумевалось большое количество евреев на руководящих должностях (к слову, замечу, что большинство из них было назначено приказами из Москвы, но на эту мелочь решили не обращать внимания).

Ещё одна характерная для того страшного времени деталь. В начале тридцатых годов двоюродный брат мамы, живший ещё с начала века в США, решил, что он должен помочь строить социализм в СССР (самое смешное, что по специальности он был ландшафтным архитектором – самая необходимая в то время специальность…). Перед приездом он дал в Москву маме телеграмму о своём прибытии. Так вот, на бюро обкома , где формально рассматривалось  персональное дело отца, ему была предъявлена эта телеграмма… 

Решением коллегии Минчермета отец был назначен главным инженером маленького (по сравнению с челябинским) металлургического заводика в городе Аше, расположенном на границе Челябинской области и Башкирии. Там как раз начиналось строительство нового листопрокатного цеха, и министерство решило использовать его опыт. Приехали мы в этот городок, напоминавший скорее рабочий посёлок с населением около 20 тысяч жителей в августе 1949 года.

Там была одна улица двухэтажных кирпичных домов, остальные деревянные одноэтажные. И ещё школа – центр культуры и знаний. Почти сразу же после нашего приезда директора завода направили на полгода на какую-то учёбу, отец остался за хозяина, и первое что он сделал – это распорядился построить первый в городе кинотеатр... Ведь в те времена о телевизорах даже не слышали. Поэтому он сразу стал самым популярным человеком в городке. О заводских делах я уже не говорю – цех был успешно построен, дела шли нормально. Так продолжалось до декабря 1952 года. Начался второй этап антисемитской операции вождя и учителя – дело врачей, обвинённых в попытке убить Сталина и других руководителей. Отца опять сняли с  работы – на этот раз с убийственной формулировкой за недостаточное развитие изобретательской работы на заводе. Я в это время учился в 10-м классе, поэтому семейный совет решил дать мне возможность закончить школу и получить свою золотую медаль в Аше.

Отец в январе 1953 года приехал в г. Серов на северном Урале и вступил в должность начальника калибровочного цеха. Это был хронически больной цех, годами не выходивший из постоянного прорыва, где за несколько последних лет сменилось уже 16 (!!!) начальников. Директор завода, хорошо его знавший, встретил его следующими словами:

– Ты зачем сюда приехал!? Я ведь получил указание в ближайшее время снять тебя с работы и исключить из партии. А это означало, практически, автоматический арест и, в лучшем случае, ссылку.

Отец начал работать. Уже в марте цех впервые выполнил план, а на первомайской демонстрации рабочие отца качали. Это не было организовано сверху... Через много лет, когда мы с ним уже вместе работали на Серпе и я чуть-чуть начал понимать, что такое производство, я спросил его, как ему удалось так быстро выправить дела в цехе.

Он ответил: 

– Просто. Я навёл порядок с инструментом и изменил нормы выработки таким образом, что рабочим стало выгодно обрабатывать шарик (этот общепринятый заводской сленг означает наиболее трудоёмкую в процессе производства шарикоподшипниковую сталь). Ну и конечно я принимал рапорта у всех трёх смен (т.е. в 8 утра, 4 часа дня и полночь...).

К этому надо добавить органически присущее ему одинаково уважительное отношение, как к начальству, так и к рабочим, что очень ценится всеми людьми. Действительно просто! 

Родители жили в Серове до 1956 года. А потом случилось ЧП. Однажды вечером часов в 8, когда отец ещё работал в своём кабинете, в дверях появился подвыпивший рабочий с топором в руке. Тогда была такая профессия – рубщик концов (один конец прутка перед обработкой затачивался и после калибровки его нужно было обрубать специальным топориком). Он замахнулся, было, топором, но отец успел вскочить на стол и ногой выбить топор из рук нападавшего. Когда того скрутили, он кричал: тебя всё равно убьют, тебя проиграли в карты!

Дело было в том, что вокруг Серова было много лагерей для уголовников, которые после окончания срока заключения, как правило, оставались в городе. В этой среде была очень распространена карточная игра, причём иногда у игравших не было денег, и в этом случае проигравшие должны были убить какого-то заранее выбранного человека, как правило известного и ни в чём не повинного...

Эта угроза была более чем серьёзной. Поэтому отца сразу же отправили в отпуск в Москву, где ему удалось получить в Министерстве чёрной металлургии назначение обратно на завод Серп и Молот, где он начинал свою производственную деятельность (в те времена инженерам можно было поступить на работу только по направлению Министерства). 

В течение нескольких лет мы жили впятером (вместе с бабушкой Ривочкой и маминой родной сестрой тётей Розой) в маленькой 17-метровой комнате. Я должен был улечься на свою раскладушку раньше других, т.к. иначе нельзя было протиснуться между выдвинутыми кроватями. Алла вспоминала (у нас в Москве после моего поступления в институт была общая школьно – студенческая компания), что я никогда не провожал девушек после вечеров, т.к. должен был рано быть дома (на что они очень обижались).

Отец какое-то короткое время работал начальником отдела научной организации труда, откуда его достаточно быстро забрали организовывать экспозицию павильона металлургии на вновь открывавшейся ВДНХ – выставке достижений народного хозяйства. Примерно через год после завершения этой работы он был назначен начальником калибровочного цеха.

Как и раньше в Серове, этот цех на Серпе был запущенным и отстающим. Снова пришлось наводить порядок. Тогда в большой моде была так называемая наглядная агитация – всякие лозунги типа: “Выполним пятилетку досрочно!” или  “Слава КПСС!”  Так вот отец предложил написать совсем другое: “Без труда не вынешь и рыбку из пруда!” Эта надпись сохранялась вплоть до 90-х годов!!

При нём цех достаточно быстро выправился, в цехе сложились хорошая атмосфера и коллектив. Он организовал проведение так называемых семейных вечеров в заводском дворце культуры, где работники цеха весело проводили время за столиками вместе с жёнами и детьми. Мама, как и в Серове, принимала активное участие в цеховой самодеятельности.

В 1960 году директора завода Михаила Андреевича Перцева, пользовавшегося огромным уважением в коллективе, назначили Заместителем Председателя Госплана. Когда его спросили, кого он рекомендует вместо себя, он назвал фамилию отца, с которым они вместе работали ещё на ЧМЗ. Но т.к. эта должность входила в номенклатуру Московского горкома партии, то его не утвердили. Вместо этого, отца назначили заместителем главного инженера завода по производству. Эта должность тоже не была синекурой – всё производство и все далеко не всегда простые взаимоотношения с заказчиками и заводами-поставщиками проходили через него, равно как и межцеховые споры и претензии. Я в ту пору с 1958 года уже работал на заводе в  центральной заводской лаборатории (ЦЗЛ) и иногда принимал участие в  производственных совещаниях с его обязательным участием. Могу ответственно заявить, что его решения даже по весьма сложным и спорным вопросам, как правило, воспринимались беспрекословно, хотя, естественно, были (не могли не быть!) и недовольные. 

Огромный производственный опыт отца и его знание строительных вопросов широко использовали в Министерстве. Сначала его привлекли в качестве консультанта при проектировании новых огромных термокалибровочных цехов на  Константиновском и Орловском металлургических заводах. Вместе с проектантами из Ленинградского Гипромеза он ездил в Германию и Чехословакию по вопросам выбора и поставки оборудования. Затем его назначили председателем Государственной комиссии по приёмке этих цехов. Это была весьма ответственная работа, требовавшая помимо технических знаний ещё и дипломатических способностей. Дело в том, что, как правило, строители и монтажники не успевали закончить все объекты и подготовить их к сдаче в намеченные сроки. С другой стороны, областное начальство, успевшее принять соответствующие соцобязательства, давило всеми силами на руководство завода и Министерства с настоятельными советами уговорить отца поставить подпись о приёмке оборудования, несмотря на имеющиеся недоделки. Требовалось лавировать, находить разумные компромиссы, делить процесс на этапы и т.п. , что отцу как правило блестяще удавалось. Так, в частности, я помню, что после подписания заключительного Акта он привёз из Константиновки подарок обкома партии – деревянный мозаичный портрет Ленина. Он висел у него в кабинете до самой смерти. А потом я подарил его одной бывшей его сослуживице – Фаине Ивановне Козюлиной, бывшей в своё время секретарём партбюро калибровочного цеха, а впоследствии и парткома, у которой сложились замечательные отношения со всей нашей семьёй.

Вообще следует сказать, что отец был искренне верующим коммунистом, практически до последних лет своей жизни верящим в правильность учения и считавшим, что во всех бедах страны виноваты ошибки и перегибы. В первый раз я с ним почти поссорился (точнее серьёзно разошёлся во мнениях) в 1968 году после ввода советских войск в  Прагу. Он искренне считал, что иначе вести себя наша страна не могла, что в противном случае на нас обязательно нападёт НАТО. Переоценка ценностей у него проходила медленно и мучительно, он слишком серьёзно относился к своему более чем 50-летнему пребыванию в рядах единственной и в то же время правящей партии – КПСС. И всё-таки, когда мои дети, Женя с Мариной и двухлетней Анютой, собрался уезжать в 1990 году в Израиль и потребовалось его согласие (Женя был прописан в его квартире), он ни секунды не колеблясь, дал разрешение  на  отъезд. Хотя переживал это решение не меньше, чем мы. Аллу, которая была более чем уверена в том, что больше никогда их не увидит, утешал:

– Обязательно увидишь, через какое-то время вы тоже туда поедете.

– Но ведь Вы никогда не поедете, а мы Вас никогда не оставим.

– Ничего, я вас долго не задержу.

На должности зам. главного инженера по производству отец проработал до 1980 года, когда ему предложили перейти в технический отдел. Там он проработал практически до последнего дня своей жизни. Он отнюдь не ограничивался прямыми функциями заместителя начальника техотдела, а выполнял многочисленные поручения дирекции. Так например он курировал ход строительства нового сортопрокатного цеха, вёл переговоры с проектантами и строителями, проводил вместо директора строительные оперативки. Несмотря на свой уже солидный возраст не стеснялся лазить по кабельным подвалам.

Он пользовался огромным уважением на заводе и большой любовью преимущественно женского коллектива техотдела – они называли его наш Яшунчик. Поскольку Центральная заводская лаборатория, где я работал, и Технический отдел находились в одном здании, я это хорошо знал и видел.

Отец (мы его называли – дед) был мудрым оптимистом. Он во всём пытался находить что-нибудь хорошее – вот, например, на улице плохая скользкая погода, а я не упал!

Ему очень нравилось услышанное мною у кого-то:

– Чем отличается мудрый человек от умного?

– Умный всегда найдёт выход из ситуации, в которую мудрый не попадёт!

Так вот он был действительно мудрым, с ним очень любили советоваться друзья и просто знакомые, он очень внимательно всех всегда выслушивал и высказывал своё мнение, подробно обосновывая его.

На него очень сильно подействовала ранняя смерть моей мамы, он спасался работой. Мы жили в одном подъезде, он с Розой на 4-м, а мы на 5-м этаже. Когда он остался один (Роза умерла в 1986 году) и к нам приходили наши друзья, которых он, конечно, хорошо всех знал, мы ему звонили и приглашали зайти. Как правило, он поднимался к нам, но сидел недолго, не желая нас напрягать.

Умер он неожиданно. В самом конце августа 1990 года почувствовал боли в животе, который раньше никогда у него не болел. Он был почечником, перенёс тяжёлую операцию и после неё более 20 лет подряд ездил на курорты в Карловы Вары и Трускавец. Пошёл в заводскую поликлинику, его оттуда отправили в больницу. Там обнаружили язву желудка, предложили операцию, но не настаивали. Мы все – я, Алла и Женя ежедневно навещали его. Обсуждали вопрос об операции. Он сомневался пару дней. Я тоже не был уверен в её необходимости, равно как и заводские врачи. Я был у него в пятницу вечером перед отъездом на дачу. Там жили ребята с Анютой, и к ним накануне уехала на пару дней Алла. Я разговаривал с дежурным врачом, всё было спокойно. А когда рано утром в субботу  1  сентября приехал вместе с Аллой в больницу, то там нас и ошеломили сообщением, что ночью началось желудочное кровотечение, которое не смогли остановить...

На похоронах было очень много народа. Помимо заводских, произносили речи начальник Главка и специально прилетевший из Челябинска по поручению дирекции ЧМЗ его хороший друг – Гавриил Борисович Шпигун, сопровождавший отца во время его поездок на празднования 40-летия и 45-летия завода в 1983 и 1988 гг.  Там его встречали просто восторженно, хотя уже почти не оставалось работавших с ним в те тяжёлые времена.

Но был стенд в заводском музее, и сохранялись в народе рассказы о справедливом и человечном директоре – добрая и долгая память. Уже здесь, в Ариэле, мы встретили пожилую учительницу истории из Челябинска, которая водила своих учеников в музей ЧМК и хорошо помнит этот стенд – во всю стену, рассказывающий о первом директоре. 

P.S.

В  2013  году  в  70-ю  годовщину  ЧМК  было  решено  увековечить   имена  некоторых  директоров  комбината,  внесших  наиболее  весомый  вклад  в  его  развитие.  Один  из  проспектов  был  назван  в  честь  Якова  Сокола. 

Яков Сокол – первый директор предприятия, возглавлявший ЧМК с 1940-го по 1949 год. В годы Великой Отечественной войны под его руководством сооружен мощный завод с полным металлургическим циклом: от производства кокса до выпуска готового проката для нужд обороны страны. Введены в строй 24 цеха предприятия. 

Источник: https://chelindustry.ru/left_prom2.php?tt=31&rr=1&ids=1661&taba_t=public_razd 

 Дополнение от друзей 

Д-р Наталья Рытова  

Дядя Яша

Якова Исааковича Сокола – дядю Яшу – я помню столько, сколько помню себя. Самое первое мое воспоминание еще довоенное: он принес нам патефонные иголки и две пластинки в подарок. Одну, с Риной Зелёной («Мой веселый, звонкий мяч! Ты куда помчался вскачь?...»), - для меня, другую - родителям. Это была песня «Тучи над городом встали, в воздухе пахнет грозой…». Так у меня навсегда мотив этой песни и ассоциируется с дядей Яшей.

Яков Исаакович и его жена Дина Натановна были очень близки с моими родителями. Они подружились семьями в самом начале 30-ых годов, когда были еще совсем молодыми, и пронесли эту дружбу через всю жизнь. Продолжили эту традицию и мы – их дети.

В свой первый послевоенный отпуск моя, измученная эвакуацией и войной мама поехала в Челябинск, повидаться с Соколами.

Каким я его помню? Всегда моложавым, стройным, подтянутым, красиво, даже щеголевато, одетым. Он никогда, до самого последнего дня (а ему уже было больше 80‑ти) не был старым.

Незамужняя старшая сестра его жены Дины – Роза – всегда жила в их семье. Она намного пережила Дину, скончавшись в очень преклонном возрасте. И надо было видеть, как заботился о ней Я.И.! Не много найдется мужчин, которые станут вставать ни свет, ни заря, чтобы утром, до работы успеть покормить больную, старую женщину, даже не свою родственницу, а сестру покойной жены. Для него это было нормой жизни, ему было необходимо о ком-то заботиться – о жене, о своей семье, о семье сына, о друзьях. А в последние годы – о своей приятельнице, жившей с нами в одном доме. Поэтому мы видели, какие тяжеленные сумки с картошкой и капустой он ей приносит. После этих визитов Я.И. обычно заходил к моим родителям, и уже мои дочки-школьницы обожая и его, и эти приходы, бросались накрывать на стол, собирать чай.

С папой они называли друг друга «Яшка» и «Сергей», а с мамой – «Люсёк» и «Яшута». Даже сейчас у меня в ушах звучит спокойно-уверенная интонация его убеждающего голоса: «Ты пойми…» или «Люсёк, ты не понимаешь…»

Он был заботлив и щедр. Я помню, как в году в 1962-ом, он, занимая на заводе «Серп и молот» высокий пост, по просьбе моей мамы купил мне на заводе шубку из искусственного меха. Такие синтетические шубки только появились тогда в Москве. Это было не просто, но маме он не смог отказать. Он и лекарства какие-то редкие ей, тяжелой сердечнице, не раз доставал.

Вспоминаю, как уже после смерти Дины и маминой смерти Я.И., зайдя к отцу, показывает ему свою покупку:

– Смотри, Сергей, какое я себе купил прекрасное, теплое белье. Тебе нравится? Возьми один комплект себе, у меня есть еще.

И в ответ на папины возражения:

– Раз я сказал, что у меня есть, значит есть. Бери и не спорь.

И теперь в доме постоянно натыкаешься на какие-то предметы, напоминающие о нем. Это или мелочи, вроде перекидного металлического календаря, или много лет украшающее стену деревянное резное блюдо, привезенное дядей Яшей из Трускавца в подарок маме.

В годы, когда членство в партии уже стало непременным атрибутом карьерного роста, и многие вступали в партию только для продвижения по службе и обретения привилегий, дядя Яша был для меня примером настоящего коммуниста, принципиального, убежденного, честного. Для многих таких людей все происходившее в нашей стране обернулось личной трагедией. Но я не помню дядю Яшу ни удрученным, ни озлобившимся. Ведь он не был ни номенклатурой, ни партдеятелем.

Он был Инженером, Металлургом, Строителем, Организатором промышленности.

Он был занят настоящим делом и посвятил этому делу всю свою жизнь.

Он был одним из самых замечательных людей, встретившихся мне в моей уже достаточно долгой жизни. 

P.S.  Отец  Н.С.  Рытовой   -  Сергей  Михайлович  Рытов – член- корреспондент  АН  СССР,  один  из  ведущих  физиков  страны,  основатель  раздела  статистическая  радиофизика,  в  своё  время, до  борьбы  с  космополитизмом,  заведующий  лабораторией  в  ФИАН  и  научный  руководитель  будущего  нобелевского  лауреата  и  академика  Прохорова.  Вынужден  был  уйти  с  занимаемой  должности,  на  которую  и  назначили  Прохорова…

Дополнение от редактора семинара 

 Д-р Электрон Добрускин

Яблоко от яблони 

С Яковом Исааковичем Соколом я знаком не был, но зато повезло познакомиться и даже подружиться с его сыном – Исааком.

Так получилось, что после окончания института в 1949 году я 4 года работал на строительстве того самого Челябинского металлургического завода (потом – комбината), первым директором которого и был Яков Исаакович Сокол.

Сегодня непросто представить себе роль и значение директора огромного завода в те времена, когда он одновременно был полным хозяином жизни большого района Челябинска и многих прилегающих населенных пунктов. Завод (и его директор) обеспечивал десятки тысяч людей самыми основами жизни – жильем, отоплением, бытовыми промышленными товарами  и продовольствием.

В условиях, когда всего этого нехватало, в условиях дефицита самого необходимого, директор Завода обычным людям казался всемогущим.

И в большой степени это так и было. 

И вот сын этого директора учится в школе. В школе, которую, как и многое другое, Завод отапливает, ремонтирует и снабжает необходимым. В которой любой учитель знает, что если директор Завода захочет – учитель вылетит из школы, как говорится, впереди собственного визга.

В таких условиях, если директорский сынок в школе хоть не особо буянит и пишет не только на заборе, но и в тетрадке, этого может быть достаточно, чтобы украшать ему дневник одними пятерками. Примеры бывали. 

Но не такой настрой был в семье Якова Исааковича Сокола, директора. Сын, считалось в семье, должен учиться хорошо, чтобы быть образованным, знающим человеком, чтобы занять в жизни достойное место. Даже если на его долю выпадут такие испытания, какие достались отцу. И больше того, сын директора должен знать – любые поблажки ему порочат семью, порочат отца.

Сын, видимо, проникся этим настроем.

Сужу по результатам – золотая медаль школы была подтверждена поступлением в престижный столичный ВУЗ по отцовской специальности, отличным окончанием института,  защитой  диссертации и успешной по этой специальности работой. 

Но это было не при мне. А при мне Исаак  уже в пенсионном возрасте приехал в Израиль. К взрослым детям с внуками. Но пенсионерская жизнь на пособие государства и помощь детей – не отвечала впитанному с детства настрою семьи.

Перед глазами был пример отца – Яков Исаакович Сокол, выброшенный сталинской национальной политикой из директоров крупнейшего в Союзе завода в начальники отстающего цеха на значительно меньший завод, – не потерял уверенности в себе, стал работать и вывел цех в передовые.

Оказавшись в Израиле, Исаак Сокол не стал ныть, что, мол, профессиональная его жизнь кончилась, что в маленьком Израиле не может быть привычной ему большой металлургии и т.д. Он не потерял уверенности в себе, стал работать, и вместе со своим другом, Ефимом Стругом придумал и внедрил в Израиле “камерную”, но, как оказалось, вполне востребованную здесь металлургию.

Подчеркиваю, они не только придумали (это бывало и у других), но и внедрили, создали работающий и приносящий доход процесс. А это бывало много реже. В чем там дело, они рассказали сами. Я только скажу, что эта  “камерная” металлургия явилась результатом серьезного научного багажа недюжинной инициативы и творческого подхода авторов к возникавшим техническим, да и социально-экономическим проблемам. 

Закончу краткое свое дополнение к статье о Якове Исааковиче Соколе тем, что его сын – умный, знающий, инициативный, с чувством юмора и просто хороший человек. И в большой степени, думаю, это – от родителей. От папы и мамы.

Не в капусте же его нашли.