Бывает, отключишься от дел текущих, сидишь, спустив мысли с поводка текущих дел, и плывешь в них легко и свободно.

Пребывал я недавно в таком состоянии, и вдруг выплыло, точно из тумана: «Моня».

И стало в душе тепло и улыбчиво, и воспоминания о Моне Канере, одно за другим, сами пошли передо мною.

Совсем немного я общался и с Моней, и с его женой Ириной, и с их дочерью Наташей. Общение это никак не касалось профессиональной деятельности Мони в науке. Это было простое соседское общение.

Но если и ненадолго пообщаешься с великим человеком, он оставляет след в тебе, уже неизгладимый.

Моню, в нарушение всех представлений о человеке, я считал человеком идеальным. Не встречался мне ранее и до сих пор никто, в ком божьей милостью так гармонично сочеталось бы столько, словно просеянных на сите, качеств, как в Моне.

И главное – это была улыбка Мони. Казалось, как улыбнулся Моня, появившись на свет, так и жил, жадно поглощая радости, дарованные ему окружающим миром.

Встретив Моню, вначале видишь лишь его улыбку, а уж потом остального Моню.

Я был инженером-строителем и, преподавая в бывшем ХИИТе – харьковском железнодорожном институте, жил в доме этого института, в одном подъезде с отцом Ирины – заведующим кафедрой философии Яковом Фуголем (отчество не помню).

Поминаю я отца Ирины потому, что, как подозреваю, сближение с Ириной и Моней могло начаться со случая, когда я его, седовласого профессора, поставил не то, чтобы в идиотское, а, по тем временам, и весьма сложное положение.

Был я в составе группы молодых преподавателей, сдававших аспирантский вступительный экзамен по философии.

Фуголь был председателем комиссии. На первый вопрос – по философии – я ответил не только, по тому времени, правильно, но и украсил ответ еще и некоторыми собственными примитивными соображениями. Но по второму вопросу – по какой-то книге Ленина – я стал издавать столь невнятные звуки, что Фуголь немедленно прервал меня, сказав: «Достаточно!».

Вышел я удрученный, прикидывая, что могу получить и двойку (не знать работу Ленина в то время!).

Когда же экзамены закончились, было объявлено: «Качан – отлично»! Потрясение было таким, что я, как законченный балбес, при всех, вдруг непроизвольно спросил у председателя комиссии: «А-а за что мне пятерка?». Тишина установилась гробовая. Все смотрели на меня, как на полного идиота, непостижимым образом сдавшего философию на отлично. А я смотрел в лицо своему соседу по подъезду и видел, как округляются его глаза. В следующий же момент профессор взял себя в руки и сказал что-то вроде того, что мой ответ по философии произвел на комиссию такое впечатление, что она решила поставить мне пятерку. «Вы же сдавали экзамен, прежде всего, по философии и ответили отлично. А работу Ленина, конечно же, прочтете, и Вам не составит труда пересказать ее» - добавил сосед.

С тех пор Фуголь стал как-то особенно тепло, чуть заговорщически даже, приветствовать меня при встрече.

Вскоре в нашем доме, но в соседнем подъезде, появились Ирина Фуголь, Моня Канер и их дочь Наташа. Подозреваю, что Фуголь мог рассказать им о моей выходке на экзамене. Во всяком случае, когда мы с женой, встречались во дворе с Моней и Ириной, всегда приветствия наши были особенно теплыми, и иногда даже находился повод поговорить о разном.

В один из выходных дней мы с женой ехали в лес под Харьковом за грибами.

Выехали на своем жигуленке уже из Харькова, как вдруг слышим сзади настойчивые сигналы. Посмотрел я в зеркало заднего вида и увидел, в машине сзади, сквозь запыленное её лобовое стекло, полумесяц зубов улыбающегося человека. Так широко улыбаться мог только Моня! С радостью бросились мы друг к другу!

Оказалось, что соседи наши едут в тот же лес и тоже за грибами.

С того дня мы стали ездить отдыхать под Харьков вместе. Вернувшись, обычно чаевали в квартире Ирины и Мони.

…Физики и математики для меня, технаря, были небожителями всегда. И даже, если случалось с ними достаточно близко общаться, я всегда чувствовал ту возвышающуюся надо мной отвесную скалу, на которой творили недоступное моему уму физики и математики.

Не думаю, что это был результат моих комплексов. Встречались мне и те из рода небожителей, которые нарочито панибратствовали со мной, но от этого мне было в особенности не по себе.

Моня жадно познавал окружающий мир. Все ему в нем было интересно, интересен, как оказалось, был и я, как часть этого мира. Поэтому в его доме я совершенно не чувствовал разницы в уровне наших интеллектов. Моня общался со мною, как с равным. И это было для него внутренне совершенно естественным.

Помнится, заехали мы на базарчик в каком-то районном центре Харьковщины. К Моне пристал какой-то полупьяный с явно надуманным вопросом о том, как ему отсюда добраться до какого-то села. Моня отвел вопрошающего в сторону и стал подробно рассказывать, через какие села нужно идти, всякий раз говоря о важнейшем объекте в каждом селе: «Е магазын. Нэма магазына». От такой заботы о его потребностях в магазинах человек расчувствовался так, что долго жал руку Моне и благодарил.

Когда мы с Моней остались одни, я спросил, почему он не послал того приставалу подальше. «Ну, что Вы, Анатолий! Разве так можно? Он же человек» - преподал мне урок порядочности Моня.

Мне кажется, что Моня обладал набором таких безупречно положительных качеств, что (прошу прощения за свое наблюдение) Ирина полностью и с радостью покорилась ему. И приняла его образ жизни во всем.

Мне посчастливилось найти в Интернете воспоминания Ирины о Моне – «Жизнь вне физики». Рассказ Ирины полон посещениями ими вдвоем с рюкзаками на плечах самых удаленных чудеснейших в стране мест, тех ее «медвежьих углов», в которых и находиться было опасно. Это были не только походы по горам Кавказа. Это были и районы Сахалина, Курильских островов, Камчатки и Алтайского края.

Несомненно, эти походы отражали жажду Мони в познании мира, в общении с самыми разными людьми – в этом был весь Моня, в этом рядом с ним была и Ирина!

Мне стыдно писать об этом, но Моне, Ирине, Наташе и даже маме Ирины нравились мои этюды. Это тем более было удивительно, что все они в живописи прекрасно разбирались. Когда же я подарил им свой этюд «Березы, освещенные вечерним небом», радости их не было конца. Мама Ирины приватизировала этюд  и повесила его в своей спальне.

При всей широте своих интересов, Ирина и Моня доводили знания свои в каждой области до практически профессионального уровня. Например, они не умели рисовать, но изучили живопись досконально, посещая выставки, знакомясь с художниками и читая искусствоведческую литературу.

Повез я их как-то к своему знакомому художнику, Павлу Тайберу. Вместе с ним и с его другом, Виктором Гонтаровым я иногда писал этюды.

Состоялся большой разговор о живописи. Моня вел его с Павлом столь достойно, что казалось – говорят два профессионала. Виктор Гонтаров стал Заслуженным художником Украины. Он написал посмертный портрет Мони.

Но, кажется, самый большой интерес Ирины и Мони состоял в изучении населяющих этот мир людей. Общительность Мони не знала границ. Доходили до меня слухи, что студенты Харьковского университета были без ума от Мони и как от преподавателя, и как от человека.

Моня любил играть в шахматы. И довел уровень своего мастерства до того, что известные гроссмейстеры советовали ему бросить науку и совершенствоваться в шахматах. Об этом я недавно прочел в Интернете.

Как не знала предела умения работать его голова, так и не знали предела умения работать и его руки.

Моня купил полуразвалившийся гараж у нас во дворе и своими руками превратил его в уютнейшее помещение. Он, к восхищению всех жен нашего дома и позору их мужей, заменил покрытие над гаражом, сам штукатурил, красил, сам выкопал и обустроил смотровую яму.

Помню, после поездки под Харьков, загнав свои машины во двор, наблюдали мы с Ириной за Моней, приводившего в порядок лобовое стекло. Воды не было, и Ирина с ужасом наблюдала, как Моня плевал на стекло и старательно растирал свои плевки на нем тряпкой. Произнесенную Ириной фразу мы часто повторяли потом в адрес Мони.

«Моня! И какой же ты простой!» - изрекла Ирина.

Дом наш был довоенной и не очень качественной постройки. Почти все балконы в нем были в таком состоянии, что администрация института запрещала жильцам выходить на них. Но Моня вдруг стал появляться у нашего дома с монтажной автовышкой и, на высоте, стоя в люльке, сам, к зависти всех в доме, укрепил балкон настолько, что добился разрешения им пользоваться.

Умер Моня, физик-теоретик, член-корреспондент АН УССР, доктор физико-математичес ких наук, профессор, автор окрытия циклотронного резонанса и магнитного затухания Ландау в металлах, в 54 года, в расцвете творческих сил.

…Помню, были мы на Печенежском водохранилище под Харьковом. У меня почти всегда на крыше машины была лодка. Моня с Наташей отплыли от берега метров на сто и, бросив весла, загорали. Жена с Ириной плавали у берега. Я пристроился с этюдником невдалеке, поглядывая на лодку. Вдруг Моня и Наташа исчезли, а над водой показалось лишь днище лодки. Но что-то не сразу появились над водой головы Мони и Наташи. От этюда я даже не оторвался, зная, что Моня и Наташа прекрасно плавают, а лодка моя, хотя и дюралевая, была непотопляема.

Ирина что-то крикнула жене, и они, гребя изо всех сил, поплыли к опрокинувшейся лодке. Ничего не понимая, я стоял у своего этюдника. И лишь когда все выбрались на берег, спросил я у Мони, почему он и Наташа довольно долго были под водой. Моня ответил, что он заснул и, оказавшись в воде, не мог сообразить, где верх, где низ. А Наташа бросилась к нему и помогла вынырнуть.

Что-то в этом рассказе показалось мне подозрительным. И, оказавшись с Ириной в стороне ото всех, я напрямую спросил – в чем дело, почему они с женой так быстро поплыли на помощь, хотя помощи, как понимаю, никакой не нужно было.

Ирина призналась, что у Мони неприятности со здоровьем и что это и заставило ее заторопиться к нему. «По-моему, он упал в воду не потому, что заснул» - закончила Ирина.