Почти месяц прошёл, а всё равно трудно смириться с тем, что Гирша   (  так  его  звали  в  Литве ) больше нет с нами. Всегда казалось, что годы над ним не властны и что будет он жить вечно; что всегда, в любой мой приезд в Израиль я смогу набрать его номер и услышать привычное «Ты здесь? Ну давай, заходи».

Трудно и непривычно думать и говорить о нём в прошедшем времени. О нём и обо всём, через что мы прошли с ним вместе. Ещё труднее об этом писать. Но…

"Итак, начнём, не торопясь. Лет сто тому назад..." Ну, сто - не сто, но давно это было. На нашем первом уроке иврита лет 36-37 назад он представился как «Гера» и мы его спросили: «А как нам Вас называть, Георгий …?» Всё-таки был он явно старше нас, хотя и молодо выглядел, и простое чувство уважения требовало чего-то менее фамильярного. Во время первого урока появилось слово адон[1] и тут же стало ясно, что оно очень подходит; неясно было только должно ли это звучать как адон Гирш или адон Георгий… На что Гирш сказал – «А, да ладно, зовите меня просто – Адон».

Мы с ним подружились как-то сразу, хотя и был он тогда вдвое старше меня, и его сыновья (особенно старший) были почти моего возраста. Его отличительной чертой был энергичный оптимизм – несмотря на все перипетии отказнической жизни. Невозможно продолжать научную работу? – так ведь можно принимать участие в научных семинарах отказников. Невозможно работать по специальности? – так ведь можно освоить новую профессию переплётчика, и при этом стать и в этом деле мастером. А когда и эта работа стала для властей слишком большим раздражителем, Гирш стал смотрителем музея в Панарском лесу и преобразил его из стандартной советской пустышки в нечто осмысленное.

Гирш был технарём, мастером. Мне так и не удалось толком понять о чём была его диссертация, я знал только, что это было чем-то из «технических наук». Всё, что было связано с техникой, было его стихией. Когда ломался его дряхленький «Запорожец», доставшийся ему «по наследству» от счастливчиков отъезжантов, он его чинил сам, зачастую почти разбирая его полностью и затем собирая заново. Я ему помогал как мог. Во времена наших активных дел я ездил на этом драндулете гораздо больше, чем Гирш: так было нужнее для наших дел, да и водителем он был не ахти и за рулём сидеть не любил. Это тоже было отражением одной из главных черт его характера: собственность для него не имела значения, и он с радостью отдавал мне ключи, особенно когда это было нужно для дела.

Гирш был оптимистом во всём. В достаточно мрачные времена середины 80-х он решился остаться совсем один, отправив семью в Израиль и спасая тем самым сына от необходимости служить в советской армии. Сам же остался в своём отказе, один, без возможности работать по специальности, без надёжных источников доходов и без каких-либо перспектив на отъезд. Но – так было надо ради сыновей. А на остальное он смотрел с оптимизмом. Несмотря ни на что. Несмотря на отказ за отказом, давление со стороны властей, финансовые трудности – а было время, когда не только себя, но и свою собаку (ещё одно «наследство» от отъезжантов, бесплатное) он вынужден был держать на пайке, состоявшем из вермишели и сахара. Но оптимизм и энергия не пропадали.

Может быть именно его оптимизм и энергия и подтолкнули меня тогда вовлечь его в мои безумные планы и идеи, которые впоследствии привели к созданию общества Ткума[2] и многим нашим акциям. Я был тогда генератором идей, Гирш был моим постоянным партнёром. Сидя в его квартире в Лаздинай, гуляя с его собакой по окрестностям или катаясь в его Запорожце по секретным делам, мы оттачивали идеи и разрабатывали планы. Я в наших делах был организатором, Гирш – планировщиком. Когда мы вышли на новый уровень и создали организацию, Гирш был её совестью: именно благодаря ему многие из моих идей и планов смягчались, что во многих случаях позволило вовлечь больше людей и избежать неприятностей. «Надо бы сделать то-то и так-то, привлечь того-то, проинформировать, и т.д., а то тот-то может обидеться, а без этого-то люди не поймут, не поддержат, не согласятся.» Не всегда и не во всём мы соглашались, порой спорили до хрипоты, но в конечном итоге находили правильный путь, и невозможно переоценить в этом роль Гирша.

Его маленькая квартирка в Лаздинай стала нашей «штаб-квартирой»: там хранился наш флаг,   многие из наших документов, именно там мы до раннего утра мастерили магендавиды для демонстрации в Панарах, и там мы клеили на значки нашу эмблему перед митингом на территории гетто. Гирш был не просто соратником и другом – он был стержнем надёжности и солидности нашей деятельности. На него можно было положиться во всём, даже когда, казалось бы, он был самым неподходящим кандидатом. Как и многие технически талантливые люди, способностями к языкам Гирш, мягко говоря, не обладал. Ивритом мы начали заниматься вместе, в одной группе. Спустя год я преподавал новичкам – а Гирш был одним из моих учеников. Впоследствии он продолжал изучать иврит в новых группах начинающих, уже у моих учеников и их учеников. Но когда в 1988-89 году нам удалось открыть официальные курсы иврита при обществе «Знание», количество желающих превысило все наши прогнозы, и остро встал вопрос нехватки учителей. Кто пришёл на помощь? Правильно, Гирш: даже с его «способностями» он всё-таки знал чуть больше, чем новые ученики, и был готов поделиться с ними всеми своими знаниями – это, по его мнению, было всё-таки лучше, чем отказать желающим записаться на курсы.

Под конец «перестройки» и незадолго до развала СССР Гиршу дали разрешение на выезд. После десяти лет отказа и сопутствующих мытарств. Вскоре после этого удалось уехать и мне. В Израиле наши пути немного разошлись: мы жили в разных городах, оба вернулись к своим «гражданским» профессиям, но контакты поддерживали. А после моего переезда в США наше общение стало в основном электронным. По утрам в воскресенье, благодаря Skype, мы решали мировые проблемы, ругали правительства, обсуждали идеи. Порой в голосе Гирша чувствовалась горечь разочарования в разных политических и около-политических событиях; не раз он сетовал, что я так далеко. «Вот если бы ты вернулся, мы бы могли …»

В каждый мой приезд я обязательно заходил к нему «на рюмку чая». Гирш оставался всё таким же, как и 20, 25, 30 лет назад. Да, он поднабрал немножко килограммов – но я набрал больше. Когда-то, когда он был вдвое старше меня, нас порой спрашивали: «А вы братья, да? А кто из вас старше?» И много лет спустя продолжало казаться, что так оно и есть до сих пор. Казалось, что годы над ним не властны и что будет он жить вечно; что всегда, в любой мой следующий приезд в Израиль я смогу набрать его номер и услышать привычное «Ты здесь? Ну давай, заходи». Больно и грустно сознавать, что этого больше никогда не будет, что наша последняя встреча состоялась на его похоронах, и что отныне он остаётся только в памяти нашей. Но в ней он останется навсегда, и всегда он в ней будет таким, каким был при жизни: добрым, честным, талантливым, энергичным оптимистом.

21 декабря 2019

Гершон  Белицкий  и  Гриша Альпернас  на  месте  бывшего  Виленского  гетто 

Знамя  общества  Ткума

 P.S.    

Примечание  редактора 

В  1991 году  Гриша  Альпернас  от  имени  отказников  зажигал  факел  на  горе  Герцля  в  Иерусалиме.

.