История эта относится к 40 годам прошлого столетия.

Когда началась Война, моя двоюродная сестра Аля была студенткой Одесского Мединститута, окончила 3 курса. Институт эвакуировался в Самарканд. Кроме Али, там были еще три студентки из Одессы.

Всех мальчиков с их курса призвали в армию в первые дни Войны. Им было около двадцати. Погибли все до единого. Девочки узнали об этом уже в Самарканде, на последнем курсе института. И поклялись друг другу, что после окончания сразу же пойдут воевать. Так оно и произошло. Все четверо назавтра после получения дипломов отправились в военкомат и добровольцами ушли на фронт.

Аля на фронте была хирургом в эвакогоспитале. Их госпиталь двигался вслед за наступающей армией на расстоянии нескольких километров. Оперировали, где придется – в палатках, в избах, под навесом.

В 44 году Война перекинулась на территорию Германии. Когда их часть входила в город, он обычно выглядел опустевшим. Местные жители уходили с отступающей гитлеровской армией, а кто мог – и раньше. Уходили вглубь страны, не полностью осознавая, что уходить, фактически, некуда. Может быть, кто-то рассчитывал вернуться. Те, кто оставался, не спешили показываться на улицах, больше прятались по задворкам и подвалам.

Эвакогоспиталь размещался в каком-нибудь брошенном доме и тут же начинал принимать раненых. Персонал селился в домах по соседству. Походная кухня, перевязочная и прочие службы располагались тоже где-нибудь поблизости. До следующего переезда – вслед за линией фронта.

Так их госпиталь попал в немецкий город Бреслау. В одном из домов отчаянно и беспрерывно лаяла собака. Дом был заперт. Дом выглядел ухоженным, богатым, с аккуратным палисадником, обнесенным добротным забором. Судя по лаю, собака была крупных размеров. Куда делись хозяева? Ушли с отступающей армией? Погибли? Кто запер собаку в квартире? Для чего? Давно ли? Кто знает…

Никто не решался войти в дом.

Сколько Аля себя помнила, в доме всегда была собака. Аля просто не могла себе представить, что собака может ее не послушаться, не выполнить команду и тем более нанести ей какой-нибудь вред, укусить. Она и мысли такой не допускала. Она умела обращаться с собаками. Она думала только об одном: «Может, собака нуждается в помощи? Может, она просто голодная? Ведь неизвестно, сколько времени она взаперти». Кто-то по просьбе Али выломал замок, и она вошла в дом.

Потом они подружились, собака и моя сестра Аля. У собаки началась совсем новая жизнь. До конца войны она сопровождала эвакогоспиталь. А потом, когда война кончилась, врачи продолжали лечить раненых и больных, своих и немецких. И все это время собака жила при их госпитале под Берлином.

Это была очень большая и хорошо обученная немецкая овчарка. Или, как после войны стали называть, восточно-европейская. Она была обучена, не раздумывая, бросаться на врага, прямо к горлу. Не раздумывая, кидаться в реку – спасать утопающего. Не брать пищу из чужих рук. И еще много чему была обучена. Собака, естественно, понимала только немецкие команды. Многому пришлось переучивать, обучать заново. Откликалась собака на кличку Фриц. Это звучало в то время просто неприлично – те, кто жили во время или после той Войны, наверняка помнят, что Фриц было именем нарицательным. Фрицами презрительно называли вообще всех немцев. Такую кличку невозможно было оставлять. И собаку переименовали во Франца – как-то оно пристойнее.

Постепенно приучали его не лаять, услышав громкую русскую речь. Приучили к русским командам. Хорошая была собака. Ее любили в госпитале. 

В 46 году госпиталь расформировали и большинство персонала демобилизовали. Аля хотела забрать Франца с собой, в Одессу. Но нашлось еще несколько претендентов. После долгих споров выяснилось, что реально есть три человека, которые всерьез и по-настоящему хотят взять собаку. Насовсем, навсегда. Пришлось тянуть жребий. И Франца увез шофер их медсанчасти. Аля же взяла с него торжественное обещание, что если он не сумеет создать для Франца достойные условия, то она приедет и заберет собаку к себе.

Через две или три недели Аля получила телеграмму из Винницы. Выяснилось, что у Франца не сложились отношения с женой шофера, и лучше будет, если Аля его заберет. 

А теперь попробуйте себе представить картину, совсем не похожую на то, что мы видели в кинофильмах того времени – как веселые эшелоны солдат с букетами и песнями возвращаются с войны.

Продолжается демобилизация советских воинских частей, расположившихся в странах восточной Европы. Эшелоны с демобилизованными двигаются на восток. У них, естественно, преимущества перед гражданскими – их пропускают вне очереди. Пассажирские поезда, хоть и идут по расписанию, но часто опаздывают, задерживаются в пути, никогда точно не известно, когда и на какую платформу прибудет ожидаемый поезд и сколько будет стоять. Паника и толкотня на перронах. Пассажиры, кто достал билет, бегут, толкаются, кричат. Бывает – спотыкаются, падают. Вагоны и тамбуры забиты людьми с чемоданами и мешками (время рюкзаков еще не наступило). Безбилетники гроздями висят на подножках. Перед остановками, часто еще на ходу, спрыгивают, чтобы избежать встречи с милицией и военной комендатурой (на станциях проверяют пропуска), и тоже бегут вдоль поезда. Потом вскакивают на любую подножку скрипящего и набирающего скорость поезда. Если успевают.

Впечатление, что весь народ куда-то едет. А на вокзалах! Огромные многочасовые очереди за билетами – их дают только по пропускам. Уставшие, грязные, пропыленные паровозным дымом – на скамьях, на вещах, на полу. Калеки, нищие, дети, беспризорники. А воровство! Об этом много написано, я пишу только о том, что сама лично видела.

И вот в это время мы получаем известие из Одессы – Аля демобилизовалась, вернулась домой (после трех лет отсутствия и беспрерывных тревог!), и сразу же уехала в Винницу за собакой. Все. Никаких подробностей.

Честно признаюсь, я тогда подумала, что моя сестрица все-таки немножко сумасшедшая со своими собаками. И так я думала до тех пор, пока не приехала в Одессу, цветущую, шумную, солнечную, но еще с заметными следами войны.

Я уже была студенткой. И в Одессе я познакомилась с Францем. Мое появление в доме сопровождалось терпеливыми «разговорами» с собакой. Ей объясняли, что я не «враг», не «чужая», а «наша». И что я буду здесь жить.

 Собака смотрела недоверчиво и иногда потихоньку издавала звуки, похожие на рычание. В первые дни я, конечно, ничего из вещей не трогала, как меня предупредили. И собака меня тоже не трогала. Но было как-то неуютно – она ходила за мной неотступно. Особенно затруднительно было, простите, с туалетом – пес не разрешал мне закрывать дверь и, казалось, внимательно следил за каждым моим движением. В сущности это было недолго, только первые дни, но – запомнилось.

Это была очень умная собака. Очень воспитанная, интеллигентная. Когда приходили гости, собаке объясняли – это наши гости. Это значит, что надо сидеть тихо, никому не мешать, ничего не просить со стола, но можно участвовать в общем разговоре. Это Франц любил. Он укладывался под диван, высовывал голову из-под ног хозяйки и переводил глаза с одного говорящего на другого. Он вообще никогда ничего не просил со стола. А когда ему давали еду в его миске, он не накидывался на нее, как бы соблазнительно она ни выглядела, а терпеливо ждал команды.

На улице он строго выполнял команду «рядом», презрительно провожал глазами кошек и вежливо сторонился маленьких детей, не всегда соблюдающих правила движения по тротуару. Когда же его выводили гулять и заходили по дороге к знакомым, он обычно сидел у порога (по команде «сидеть») и выглядел при этом очень достойно.

В доме была крошечная кошечка со смешным именем Люлька. Помнится, это был еще котенок. Они спали всегда рядом, и Франц спокойно сносил бесцеремонные кошачьи выходки. Очень снисходительно «улыбался», когда Люлька уморительно, но решительно, крошечной своей лапкой, отталкивала его морду от кормушки. Кошечка любила играть с собачьим хвостом, и такое было впечатление, что Франц поддерживает эту игру.

Мне определенно казалось, что Франц понимает русскую речь. Во всяком случае, когда Аля ему говорила – пойди в кухню, позови Юночку, пусть уже садится за стол – Франц точно знал, что он должен сделать: он тихонько, но настойчиво подталкивал меня в сторону комнаты, потом шел за мной, как бы проверяя, правильно ли я его поняла, и подталкивал к моему обычному месту за столом. Казалось, что вот сейчас, как настоящий мужчина-джентльмен, отодвинет для меня стул. (Чего не было, того не было)

А уж как он чувствовал настроение, как умел со-чувствовать, со-переживать! У меня в то время был безумный роман, отношения были неровные, я все время ждала писем и звонков из Москвы. Он так преданно и понимающе смотрел на меня, скулил вместе со мной, радовался вместе со мной. И я начинала понимать, что не зря моя сестра ездила в Винницу. Франц того стоил. 

Одна только была у него особенность. Он очень боялся выстрелов. Когда гремел праздничный салют, он метался по комнате, опрокидывая все подряд, прыгал на стулья, на стол, срывал скатерть или покрывало с кровати и разрывал в клочья любые попавшиеся тряпки. Он не слышал команд, был абсолютно неуправляем. Удержать его было невозможно. Аля пыталась давать ему какие-то таблетки перед началом салюта. Но и это не помогало. Можно было только надежно запереть.

Однажды во время салюта дверь в квартиру нечаянно оказалась приоткрытой. Франц, вырвался, выбежал на улицу и был сбит насмерть проходящим мимо грузовиком.

Когда Франца не стало, Аля сказала: «Все, это была последняя собака в моей жизни. Я больше не могу терять близких. Слишком тяжело»