У меня случился сложный разговор с давним другом, шестое поколение в Израиле, бывший госслужащий высокого ранга, сегодня не менее уважаемый общественный деятель, выходец из религиозной семьи правых сионистов, даже сидевших шиву по Бегину. Жаботинского знает наизусть, благо на иврите вышло не так уж много томов. Все равно впечатляет. И этот человек пришел уговаривать меня прекратить поддержку Биби Нетаньяху и правых. Причина? Биби проявляет черты автократа, правые нивелируют все достижения левых, а левые построили Израиль, и им не воздается сегодня по заслугам. Это раз. Два: правые перешли черту в своих оскорблениях левых героев Израиля, в частности трех бывших раматкалей (глав Генштаба). И Рабина тоже. Но оскорблять людей, которым страна вверила руководство армией, нельзя. И как израильский юноша пойдет воевать со спокойным сердцем, зная, что три начальника Генштаба были трусами и дураками? (Примечание: речь идет о предвыборных лозунгах правого лагеря, зачастую действительно весьма провокативных.) Три: правые уже так много лет у власти, почему же им не удалось изменить страну так, чтобы у левых не было оснований для критики? Почему интеллигенция отвернулась от правого лагеря, который поддерживают в основном только лавочники и водопроводчики, да еще эти, ничего в израильских делах не понимающие, «русские», тогда как левых поддерживают все основные израильские СМИ, вся академия и гимназия в Рамат‑Гане, где проходит ежевыборный опрос политических симпатий молодежи? А молодежь и не может больше гордиться своей страной, поскольку весь мир ее страну осуждает.

Я слушала, раскрыв рот и не веря собственным ушам. Но если бы такое говорил только мой старинный приятель, я ласково спросила бы, что случилось у него дома и как поживает его единственный любимый сын. Однако вся эта несуразность вылетает изо ртов вполне почитаемых мной комментаторов, выливается на страницы газет, половодьем заливает интернет и несомненно прольется в избирательные урны. А несуразность она вот почему.

1) Часть приведенных аргументов почти один в один повторяет то, что я, и не только я, говорила и писала в семидесятых годах, когда власть израильских левых казалась вечной. Правда, говорилось это тогда с обратным знаком. Власть была левой от темечка до пятки и считалась только с самой собой и «своими». Бен‑Гурион был еще жив и отдален от власти — в основном за то, что делал всё только по своему разумению, но с политических счетов его все еще не снимали. Страной управляла «мать народа» Голда Меир, решавшая государственные проблемы в кухонном фартуке на своей знаменитой кухне в компании близких друзей. Автократией это не называлось, хотя самонадеянная кибуцница порой даже не посвящала никого или почти никого в такие судьбоносные известия, как предупреждение короля Иордании о грядущей Войне Судного дня. Армия оказалась не готова к войне, солдаты синайских укреплений у самого Суэцкого канала стирали в нем носки и так узнали, что египтяне переходят канал. Я отвечала за больничные палаты, куда свезли израильских солдат, побывавших в плену у египтян и сирийцев. Там им вырывали ногти и выкалывали глаза. А рассказ про стирку в Суэце я слышала от парня, вернувшегося из Египта без носок и с тяжелым повреждением позвоночника. Он был зол, и он плюнул в лицо Голде. Она утерлась и пошла дальше по палате, а тогдашний раматкаль Дадо разрыдался. Это произошло на моих глазах.

Когда я прибыла в Израиль в 1971 году, красное знамя еще гордо реяло над всесильным Гистадрутом (профсоюзом профсоюзов), а новоприбывших записывали только в его больничную кассу, которая называлась «клалит», то есть общая. Знать о том, что есть другие больничные кассы, нам не полагалось, да и что там было искать, если основные средства на медицину и все поблажки и скидки были привилегией только этой кассы! Первого мая тут тоже ходили на демонстрацию. Правда, ходить не заставляли и процессии были невелики, но присутствие на демонстрации учитывалось и засчитывалось. Кибуцы составляли основную массу принимаемого во внимание человечества и с презрением относились к окружавшим их городкам развития. Для воплощения марксистской идеи кибуцники считались пролетариатом, а жители городишек, главным образом олим из арабских стран, а также ашкеназы‑неудачники, не сумевшие устроиться в городах, официально числились асафсуфом, мелким людом, подлежащим социальной перековке в горниле плавильного котла.

Чтобы продвинуться по службе, гражданской или армейской, нужно было иметь мапайный партбилет. Принадлежность к иной, не социалистической, партии не сулила, конечно, ни виселицы, ни ссылки в пустыню, куда только‑только перестали выбрасывать с грузовиков беспомощные кучки новых олим, которым волей‑неволей предстояло превращать пустыню в цветущий сад. А из‑за праздничных знамен тогдашнего израильского социализма на нас печально глядели и погибшие участники правых подпольных движений, сданные своими левыми собратьями английским властителям страны, и участники трагедии «Альталены». Не менее того раздражало ставшее крылатым требование Бен‑Гуриона передать члену кнессета, сидящему уже не помню в каком ряду, «прекратить пререкания». Обращался он так к Менахему Бегину, главе оппозиции, с которым не желал не только сидеть рядом, но даже разговаривать напрямую или называть его имя.

Тогдашние СМИ — все, кроме узкопартийных правых, были покорны власти. Но и узкопартийные правые знали свое место, иначе им грозило закрытие. В больнице «Тель‑а‑Шомер», нынче им. Шибы, куда мне удалось устроиться сложным путем, я была еще года два единственной репатрианткой из СССР. Меня показывали Голде как какую‑нибудь ударницу соцтруда, вернее, как доказательство хорошего отношения больницы к репатриантам. Но, услыхав от меня, что не капитализм, а как раз социализм — это загнивание на корню, Голда рекомендовала главврачу «эту — уволить». Меня не уволили, поскольку больница была создана Хаимом Шибой, социалистом до мозга костей, оставшимся при этом свободным индивидом. Он ушел из гистадрутной больницы «Бейлинсон», чтобы построить больницу для всех, как правых, так и левых, больных и врачей. Все это мой собеседник прекрасно знал, в этом он жил с рождения, с этим соотносился, руководя какой‑то частью правого молодежного движения «Бейтар». Что с ним случилось?

2) Насчет оскорбления героев и авторитетов. Почти все откровения по поводу морали социалистических вождей нации и их помощников появились на свет только с бегинским переворотом. Писали их люди в основном левого толка — правая интеллигенция существовала, но писать историю ей всё еще не разрешали. Не власти не разрешали, упаси Б‑же, а люди социалистически идеалогизированные, которые как были, так и остались на своих командных постах во всех областях израильской жизни. Про приход Бегина к власти Хаим Явин, диктор гостелерадио, возвестил потрясенно: «МАХАПАХ!» Иначе говоря, переворот. Но Бегин был и оставался до конца либералом. Мосты, вокзалы, почта и телеграф, а также университеты, система просвещения и многое иное не были захвачены. И биографы партийных идолов эпохи социализма продолжали соблюдать осторожность, да и документация была не то чтобы засекречена, но выдавалась для ознакомления только надежным людям. Зато о героях справа можно было говорить и писать всё, кроме свидетельств об их героизме. На это запрета не было никогда. Иначе говоря, не было общественного договора относительно уважения или почитания всех без исключения израильтян, создававших страну. И это разделение на «тех можно, а этих нельзя» еще долго властвовало над издателями книг, газет, журналов и даже над университетской профессурой. Скорее даже так: профессуру, способную думать иначе, предстояло вырастить, поскольку неординарно мыслящие о социализме в профессуру не то чтобы не допускались, но имели немного шансов попасть.

3) Фактически мы уже вторглись в ареал третьей главной претензии моего приятеля, бывшего правого, «антибибиста». И тут случился конфуз. Случился он не по вопросу целей и основ национального воспитания в школах и незашоренности в ВУЗах, а по неприятной теме кастовой принадлежности. Сегодня уже нельзя говорить о полном засилии образованных ашкеназов в культуре и социальной сфере. Скорее, наоборот, ашкеназы начали жаловаться на засилие и грубую активность неашкеназов, или «мизрахиим», выживающих их из привычного круга интеллектуального превосходства. Тут я и совершила оплошность. Не желая обсуждать эту взрывоопасную тему, сказала легкомысленно: «Ничего, создалась новая каста — “русские”. Они не ашкеназы и часто даже не знают, что это такое. Но они и не “мизрахим” в нынешнем понимании этого слова, хотя и пришли с Востока, который на иврите называется “мизрах”. Культура у них проевропейская, но они так основательно обработаны советской властью, что к социализму и всей европейской (тире — католической) чувствительности, связанной с темой любви к ближнему, равенству, братству и прочим сентиментальным нюансам жизневосприятия, относятся критически. Однако среди них много людей образованных и даже сверхобразованных по местным понятиям, поскольку тут уже давно ценится не широта культурного обзора, а его практическая и профессиональная или религиозная глубина. Любителей социализма среди “русских” немного. Когда, наконец, исчезнут все их секторальные партии и “русские” наконец войдут в полноправную израильскую жизнь, их высокий образовательный уровень себя покажет. И можно будет идти в наступление на левые школьные программы и академические интересы. Правда, в академической сфере многое зависит от международных веяний. И поскольку на нынешнем этапе властвует диктатура политической корректности, тесно связанная с левосторонней ориентацией, это заставляет и израильскую академию подчиняться тренду. Но эта диктатура уже трещит по швам повсюду, а “русские” еще не полностью очнулись от иммиграционного шока, так что, когда они полностью выпрямятся и дурацкая политкорректность с ее диктатурой сойдет на нет, все устроится».

И тут началось то, чего я никак не ожидала. Душа наследника израильских первопроходцев закричала «кше ану бану». Эта фраза означает во внутриизраильском диалоге претензию династий первопроходцев на аристократическое первородство и единоличное право решать, что тут хорошо, а что плохо, поскольку эта земля, доставшаяся как бы всем евреям мира, оплачена их потом и кровью. Спорить с израильским ковбоем о том, кому принадлежит земля Израиля, я не стала. Мы мирно поужинали и мирно разошлись. А теперь скажу то, что не захотела говорить ему. В дни моего появления в Израиле все было так, как я описала, но я никого ни в чем не обвиняю. Даже социализм. Для того чтобы создать государство из ничего плюс всё те же библейские 600 тыс. душ, вышедшие из Египта (вообще‑то при первой переписи населения в 1948 году евреев было 870 тыс., но скажем, что остальные — статистическая оплошность), нужна даже не авторитарная, а тотальная власть. Ни одна идеология не подходит для этой цели, кроме коллективистского социализма. Все, кроме автократии, в таком случае обречено на поражение. Максимум — отольют себе золотого тельца. Не зря наш Моисей вел себя столь автократично, хоть и был по‑бегински либерален и души соплеменников не губил. Зато Бен‑Гурион был по‑моисеевски тверд и самовластен. Но все же обошелся без гражданской войны, хотя среди граждан будущего Израиля было очень много религиозных и глубоко религиозных евреев, которые ждали вовсе не Бен‑Гуриона, а Машиаха и подчиняться самозванцу не собирались.

Что до социализма, он был веянием времени и той единственной идеологией, которая смела претендовать в XIX–XX веках на единоличное право обновления — мира, человечества — и — да! — построения государства для обездоленных. Но и в практическом смысле — какое иное начинание могло обеспечить многолетнюю голодную спайку, коллективный непосильный труд и все остальные атрибуты, предшествовавшие созданию еврейского государства? Да и позднее — какая еще идеология могла принять на себя все тяготы выживания и строительства чего‑то не  бывшего фактически из ничего. И, конечно, Бен‑Гурион был прав, взяв немецкие репарации, хотя душой я всегда была с Бегином, который просто буйствовал, требуя отклонить этот унизительный подарок. И да — в маленькой строящейся и воюющей одновременно стране не было места для двух идеологий и двух армий, потому история «Альталены» была неизбежна, что понял и Бегин. Короче, нет у меня претензий к левому Израилю за то, что меня тут встретило в 1971 году. Напротив, я до сих пор полна восхищения подвигом первопроходцев и вполне разделяю требование моего вчерашнего гостя уважать их память и не трогать этот социалистический иконостас, сняв с него только портрет Сталина, все еще экспонируемый в некоторых кибуцах. Что до израильского социализма, то подошел 1977 год, и положение резко изменилось.

К этому времени просвещенный мир уже понял невозможность социалистической экономики, что, впрочем уже в двадцатых годах показал и доказал знаменитый австрийский экономист Людвиг фон Мизес, львовский еврей и потомственный дворянин. Экономическая теория фон Мизеса получила название «экономический либерализм» и опиралась на свободу предпринимательства. А в 1976 году другой еврей, уроженец США Мильтон Фридман, получил Нобелевскую премию за развитие этой идеи. Так возникла свободная, или рыночная, экономика, ставшая основой мировой и глобальной экономики, что не одно и то же, но мы в это влезать не станем. Тем временем и в Израиле социалистическая экономика стала терпеть крах, вернее, ее крах стал очевиден. Инфляция в 1977 году выросла до 44%, в результате чего левые партии потеряли власть.

Историки и журналисты любят соединять пришествие Бегина к власти и приезд в Израиль Мильтона Фридмана, хотя сам нобелевский лауреат эту связь отрицал. Он, видите ли, приехал читать лекцию в Иерусалимском университете и посмотреть на Стену Плача, но по дороге заглянул и к Бегину. Беседа была продолжительной. Однако потом Фридман утверждал, что Бегин понял его только приблизительно, как впоследствии и Перес, который даже не вникал в суть теории Фридмана, а лишь рассуждал, как можно примирить эту свободу экономики с марксистской несвободой. Не до конца понял Фридмана и Симха Эрлих, министр финансов в правительстве Бегина. Цель была поставлена — уменьшение государственной регуляции и создание рыночной экономики. Но перевести страну на совершенно новые рельсы — задача непростая и к первой половине 1985 года инфляция достигла 500%.

Теперь уж Мильтона Фридмана и, разумеется, Бегина ругал весь социалистический Израиль. Но рекомендации нобелевского лауреата выполнялись во все более широком объеме и со все большей строгостью и точностью. Правда, уже не Симхой Эрлихом, а либералом Ицхаком Модаи, министром финансов в коалиционном правительстве и с одобрения Шимона Переса. Который — опять по странному стечению обстоятельств — встречался с Мильтоном Фридманом. В результате от социалистического Израиля оставалось все меньше и меньше, зато к 1986 году инфляция снизилась до 20%. Но уровень экономического роста оставался где‑то на цифрах конца шестидесятых. И тогда министром финансов стал Нетаньяху. Газета «Форбс», не симпатизирующая Нетаньяху, все же позволяет себе предположить, что рост израильской экономики в 2003–2005 годах как‑то связан с деятельностью не любимого газетой премьера. Который провел на сей раз не половинчатую, а радикальную либерализацию израильской экономики, несмотря на сопротивление все еще полнокровного социалистического сектора во всех министерствах и госучреждениях. Уменьшил налоги, сократил правительственные траты, снял валютные ограничения и пр. В результате Израиль стал тем, что он есть, партнером самых развитых стран в различного вида бизнесах, аграрной житницей и компьютерным чудом, способным в числе всего лишь четырех стран мира послать на Луну вездеход собственного производства. И это несмотря на все еще продолжающееся сопротивление марксистов.

Анна Исакова берет интервью у Биньямина Нетаньяху. 1992

Спросите, к чему я завела вас в эти дебри? Отвечу: из желания понять корни нелюбви к нынешнему и прошлому, а возможно, и будущему премьер‑министру Нетаньяху, обвиненному в разгар предвыборной кампании в прегрешениях, которые еще год придется доказывать и вряд ли можно будет доказать. Почему я говорю об эмоции, а не о политической категории, что за «люблю‑не люблю» в области, где правят не эмоции, а интересы? Но, согласитесь, политический интерес не может заставить политическую оппозицию выдвинуть эмоциональный лозунг «Рак ло Биби!» («Только не Биби!»). Что же такого натворил этот негодяй? Ну, ладно! Согласимся с тем, что перевод Израиля с социалистических на капиталистические рельсы должен был вызвать гражданское противостояние, а более последовательного, деятельного и непримиримого экономического либерала, чем Нетаньяху, в Израиле не было. Однако именно экономические действия Нетаньяху нигде в материалах предвыборной кампании не упоминаются. Да и как упомянешь, если налицо экономическое процветание. Конечно, и цены в магазинах пляшут, и квартир не хватает, и с медициной непорядок, но по сравнению с прошлым — рай земной. Что и отмечают сами граждане‑жалобщики, оценивая свое нынешнее положение как хорошее и даже очень хорошее. Так что задевать экономическую струну не стоит. Что тогда? Отношение нынешней власти к израильским арабам? Не думаю. Люди, хорошо знакомые с этой средой, как раз отмечают, что позволь израильским арабам их секторальное начальство голосовать свободно, большой процент голосовал бы как раз за Биби и «Ликуд». Парадокс? Нисколько. Если еще в шестидесятых годах прошлого века в Гистадрут арабов не принимали, а в семидесятых‑восьмидесятых не брали в престижные места на работу, то сегодня в медицине, аптечном деле, строительстве, частном бизнесе, везде, кроме разве мест, связанных с безопасностью страны, слышна арабская речь и звучат арабские имена. Левая интеллигенция, пытавшаяся заработать поддержку израильских арабов даже ценой собственных потерь в рабочих местах, социальных благах и даже безопасности, этим не слишком довольна, поскольку благодарить следует власть, а не оппозиционную левизну, хотя и она тоже заслуживает своей доли благодарности. Надеется ли эта левая интеллигенция, что, связав руки Биби, сможет повернуть Израиль к социализму на основе капиталистической экономики? Возможно, но абсурд такого соединения несоединимого наверняка ясен и ей. Тогда в чем дело? В том, что израильская социалистическая аристократия хочет вернуть себе социальную позицию, поскольку эту ностальгию подогревает и так называемая европейская левая, традиционно состоящая в немалой части из евреев и столь же традиционно их ненавидящая?

Ответа у меня нет. Отмечу только, что тот же Мильтон Фридман еще в ранние восьмидесятые годы поражался привязке евреев к социалистической идее. Он никак не мог понять, как евреи, всю свою историю ратовавшие за свободу — индивидуальную и коммерческую, а также фактически создавшие базу капитализма и распространившие ее по всему миру, могут так ревностно защищать провальную марксистскую идею, исторически им абсолютно не свойственную. Но перейдем к той новости, которая, собственно, и вызвала интерес к обсуждаемой теме: после многочисленных попыток убрать Нетаньяху с высокого поста каким бы то ни было способом его политическим противникам удалось подать на ненавистного в суд. Это происходит не в первый раз, обвинения против него не кажутся однозначно обвиняющими, есть все шансы на то, что адвокаты премьера за год с ними справятся. Раздражение вызывает сама система вовлечения правосудия в политические распри. Слава Б‑гу, в Европе и Америке заканчивается мода на использование сексуальных претензий для сведения политических счетов. Это направление перестало работать на избирателя и вообще на публику. Как, впрочем, и одиозный феминизм с его эксцессами. Но еще до появления этой нелепости старинный общественный договор мешал странам Старого Света использовать судебную систему для политических целей. Вот как‑то мы не слышим об экономических и процедуральных судебных претензиях к действующим главам государств. Да еще в ходе предвыборной кампании, когда сам этот факт ставит вопрос о вовлеченности юридической системы в политические интриги. А в Израиле это уже четвертый случай, если считать процесс против Шарона, который его дети взяли на себя. Что же, израильские премьер‑министры все хапуги, сексуальные маньяки, преступники, подвергающие страну опасности моральной деградации? Могу заверить вас: нет. Дела и обвинения по большей части скромные, один пытался выручить непутевого брата, другой — помочь связями сыну. Вот я и спрашиваю, неужели ни у кого из обвинителей не возник вопрос: не высока ли цена за подобную деятельность? Ценой‑то становится престиж собственной страны.

Я полагаю, что истерия с искоренением должностных не преступлений даже, а, скажем так, неопрятностей связана с политкорректной дурью и в конечном счете сойдет на нет. Но в отношении юридической системы такие игры со сведением политических счетов не просто опасны, а смертельно опасны, поскольку они коррумпируют эту систему. И неважно, идет ли речь о коррупции денежной или идеологической. Юридическая система обязана быть беспристрастной. Возможно для того, чтобы не вовлекать эту систему в выбор власти, от которой система в результате будет зависеть, Старый Свет принял негласное решение: против действующих глав государств не предпринимаются юридические шаги. Полагаю, что это — правильная позиция, защищающая не столько правителей, сколько саму систему правосудия, единственную гарантию полноправности граждан. А чтобы закончить спор с моим давним приятелем, приложу к статье таблицу, которая гуляет по интернету.

Некая дама запросила Фейсбук: «Неужели всего этого добился Биньямин Нетаньяху?» Нет, конечно. У каждой цифири в каждой графе есть много разных причин и следствий. Но то, что Нетаньяху можно приписать почти ко всем этим показателям и не последней строкой, скорее всего, правда. Стоит ли весь его жизненный труд приписываемого ему злоупотребления дареным шампанским и сигарами — решайте сами. Тем более что я могу поручиться за то, что бюджет на неофициальную дипломатию, включающую прием в резиденции главы правительства глав разных государств и их посланцев, смехотворно мал, тогда как плохое шампанское и дешевые сигары могут пагубно сказаться на, скажем, результатах голосования соответствующих стран в ООН.

 https://lechaim.ru/events/ne-ronyaya-dostoinstva/