Глава 14. “Крупнейшее открытие” 

Работая в Канаде, я не переставал внимательно следить за развитием поисков нефти в Израиле. Технически это было не трудно делать, ибо постоянно быть в курсе событий, касавшихся разведки во всех странах, и располагать по каждой из них подробной информацией было одной из моих служебных обязанностей. Важные сведения содержались и в письмах из Израиля. Вскоре после моего приезда в Канаду, в феврале 1981 года Гедалия Гвирцман писал мне: "Позволь сообщить тебе, что произошло за последние несколько месяцев. Скважина Сдом 3 будет, в конце концов, буриться в той точке, которую ты давно предложил. Ожидается, что в инженерном отношении это будет сложный и дорогостоящий проект, поэтому разработана детальная программа бурения. Были проведены консультации с несколькими фирмами, и окончательный бюджет близок к 12 миллионам долларов. Оборудование уже заказано, и начало бурения намечено на май 1981 года. Будем надеяться, что оно приведет к крупному открытию".

Это сообщение настолько взволновало меня, что я даже пожалел об отъезде в Канаду. Начиная с мая, я стал внимательно просматривать все сообщения об Израиле в международных информационных бюллетенях, получаемых компанией. Но время шло, а о начале бурения не было слышно. В конце концов, стало ясно, что по каким-то причинам проект отменен. Но если, как писал Гедалия, деньги для него уже имелись, то рано или поздно они должны были быть использованы для какого-то другого проекта. Вскоре ситуация прояснилась. 

В августе 1982 года я приехал в отпуск в Израиль. В первые же дни зашел в ХАНА повидаться с коллегами и был ошеломлен, узнав, что почти закончено бурение разведочной скважины Цук Тамрур 1 стоимостью 3,5 миллиона долларов в той самой злополучной внешней зоне, которая уже поглотила десятки миллионов долларов и не дала ни одной тонны промышленной нефти.

Вокруг этой скважины разворачивалась шумная кампания в газетах, публиковались интервью с Элазаром Бараком, Йоси Лангоцким и другими руководителями ХАНА. Причиной ажиотажа было получение небольшого количества легкой нефти, суточный приток которой был ошибочно определен в 400 баррелей. Вскоре намечалось бурение второй скважины рядом с первой. А всего, как заявил Лангоцкий, для оценки запасов месторождения планировалось бурение не менее десяти разведочных скважин. Газеты пестрели заголовками: "Поворотный пункт в поисках нефти в Израиле", "Крупнейшее открытие" и т.п. Джерузалем Пост опубликовала 27 августа 1982 года сенсационное сообщение: "Вчера эксперты Министерства энергетики пришли к выводу, что нефтяная скважина Цук Тамрур 1 является первым крупнейшим открытием нефти в стране после обнаружения месторождения Хелетц в 1955 году. Через две недели начнется промышленная добыча, которая должна составить за пять лет 180 тысяч баррелей нефти".

Я внимательно просмотрел всю геологическую и техническую документацию по скважине. Большего непонимания основ нефтяной геологии и разведки было трудно представить. Любому опытному геологу было ясно, что ни о каких тысячах баррелей не может быть и речи. Это был обычный непромышленный приток нефти, характерный для внешней зоны. Но я хорошо знал "экспертов Министерства энергетики" и понимал, что от них нельзя требовать невозможного. Отсутствие личного опыта оценки нефтяных пластов ничем нельзя заменить. 

В этих записках я уже упоминал автобиографию Ариэля Шарона. Делаю это потому, что многие профессиональные и этические проблемы в жизни армии, столь остро обрисованные в его автобиографии "Warrior" («Воин», прим. ред.)(1989 г), существуют и во всех других государственных сферах. Я, например, вижу прямую аналогию между его оценкой действий командования Южным фронтом накануне форсирования Суэцкого канала в 1973 году и историей с так называемым нефтяным месторождением Цук Тамрур. Шарон обвиняет командование ("генералитет наихудшего типа", по его словам) в абсолютной неспособности читать карту театра военных действий. В истории с Цук Тамрур проявилась такая же неспособность читать карту нефтяной разведки. В этих столь разных и далеких друг от друга событиях мы имеем дело с одним и тем же национальным феноменом, когда люди оказываются на ключевых постах не благодаря своим способностям, знаниям и опыту, а благодаря каким-то иным факторам. Поэтому и происходят неизбежные провалы то в одной, то в другой области.

Во время короткого отпуска в Израиле у меня не было возможности встретиться с руководителями ХАНА и попытаться охладить их энтузиазм по поводу Цук Тамрур. Но если бы эта встреча и состоялась, ее эффект был бы нулевой. Поэтому я решил действовать иначе. Возвратившись в начале сентября в Канаду, я сразу же написал письмо Министру энергетики, которым тогда был Ицхак Модаи. Мне казалось, что официальное письмо на бланке крупной нефтяной компании с указанием моей довольно длинной должности (старший советник по международной разведке) заставит, по крайней мере, отнестись к нему внимательно. В тот момент мне представлялось наиболее важным предотвратить выбрасывание на ветер следующих трех с половиной миллионов долларов, которые должна была вот-вот поглотить скважина Цук Тамрур 2.

Я понимал, что бюджет компании ограничен и очень скоро Йоси Лангоцкий пожалеет о растраченных впустую миллионах. Поэтому письмо было составлено с максимальной убедительностью и основывалось на фактах и международной практике, которые говорили сами за себя. В заключение, я предлагал вообще прекратить на время бессистемное бурение скважин и провести детальный анализ прошлых разведочных работ по всей территории страны. Такой анализ позволит выявить ошибки и разработать новую концепцию поисков нефти. Это было то, что я уже предлагал когда-то Гедалии Гвирцману. Но я плохо знал израильский "нефтяной генералитет", который ничем не отличался от того армейского, о котором говорил Ариэль Шарон.

В конце ноября был получен от министра короткий ответ, в котором сквозила ирония по поводу моей попытки повлиять на распределение разведочного бюджета: "Уважаемый доктор Соколин, я получил ваше письмо о разведке нефти в Мертвом море. Хотя в настоящее время я не могу высказать какие-либо комментарии по поводу ваших рекомендаций, я бы хотел выразить признательность за ваши хлопоты, направленные на то, чтобы Израиль правильно расходовал свои капитальные ресурсы в разведке нефти". 

Меньше всего я рассчитывал на комментарии такого специалиста, как Министр энергетики. Хотя формально письмо и было адресовано ему, но предназначалось оно, разумеется, руководителям ХАНА. Да, гордые и уверенные в себе израильтяне не принимают ничьих советов! Даже если они и идут от провала к провалу. Скважина Цук Тамрур 2 была, конечно, пробурена, и общая сумма выброшенных на ветер денег составила семь миллионов долларов. О "месторождении" под названием Цук Тамрур вскоре забыли. За "поворотный пункт в поисках нефти" была принята очередная веха в цепи непрерывных ошибок. Что такое семь миллионов для Израиля! Надо будет  –  американские евреи дадут еще денег. Но очень скоро обнаружилось, что этот обильный источник долларов вдруг начал быстро иссякать. По крайней мере, в том, что касалось разведки нефти. 

Глава 15. Не принято отвечать на письма 

Примерно в это же время произошла поучительная для меня история, которая хотя и не имела прямого отношения к разведке, но пролила свет на некоторые этические нормы, существующие в Израиле. 

В 1982 году компания Хоум Ойл приступила к разведке концессии в Гайане, небольшом государстве в Южной Америке. Было решено, что для этого проекта необходимы партнеры, и я разослал предложения компаниям в разных странах, в том числе израильской Национальной нефтяной компании. Вскоре был получен ответ, подписанный Йоелем Фишером, в котором он сообщал, что его компания в принципе заинтересована в совместной разведке и просил прислать геологические материалы для принятия решения. Как правило, я не посылал конфиденциальные геологические отчеты за пределы Канады. Потенциальные партнеры приезжали к нам и знакомились с ними на месте. Что касается отчета по Гайане, то он имелся только в двух экземплярах – один у меня, другой у моего шефа, вице-президента компании. Оба экземпляра были зарегистрированы в служебной картотеке. Учитывая, что просьба исходила от израильской компании, я обратился к руководству за разрешением послать Фишеру на короткое время свой экземпляр, поручившись, что материалы будут возвращены в целости и сохранности. В виде исключения, было дано согласие. Я отправил отчет, состоявший из двухсот страниц текста и графических материалов, в Израиль. В сопроводительном письме специально попросил Фишера вернуть работу после ознакомления, независимо от решения его компании.

Через некоторое время от Фишера пришел ответ, в котором говорилось, что они изучили материалы, считают разведочный риск слишком большим и поэтому не могут принять предложение. Я стал ждать возвращения отчета. Прошел месяц, его не было. Шеф несколько раз спрашивал о нем. Положение было крайне неловким. Я отправил Фишеру два напоминания с настоятельной просьбой вернуть материалы. Никакой реакции. Звонил, трубку брала секретарь. Передавал свою просьбу. Безрезультатно. В это время в Калгари приехал на международную конференцию геолог их ХАНА Пол Мэй – американский еврей, который провел большую часть жизни в США. Узнав об этой истории, он спокойно заметил: “В Израиле вообще не принято отвечать на письма или возвращать материалы, если заинтересованность в переписке отпадает”. Тем не менее, я передал через него еще одно напоминание Фишеру. Никакой реакции. Отчет так и не был возвращен. 

Хотя у меня в связи с этим были большие неприятности, я приобрел полезный опыт ведения дел с израильскими чиновниками. Правда, он не помог избежать повторения ошибки, когда, уже вернувшись в Израиль, я передал геологические материалы из своего архива Цфании Коэну для ознакомления по его просьбе. Об этом будет рассказано в соответствующей части “Записок”.

Глава 16. “Обещанный песок” 

В 1983 году Йоси Лангоцкий ушел из ХАНА и создал частную нефтяную компанию Сисмика, оперативная зона которой была ограничена районом Мертвого моря. Как я уже говорил, с этим районом он был связан не только профессионально, но и эмоционально, памятью об отце, построившем здесь химический комбинат. Сисмика получила от правительства самую большую концессию, когда-либо предоставлявшуюся одной фирме (400 тысяч акров), исключительное право ведения всех видов разведочных работ, а также заем в несколько миллионов долларов.

Общая стоимость разведочной программы была определена в 50 миллионов долларов. Финансовое участие в этом предприятии приняли известные израильские промышленники Авраам (Бума) Шавит и Адам Поллак. Но основную часть денег намечалось получить от американских евреев, а также путем привлечения в качестве партнеров иностранных нефтяных компаний. 

Вскоре в одном из израильских журналов появилось интервью с Шавитом. Коснувшись вопроса о столь новом для него бизнесе, он заявил: "Мое чутье говорит мне, что я делаю верную ставку, потому что до сих пор никто еще не искал нефть в Израиле серьезным образом". "Молодец, Бума!"  –  подумал я, читая интервью. Было приятно услышать заявление, столь созвучное моим мыслям, от человека почти не знакомого с нефтяной разведкой. "Вероятно, кто-то уже успел просветить его",  –  решил я, ибо широкая публика в Израиле уверена, что "эксперты Министерства энергетики" уже десятки лет прилагают самые серьезные усилия, чтобы найти нефть. И не их вина, что "нефть ушла, мы опоздали на полмиллиона лет".

Следующие слова Шавита вызвали у меня улыбку: "Мы не собираемся искать нефть под городским фонарем. Мы проберемся в такие места, где никто еще не бурил". Вот оказывается в чем дело – Бума знаком с моей работой по Мертвому морю. Ну что же, это тоже хорошо. Неважно, что он понял слова о городском фонаре в буквальном смысле. Само по себе это осветительное устройство не говорит об отсутствии нефти. Например, на окраине Парижа залежи нефти обнаружены под городскими фонарями в прямом смысле этого слова. Геологи уверены, что нефть есть и под самим Парижем, но никто не разрешит бурить скважину в городе. Такая же ситуация и в Лос-Анджелесе. И, наоборот, бурение в местах, куда трудно пробраться,  –  это еще не гарантия успеха. 

Однако, несмотря на энтузиазм Шавита, финансовое положение компании Сисмика было плачевным. Сумма, которую удалось собрать, составляла лишь незначительную часть от намеченных 50 миллионов долларов. Американские евреи не спешили вкладывать деньги в предприятие, которое было многократно дискредитировано в прошлом и последний раз совсем недавно  –  бурением скважин Цук Тамрур. Нельзя было бесконечно бурить сухие скважины, а затем пытаться убедить потенциальных инвесторов, что возможность открытия промышленной нефти все-таки существует. Такую ситуацию я предвидел уже несколько лет назад, когда в июле 1980 года в докладной записке Лангоцкому по поводу углубления скважины Масада 1 писал: "Следует учитывать психологическое воздействие неудачи со скважиной Масада 1 на инвесторов и широкую общественность. Она приведет к дискредитации поисков нефти также и в той зоне Мертвого моря, где промышленные залежи бесспорно существуют". Одним словом, необходимая сумма никак не набиралась, и вся разведочная программа была под угрозой срыва. 

В это время, по чистой случайности, я снова оказался вовлеченным в дела Лангоцкого. Вот как это произошло. Ему удалось привлечь в качестве партнера небольшую американскую компанию Номад Эксплорейшн (Техас), которая получила из Израиля объемистый пакет материалов по геологии и разведке района концессии. Президент компании Эд Диллон переслал их для экспертной оценки в канадскую консультационную фирму, с президентом которой Джеком Сенчури я был хорошо знаком. Зная, что я занимался Мертвым морем, Джек попросил меня просмотреть материалы. Так цепь случайностей привела к тому, что в моих руках оказались весьма любопытные документы. Некоторые представляли собой, как говорится, хорошие новости, а некоторые – плохие.

Среди хороших новостей была папка, содержавшая три геологические работы о Мертвом море, названные "профессиональными документами". Одна из них – короткая статья Джеймса Вильсона, опубликованная в американском нефтяном журнале в 1983 году; вторая – компиляционная подборка американского геолога Каспера Арбенца, написанная в том же году; и третья – мой отчет. Эти документы были разосланы Лангоцким во много десятков адресов в США – нефтяным компаниям и частным лицам. Для этого он получил специальное разрешение Геологической службы выпустить дополнительный тираж отчета. К папке документов был приложен лист с аннотациями каждого из них. Аннотации работ Вильсона и Арбенца содержали лишь формальные сведения об обстоятельствах, при которых они были выполнены, и об их авторах. О моей работе было сказано следующее: "Анализ, выполненный доктором Xаимом Соколиным, является наиболее глубоким исследованием из опубликованных когда-либо по разведке нефти в районе Мертвого моря. Доктор Соколин – международно-известный геолог, иммигрировавший в Израиль из России в конце 70-х годов". Это было уже нечто иное, нежели то, что Лангоцкий говорил в 1980 году: "Ты, Хаим, советуешь одно, другие – другое. А я еще не такой специалист, чтобы понять, кто прав, а кто нет". Похоже было, что он, наконец, понял, кто прав, а кто нет. Работы других авторов среди “профессиональных документов” вообще не фигурировали, хотя они и исчислялись многими десятками, если не сотнями (израильские геологи публикуют огромное количество статей, непропорционально весьма скромным практическим результатам своей деятельности, поскольку количество публикаций – главный критерий их профессиональных успехов). Видимо, признать мою работу было психологически легче, когда я находился в Канаде, а не в Израиле.

Вторая хорошая новость содержалась в письме Эда Диллона, с которым я тогда еще не был знаком, президенту другой американской компании Каскад Ойл Эксплорэйшн Роберту Леону. Письмо, датированное апрелем 1985 года, касалось нефтяного потенциала Мертвого моря и тоже находилось среди "профессиональных документов". В нем говорилось: "Изучение многочисленных частных и опубликованных отчетов, а также мои собственные полевые наблюдения подтверждают, что израильская часть Мертвого моря является одной из наиболее перспективных, все еще неразведанных нефтяных провинций. Возможность открытия в ней крупных месторождений была доказана лишь недавно, когда была опубликована работа доктора Хаима Соколина о поисках нефти в этом районе. Предыдущие работы сводились в основном к описанию асфальта и высачиваний нефти, а также обнажений соленосных пород, и не содержали практических выводов и рекомендаций. Я решительно рекомендую этот район для любой компании, которая может позволить себе участие в разведочной программе мирового класса. Разумеется, здесь имеется элемент риска, как и в любом разведочном проекте, но потенциальное вознаграждение может оказаться огромным". Вскоре после этого письма компания Каскад Ойл Эксплорэйшн также стала партнером компании Сисмика. 

Однако имелась и очень плохая новость, которая сводила на нет все похвальные слова о моей работе и о высоком нефтяном потенциале Мертвого моря. Этой новостью было начавшееся уже бурение скважины Хар Сдом 1. Правильнее сказать, что в проекте этой скважины опять же были две стороны  –  хорошая и плохая. Хорошая  –  то, что скважина была заложена именно в той точке, которую я давно рекомендовал. Однако это обстоятельство теряло всякий геологический смысл и полностью перечеркивалось тем, что проектная глубина ее составляла лишь 3100 метров. Иными словами, бурение не планировалось даже до поверхности соли, не говоря уже о вскрытии подсолевых пластов. Трудно было представить себе более неудачное начало широко разрекламированной разведочной программы, которая была официально названа "Проектом Обеспечения Энергетической Независимости Государства Израиль". Серьезное дело с реальными шансами на успех снова, в который раз, превращалось в фарс, обреченный на неудачу. Я намеренно употребляю это резкое слово, так как бурение сопровождалось рекламными заявлениями, напоминавшими недавние громкие слова о "поворотном пункте" и "крупнейшем открытии" в связи с Цук Тамрур.

На этот раз были даже привлечены американские профессиональные издания, и проекту придавалось пророческое библейское звучание. Вот что писал, например, американский геологический ежемесячник Эксплорер в июне 1985 года: “В то время как жена Лота и духи Земли Моав и Холмов Иудеи смотрят вниз на скважину Хар Сдом 1, бурение продолжается в попытке добраться до пласта, который, как разведчики надеются, будет обещанным песком”. Итак, на сей раз “поворотного пункта” было уже недостаточно. Требовалось более сильное выражение  –  “обещанный песок”, который ассоциировался с “обещанной землей” (promised sand – promised land). (Песок обетованный – земля обетованная Прим. ред.) Думали ли авторы этой рекламной кампании, что в случае еще одной неудачи будет дискредитирована не только идея дальнейших поисков нефти в районе и соответственно еще труднее станет изыскивать деньги для разведки, но и вера в божественное предначертание будет подорвана? 

Глава 17. Пропавшее письмо 

Что касается теоретической возможности существования на глубине 2000 метров в “обещанном песке” нефтяной залежи, которая была целью бурения, то, помимо многих других необходимых условий, она зависела от геометрической формы склона соляного купола, в который залежь должна обязательно упираться. Такой упор создает то, что в геологии называется ловушкой, то есть запечатанным со всех сторон пористым пластом, насыщенным нефтью. Геометрическая форма подземного соляного купола определяется путем интерпретации профилей сейсмической разведки. К проекту бурения скважины Хар Сдом 1 эти профили были приложены. Изучив их, я пришел к твердому убеждению, что выполненная интерпретация не имеет ничего общего с истинной формой соляного купола. В свое время в России мне пришлось детально изучить десятки соляных куполов и проинтерпретировать сотни пересекающих их сейсмических профилей. Поэтому распознавание склона купола на профиле было для меня хорошо знакомой задачей.

Моя интерпретация показывала, что склон купола имеет совершенно иную, намного более сложную форму и что на глубине примерно 1000 метров скважина должна пересечь не предусмотренные проектом боковые соляные апофизы или отроги, отходящие от главного соляного массива. Вследствие этого на ожидаемой глубине нефтяная ловушка отсутствует.

Но главный вывод состоял в том, что если продолжить бурение до 6000 метров, то вероятность обнаружения залежи под солью является очень высокой.

Через несколько дней в Калгари приехал Эд Диллон, и мы впервые встретились. Ознакомившись с моей интерпретацией, он полностью согласился с ней. Он также безоговорочно поддержал рекомендацию бурить до 6000 метров и сказал, что в компании Лапидот имеется мощная буровая установка, позволяющая бурить на такую глубину. Это была важная информация, так как в процессе бурения требовалось заменить буровой станок, ибо тот, которым проводилось бурение, был предназначен до глубины не более 4000 метров.

Обсудив все это с Диллоном, 6 июня 1985 года я отправил Лангоцкому письмо, в котором подробно изложил свои представления о геологической структуре, приложил сейсмические профили с новой интерпретацией, а также типичные профили через соляные купола в Техасе и Северном море, которые были очень похожи на соляной купол Хар Сдом. Все это было более чем убедительно и опровергало геологическую концепцию, которая лежала в основе проекта разведки. В заключение в письме говорилось: “Эти идеи были обсуждены с вашим партнером Э. Диллоном, и он полностью разделяет их. Я решительно рекомендую, независимо от результатов бурения до проектной глубины 3100 метров, не останавливать скважину, а продолжать бурение до 6000 метров. Замену буровой установки на более мощную, имеющуюся в Лапидот, технически целесообразно произвести при достижении глубины 2280 метров, когда по проекту должна быть спущена промежуточная обсадная колонна. Скважину необходимо отклонить на 400 метров к востоку, чтобы вскрыть подсолевые пласты в наилучших структурных условиях. Весьма вероятно, что в этих пластах будет встречено аномально высокое давление. Поэтому устье скважины должно быть оборудовано противовыбросовым превентором”. 

Экземпляр письма, но без графических приложений, я передал Диллону. Он сразу же сделал копии и разослал их в нефтяные и консалтинговые фирмы, которые так или иначе были вовлечены в дела компании Сисмика. Кроме того, через две недели, после некоторых размышлений, я послал копию письма также Элазару Бараку, который стал президентом ХАНА после Лангоцкого. Хотя обе компании размещались в одном здании, и Сисмика пользовалась услугами главного геолога ХАНА Кашаи (своего геолога у Лангоцкого не было), я решил проинформировать Барака отдельно. “Считаю важным сообщить вам об альтернативной интерпретации геологического строения района бурения Хар Сдом 1” – писал я. Ответов на письма я не получил. Но, уже имея опыт односторонней переписки с Израилем, я их и не ожидал. Я просто сделал то, что считал своим профессиональным и гражданским долгом. Будь такая работа выполнена для Лангоцкого любой консалтинговой фирмой, это обошлось бы ему во много тысяч долларов. Но я об этом даже не думал, так как искренне считал, что мой опыт нужен Израилю. Позже мне пришлось убедиться, что любая профессиональная работа “на общественных началах”, то есть без оплаты, воспринимается в Израиле подозрительно и даже враждебно, ибо мотивы ее не понятны. 

Через четыре месяца, в октябре 1985 года мы с женой приехали в очередной отпуск. Йоси Лангоцкий, узнав от Гедалии Гвирцмана о моем приезде, попросил о срочной встрече с ним и другими руководителями разведочных работ. На встрече присутствовали ведущие сотрудники обеих компаний – Сисмика и ХАНА. Последнюю представлял Элиэзер Кашаи, который был одновременно геологическим консультантом Лангоцкого. На столе лежало мое письмо. Я обратил внимание, что это не оригинал, а копия. Графических приложений поблизости не было.

Историю, которую Йоси мне рассказал, не могу объяснить даже сейчас. Мое письмо от 6 июня 1985 года он не получил и ничего не знал о нем до тех пор, пока в сентябре не побывал в Денвере. Там американский геофизик, связанный с Сисмика, показал ему копию письма, полученную от Диллона. Таким образом, на столе лежала копия с денверской копии. Лангоцкий был озадачен и раздосадован пропажей оригинала со всеми сейсмическими профилями. Я был озадачен не меньше.

– Какой почтой ты отправил материалы? – спросил Йоси.

– Служебной почтой через свою компанию, – ответил я.

Лангоцкий, профессиональный армейский разведчик, сразу же выдвинул версию:

– Значит, кто-то в твоей компании не хочет, чтобы ты помогал Израилю. И письмо было перехвачено.

Это был абсурд, почти паранойя. В течение пяти лет я регулярно отправлял служебную корреспонденцию в разные страны, и ни одна из них не пропала. В том числе и письма в Израиль Гвирцману, Министру энергетики и отчет по Гайане Фишеру. У меня сразу же возникла другая версия – что этот “кто-то” находится не в Канаде, а в Израиле. Тем более что и копия письма Бараку, посланная независимо на две недели позже, тоже не была получена адресатом. Подумал я и о конкретном человеке, кто мог бы это сделать. Но говорить об этом не стал.

И лишь четыре года спустя, прочитав в книге Ариэля Шарона об одном любопытном эпизоде, я снова вспомнил историю с пропавшим письмом. (Опять Шарон – скажет читатель, – Шарон на все случаи жизни… Что поделать, у него действительно можно найти примеры поведения людей во многих армейских ситуациях, с которыми мы часто сталкиваемся в гражданской жизни). Итак, вот этот эпизод.

В начале войны Судного дня многие бункеры линии Бар-Лева были окружены египтянами и их защитники взывали о помощи. Шарон настаивал на внезапной атаке для спасения окруженных гарнизонов. “Это был не только военный, но и моральный долг”, – пишет он. Но командующий Южным фронтом генерал Гонен был против операции. Тогда Шарон обратился к Моше Даяну, который согласился созвать совещание по этому вопросу и сказал, что разрешение на атаку может быть получено только на нем. За Шароном должен был прибыть вертолет в условленное место в дюнах. Однако вертолет появился на два часа позже назначенного срока. Когда Шарон прибыл в штаб, совещание уже закончилось, и было решено ничего не предпринимать. “Я был уверен, – пишет Шарон, – что опоздание вертолета не было случайным. Гонен знал, что если я буду на совещании, то дискуссия будет жесткой, и я добьюсь разрешения на атаку. Чтобы избежать этого, он предпочел, чтобы я часами ждал в этих дюнах”.

Если израильский генерал способен на такой шаг, когда речь идет о жизни солдат (или достаточно даже предположения Шарона, что Гонен был способен на это), то стоит ли сомневаться, что кто-то другой в ситуации менее драматической способен перехватить письмо, чтобы скрыть свою профессиональную некомпетентность, выразившуюся в неумении интерпретировать сейсмические данные (ни один специалист не хочет оказаться в такой ситуации).

Если называть вещи своими именами, в обоих случаях речь идет о прямом саботаже, враждебной акции. Я уже убедился в случае с Фикслером, что для Сохнута, например, такая акция вообще не выходит за рамки этических норм. Тот, кто перехватил письмо, не мог, конечно, предусмотреть, что Лангоцкий случайно получит его в Денвере, а также то, что в связи с моим приездом в Израиль будет созвано совещание по этому вопросу. Я неоднократно убеждался, что письма не пропадают просто так, без всяких причин. Этот происходит тогда, когда кто-то заинтересован в “пропаже”. 

Но вернемся к совещанию. После того, как Лангоцкий высказал свое фантастическое предположение о причине неполучения письма, он выложил на стол оригиналы сейсмических профилей и попросил показать на них мою интерпретацию. Вооружившись цветными карандашами, я сделал это, и в комнате повисла тишина, которую нарушил возглас Лангоцкого: “Почему я не получил это раньше!”. Впрочем, все они знали то, чего я еще не знал и что услышал минутой позже, когда Йоси проинформировал меня о сложившейся ситуации. Во-первых, скважина Хар Сдом 1 уже пробурена до глубины 1830 метров, и, начиная с глубины около 1000 метров, она пересекла несколько соляных апофизов, что подтверждало мою интерпретацию (отсюда и тишина в комнате). Во-вторых, скважина находится в тяжелой аварии, попытки ликвидировать которую пока к успеху не привели. И в-третьих, перед началом бурения в компании имелось только 3 миллиона долларов, которых хватало на скважину глубиной не более 3100 метров. Иными словами, выбор проектной глубины и “обещанного песка” в качестве объекта разведки определялся не геологическими, а финансовыми соображениями. Более того, ко времени совещания почти все оставшиеся деньги уже были израсходованы на непредвиденные работы по ликвидации аварии. Компания находилась на грани краха, и Лангоцкитй хотел знать, могу ли я что-нибудь сделать, чтобы собрать в Канаде хотя бы часть денег для бурения скважины - дублера.

– Какова планируемая глубина дублера? – спросил я.

– Та же самая, 3100 метров.

– Это бесполезное бурение, только дальнейшая дискредитация района. Я в этом не буду участвовать.

– Мы это понимаем. Мы знаем, что проблему можно решить только бурением на 6000 метров. В будущем мы планируем такую скважину. Но сейчас у нас нет денег и нет возможности собрать нужную сумму.

Лангоцкий продолжает что-то говорить о сборе денег среди богатых канадских евреев и о привлечении моей компании к этому проекту. Но у меня интерес к этому пропадает. На этом совещание, одно из самых нелепых в моей жизни, заканчивается. 

Вернувшись после отпуска в Канаду, я получил от Лангоцкого в ноябре 1985 года материалы о бурении скважины-дублера, в том числе Меморандум об инвестировании капитала. Одновременно пришло письмо от американской брокерской фирмы, которая была агентом по сбору денег для компании Сисмика. “Уважаемый доктор Соколин, – говорилось в письме, – Мистер Лангоцкий просит немедленно связаться с ним для обсуждения любых вопросов и комментариев, которые могут возникнуть в отношении присланных вам материалов”. Но обсуждать что-либо было уже поздно. Это надо было делать раньше, до бурения в Цук Тамрур. А еще лучше было бы получить такое письмо до углубления Масада 1.

Йоси в это время находился в США и предпринимал последние отчаянные попытки для сбора денег. Но это уже была агония. В январе 1986 года Министерство энергетики аннулировало права компании Сисмика на концессию в районе Мертвого моря. В заявлении по этому поводу отмечалось, что компания не выполнила своих обязательств по разведке концессии, не смогла собрать 50 миллионов долларов для реализации программы и не вернула правительственный заем в несколько миллионов долларов. Сисмика прекратила свое существование. 

Так завершилась еще одна попытка обнаружить нефть в районе Мертвого моря. Причиной этой очередной неудачи стало непонимание специфики нефтяной геологии района, незнакомство с опытом разведки в других аналогичных районах мира, высокомерный отказ от рекомендаций, основанных на этом опыте. И как результат всего этого – неспособность читать сейсмические данные и карту нефтяной разведки в целом.

А что происходило в это время в компании ХАНА? В 1984 году Министром энергетики стал мелкий адвокат и партийный функционер Моше Шахал (впоследствии министр полиции). В качестве первого шага он назначил бывшего геолога из Южной Америки, а ныне израильского бизнесмена Альфредо Розенцвейга, своим советником по разведке нефти. В октябре 1984 года Розенцвейг представил Министру отчет, главная рекомендация которого заключалась в полном прекращении разведки на два года с целью проведения детального анализа прошлых работ и разработки новой разведочной концепции. Рекомендация была абсолютно правильная и удивительно напоминала предложение, сделанное мною в сентябре 1982 года в письме Министру Ицхаку Модаи. Шахал принял ее и поручил ХАНА проведение анализа. Если оставить в стороне профессиональную сторону дела, то в этом решении была одна существенная психологическая деталь  –  критический анализ поручался тем же самым "экспертам", которые были ответственны за прошлые ошибки и просчеты. Во всем мире такой анализ выполняют независимые эксперты.

В отчете Розенцвейга отмечалось, в частности, что только за предыдущие 9 лет (1975-1984) в поиски нефти в Израиле было вложено 250 миллионов долларов и пробурена 131 разведочная скважина. Однако положительных результатов не было получено. На основании собственного опыта хочу отметить, что этой огромной суммы и такого количества скважин достаточно для исчерпывающей оценки нефтяного потенциала нескольких стран, равных по площади Израилю, тем более что перспективная территория его составляет лишь 30% от общей. Конечно, при условии грамотного проведения разведочных работ.

Примерно в это же время в Геологической службе был ликвидирован нефтяной отдел и прекращены исследования, связанные с поиском нефти. 

Глава 18. Наблюдения и размышления 

В начале 1987 года мы с женой, как и планировали, вернулись в Израиль. Правда, вместо трех лет пришлось задержаться в Канаде вдвое дольше, но ни в профессиональном, ни в материальном отношении это не было потерянное время. Что касается поисков нефти в Израиле, то я вряд ли мог сделать для них что-либо большее, если бы оставался в стране. По крайней мере, из Канады мой голос был слышен. В Израиле он утонул бы в хоре других голосов ("ты советуешь одно, другие  –  другое" и т.д.).

Жена сразу же после возвращения начала работать в своей прежней лаборатории в Иерусалимском университете. Я тоже был уверен, что проблем с работой не будет. Мне было 55 лет, за всю свою жизнь я ни разу не был на приеме у врача, если не считать операции аппендицита в 1951 году и сломанной ноги в 1983 году во время катания на горных лыжах. Даже ни разу не сидел в зубоврачебном кресле. Я просто не представлял себе, что в таком возрасте можно жить без работы. Кроме того, из Канады я вернулся с большим опытом, который не терпелось применить в Израиле. Я знал, что этот опыт здесь нужен, как, впрочем, и любой другой полезный опыт. Все это лишь говорит о моей глубокой наивности и полном незнании менталитета моих новых соотечественников.

Ури Геллер, один из самых известных в мире израильтян, пишет в книге "Эффект Геллера" (1986): "В израильском характере имеется низменная черта  –  зависть по отношению к любому, кто добивается успеха за границей". По рассказам отца я знал, что эта не израильское изобретение. Корнями оно уходит в тесный замкнутый мир еврейского местечка, где наряду с натурами высокодуховными, формировались характеры завистливые, мстительные и высокомерные. Последние были в явном большинстве. Этот национальный феномен оказался необычайно стойким и без труда укоренился в Израиле. Израильскому обществу удалось легко и быстро освободиться от многих унизительных галутских комплексов за исключением двух  –  завистливости и гипертрофированного самомнения. В галуте они проявлялись на низком социально-общественном уровне, в масштабе местечек и городских гетто, ибо других возможностей просто не было. В Израиле таких ограничений не существует. В этом отношении вся страна одно большое местечко. 

Помню, как в начале 80-х годов меня поразило интервью с будущим начальником Генерального штаба Даном Шомроном, опубликованное во всех израильских газетах. Поводом для его выступления в СМИ послужили напряженные отношения с коллегами-генералами. Слова руководителя операции в Энтеббе меня потрясли. Шомрон заявил, что неприятности начались после этого легендарного рейда, и что "неудачу мне бы простили, успех простить не могут". Как видим, Ури Геллер не совсем прав  –  зависть вызывается успехами не только за границей, но и дома. Хотя, строго говоря, Уганда  –  это все-таки заграница... 

А вот еще одна история из области деформированной профессиональной этики. В 1988 году в прессе появились статьи о скандальном положении в израильской медицине в области пересадки печени. Беззастенчивое соперничество между хирургами и профессиональная зависть привели к тому, что больница Бейлинсон в Петах Тиква саботировала снабжение этим органом единственного в стране центра по пересадке в хайфской больнице Рамбам. При этом руководителю центра доктору Игалу Каму не было позволено оперировать в Бейлинсон. “Хотя хирурги здесь и не имели сами опыта подобных операций, они были против того, чтобы разрешить оперировать чужаку” (Джерусалем Пост, 3 июля 1988 г). Как видим, чужак – это не только эмигрант из другой страны, но и врач из другого города… В результате центр в Рамбам перестал функционировать, а доктор Кам вынужден был покинуть страну. Остается добавить, что американский хирург Томас Старцел, пионер пересадки печени, назвал Игала Кама одним из трех крупнейших хирургов мира в этой области. Соперничество между хирургами, вероятно, имеет место в любой стране, но нигде оно не принимает такую уродливую форму и не приводит к таким разрушительным последствиям как в Израиле. 

Рука об руку с завистью идет и самомнение, порождающее патологическое неприятие критики. Нередко самомнение находит свое выражение в знаменитой израильской хуцпе (нахальство, наглость), которая проявляется на всех уровнях, в том числе и на государственном. Вот один из примеров. В начале декабря 1989 года в Средиземном море, недалеко от Герцлии произошла незначительная утечка нефти из каботажного танкера. Эта была первая авария такого рода у побережья Израиля. К счастью, утечка ограничилась лишь 60 тоннами горючего, что ничтожно мало по сравнению с десятками тысяч тонн нефти, загрязняющей поверхность моря и прилегающее побережье при катастрофах супертанкеров. Однако безуспешные попытки предотвратить распространение нефтяного пятна и загрязнение пляжа Герцлии заставили прийти к неутешительному выводу: "Несмотря на то, что ежегодно сотни супертанкеров бороздят восточное Средиземноморье, Израиль не имеет средств борьбы даже с незначительным разливом нефти. Внезапно обнаружилось, что страна не располагает необходимым оборудованием, специалистами и планами на случай подобных аварий". (Джерузалем Пост, 12 декабря 1989).

Сам по себе этот тревожный вывод не заслуживал бы упоминания в моих записках, если бы не событие, произошедшее менее чем через месяц, у берегов Марокко, где потерпел аварию супертанкер, и огромное нефтяное пятно угрожало прилегающему побережью. Ситуация осложнялась штормовой погодой и высокими волнами. И вдруг Министерство экологии Израиля, не смущаясь собственной беспомощностью в борьбе с микроскопическим разливом нефти у берегов Герцлии, немедленно предложило помощь правительству Марокко: "Вчера отдел предотвращения загрязнений моря Министерства экологии предложил послать экспертов в Марокко для борьбы с огромным разливом нефти, угрожающим побережью. Израиль готов обеспечить Марокко специалистами (их же нет! --Х.С.) и оказать другую профессиональную помощь,  –  говорится в заявлении Министерства" (Джерузалем Пост, 3 января 1990). Остается лишь гадать  –  в каком положении мог оказаться Израиль, если бы Марокко приняло это великодушное предложение? Большую хуцпу трудно себе представить. После этого не будет удивительным, если Министерство энергетики предложит какой-либо стране помощь в поисках нефти. 

Как-то после возвращения в страну, я заглянул в это Министерство к доктору Моше Голдбергу, с которым был хорошо знаком по совместной работе в Геологической службе. Разговор зашел о возможности возобновления моей работы в Израиле. Моше был настроен скептически и в качестве одного из аргументов привел "тот факт", что в свое время я посмел якобы, по его словам, "критиковать Кашаи, который уже десятки лет работает в этой области". Я очень удивился и напомнил, что критика компании ХАНА, если вообще и была, содержалась лишь в черновом варианте отчета. Моше ответил: "Неважно, что только в черновом. Это не забыто". Не думаю, что он был озабочен профессиональной репутацией главного геолога ХАНА. Такая черта вообще не свойственна израильтянам. Для него, как и для многих других, был неприемлем сам факт критики чужаком "одного из наших". Видимо, он был настолько поражен, что спустя семь лет счел нужным напомнить об этом. Эта психологическая особенность хорошо известна в Израиле. Приведу слова уже упоминавшегося ранее депутата Кнессета Романа Бронфмана: “Наше особое качество – пестовать обиды, у которых нет срока давности“.

Но Голдберг не ограничился напоминанием о критике Кашаи. И то, что он сказал дальше, было более серьезным и более удивительным.

– Дело не только в том отчете по Мертвому морю. Ты еще писал письма из Канады министру и Лангоцкому, в которых представлял дело так, что только ты знаешь, как вести разведку в Израиле, а другие ничего не понимают. После таких писем тебе не стоило возвращаться сюда.

– Ты читал эти письма?

– Я не читал, но слышал. О них много говорят.

Не читал, но слышал. Очень знакомо… 

Критику в Израиле не прощают. Эта особая чувствительность к ней тоже уходит корнями в местечко и городские гетто, где она была связана с комплексом неполноценности. Отец рассказывал мне (и даже изображал), как в местечке выясняли отношения. "А ты кто такой!" – восклицает обиженный, грозя указательным пальцем перед носом обидчика. – Я тебе покажу, ты у меня поплачешь!" Обиженный прекрасно знает, "кто такой" его оппонент, живущий на соседней улице. Этот презрительный ритуальный вопрос-восклицание означает: "Ты что, считаешь себя умнее меня?" Если отбросить карикатурную упрощенность этой сценки, то подобную ситуацию в Израиле можно наблюдать всюду, где властвуют те же местечковые нравы и амбиции – в Кнессете, армии, университетах, научных и медицинских учреждениях. Что касается угрозы ("я тебе покажу, ты у меня поплачешь!"), то это не пустая риторика. При первой же возможности от слов переходят к делу. И зачастую мстительность не знает границ. Эту особенность с горечью отметила выдающаяся израильская актриса Гила Альмагор: “У нас тут особый национальный спорт – бить ближнего, неотъемлемый атрибут провинциализма”. Да, кто-то вышел из гоголевской шинели, а мы из местечка… 

Один мой знакомый получил любопытный совет от социального работника в центре абсорбции: "В Израиле,  –  поучал пакид, – ты можешь быть, кем хочешь – красивым, сильным, смелым. Но ты не можешь быть умным". Понимать эту сентенцию следует так: не каждый израильтянин имеет тайную претензию считать себя красивым, сильным или смелым. Поэтому эти "вакансии" свободны. Хочешь считать себя красивым – пожалуйста, никто тебя не осудит. Но если заподозрят (только заподозрят!), что ты считаешь себя умным, это не прощают. Быть "умным" – не значит просто не быть дураком. Нет, за этим кроется вызов. Когда говорят – "он считает себя умным", то имеют в виду – "умнее других". Речь, разумеется, идет не об уме в житейском понимании этого слова, а о профессиональных качествах – знаниях, опыте, способности генерировать идеи. Позволяющий себе давать непрошеные советы и критиковать других сразу же попадает в категорию "умников". При первой же возможности с ним сводят счеты. И неважно, что критика и советы порой отвечают интересам государства. 

В Израиле вообще не существует понятия “интересы государства”. Есть интересы отдельных групп – партийных, религиозных, этнических. Или даже интересы отдельных лиц. Но нет интересов государства, которые бы признавались всеми как высший императив. Кроме того, над этими частными интересами господствует общий дух незаинтересованности и безразличия, на иврите "ло ихпат ли" (это меня не касается, мне плевать). Например, логично (и морально) было бы считать, что открытие нефти – в интересах государства, независимо от того, кем оно сделано – израильтянином или репатриантом, раздражающим кого-то своей активностью. Пусть даже экстрасенсом, если на то пошло. Как говорится, – хоть чертом, хоть дьяволом. Нефть  –  превыше всего. Но не в Израиле. В этой стране открытие нефти желательно лишь постольку, поскольку оно могло бы служить интересам небольшой группы лиц, десятилетиями подвизающихся в этом бизнесе. В противном случае нефть может быть вообще не открыта – это никого не беспокоит. 

Хочу напомнить свое интервью в компании ХАНА, когда я впервые услышал слово overqualified. В то время мое понимание Израиля было равно нулю. Лишь позже я узнал истинный смысл этого слова. За ним скрывалась опасность, которую специалист может представлять для израильских коллег. При этом в расчет принимались только личные интересы, а не интересы дела, не говоря уже об интересах государства.

Другой пример – выборы президента страны. Казалось бы, в интересах государства, чтобы им был наиболее достойный человек. В 2000 году на этот пост были выдвинуты две кандидатуры – Шимон Перес и Моше Кацав. Первый – яркая личность, интеллектуал, имеющий международный авторитет и признание. Второй – серый безликий человек. Он и стал президентом при поддержке большой группы интересантов, опозорив впоследствии не только свой пост, но и страну. Множество таких кацавов занимают руководящие посты в правительстве, армии, экономике и других жизненно важных областях… 

Подобные нравы обычное дело в Израиле на всех уровнях и во всех областях. Например, каждые четыре года, когда назначается новый начальник Генерального штаба, вспыхивают так называемые “войны генералов”, за каждым из которых стоят активные группы приближенных. В ход идут интриги, анонимные письма, фальсификации и другие грязные приемы шекспировского накала. Рушатся судьбы и карьеры. СМИ активно и с удовольствием в этом участвуют. Такие же скандалы происходят при назначении генерального инспектора полиции и даже начальника управления тюрем. В этом отношении в мире нет другой страны подобной Израилю. 

Не могу не коснуться еще одного вопроса. который, в силу обстоятельств, стал для меня глубоко личным. Израиль известен в мире как государство, одним из первых предлагающее и посылающее гуманитарную помощь в любое место, где случаются природные и техногенные катастрофы или просто возникает нужда в медицинской помощи, даже на индивидуальном уровне. Бытует ироничная, но не злая шутка: в Туркмении поезд столкнулся с табуном верблюдов, пострадали десятки животных, бригада израильских ветеринаров вылетела на место происшествия. Помимо таких благородных акций, как спасательные работы при землетрясениях или готовность помочь в ликвидации разливов нефти (щедрое предложение Марокко), в СМИ нередко появляются и такие сообщения: “Израильские врачи вернули зрение слепой девочке из Иордании… спасли жизнь женщине из Ливана” и т. п. Слов нет, подобные акции свидетельствуют о милосердии, сострадании, солидарности со всеми, попавшими в беду, независимо от политических соображений и национальности. Но у этих акций есть одна общая особенность – о них можно сообщить в СМИ, их можно показать по телевидению, они становятся широко известными в мире и создают определенный образ страны. Ничего плохого в этом нет. Каждая страна, а особенно такая как Израиль, должна заботиться о своем имидже. Все было бы хорошо, не будь здесь двойного стандарта, даже лицемерия, которым омрачен универсальный принцип ценности человеческой жизни. Речь идет о том, что пропагандистские правила, касающиеся иорданских девочек и ливанских женщин, не действуют внутри страны. Такое обвинение не может быть голословным, иначе автор будет справедливо обвинен в клевете. Поэтому расскажу о том, что произошло в моей семье.

Эти “Записки” посвящены памяти трех дорогих для меня людей. Одна из них младшая сестра Лея. Лея страдала хроническим заболеванием сердца. Московские врачи не могли ей помочь. Поэтому мы предложили сестре репатриироваться и прибегнуть к помощи израильской медицины. По состоянию здоровья ей было физически не под силу самой заниматься оформлением документов, выстаивать очереди в израильском посольстве и в ОВИРе. Поэтому мы решили, что она приедет по гостевой визе, а в Израиле оформит гражданство. Нам было известно по многочисленным примерам, что при наличии документов, подтверждающих еврейство, эта процедура достаточно проста. Знали мы и то, что некоторым репатриантам, оформившим гражданство таким образом, вскоре после этого были сделаны сложные хирургические операции, которые спасли им жизнь и на которые они не могли надеяться в России. Поскольку Лея еврейка по родителям, бабушкам и дедушкам с обеих сторон, то повода для беспокойства у нас не было.

В ноябре 1995 года мы встретили сестру в аэропорту имени Бен-Гуриона. Как хроническая больная, она не могла купить туристскую медицинскую страховку ни в России, ни в Израиле. В любой момент ей могла потребоваться срочная медицинская помощь. Поэтому уже на следующий день я поехал с ней в Тель-Авив, в отдел МИДа, оформляющий просьбы о гражданстве. Вместе со стандартной анкетой-заявлением сестра получила в этом отделе вопросник о состоянии здоровья. В нем были детально перечислены все мыслимые и немыслимые болезни и виды необходимой медицинской помощи – консультация, обследование, госпитализация, операция и т. д. Поскольку об этом документе мне не приходилось слышать раньше, я спросил пкиду, для чего он нужен и какова его цель. И получил четкий ответ: “Для того чтобы ускорить получение гражданства, если требуется срочная медицинская помощь”. Взглянув на сестру, вид которой не оставлял сомнений относительно ее здоровья, пкида спросила: “Ваша сестра больна?” “Да, у нее есть проблемы с сердцем”, – ответил я.

Сестра заполнила документы и в графе о необходимой медицинской помощи указала: “Обследование с возможной последующей операцией на сердце”. Пкида приняла документы и сказала, что ответ можно будет получить примерно через неделю в иерусалимском отделе МВД. И вот начались наши ежедневные хождения в МВД. Ни через неделю, ни через две, ни через три ответа не было. Чиновники МВД говорили, что документы к ним не поступали, обращайтесь в Тель-Авив. Там утверждали, что документы давно отправлены в Иерусалим. Через месяц, судя по тому, как по-хамски со мной стали разговаривали пакиды, категорически отказывавшиеся помочь в розыске “пропавших” документов, мне стало ясно, что дело не в обычной израильской халатности. Мое предложение повторно заполнить документы также было отвергнуто. Попытки добиться встречи с начальством оказались безрезультатными. Два месяца мы жили в постоянном напряжении, ожидая решения вопроса о гражданстве, но так никакого ответа и не получили – ни положительного, ни отрицательного. У сестры закончился срок визы, и она вынуждена была уехать обратно. Болезнь прогрессировала, и через два года Леи не стало. 

Я много думал обо всем этом, не перестаю думать и сейчас. Не могу простить себе, что, прожив столько лет в Израиле, поверил пкиде, которая, глядя в глаза тяжелобольной женщине, с надеждой ожидавшей получения гражданства, от которого зависела ее жизнь, сказала: “Отвечайте на вопросы как можно подробнее, это ускорит оформление”.

Уже после всего, из разговоров с людьми, оказавшимися в такой же ситуации, узнал, что их прибывшие по гостевой визе родственники не упоминали свои серьезные заболевания. В итоге они получили гражданство, получили нужную медицинскую помощь и остались живы. Воистину, ложь во спасение! Я убежден, что виновата не пкида, хотя она, конечно, знала, о практике “потери” документов, избавляющей от прямого отказа в гражданстве, который невозможно мотивировать. Подлый иезуитский способ. И уж, безусловно, не врачи виноваты. За всем этим стоит негласное указание на министерском уровне, ибо ни один мелкий чиновник не возьмет на себя ответственность за такой бесчеловечный трюк. Поэтому, читая трогательные сообщения о спасенных ливанских женщинах, я всякий раз поражаюсь стоящему за этим лицемерию.

Эта история была опубликована в газете Новости Недели, 16.11.1998. Журналист газеты Римма Шамис прокомментировала ее следующим образом: “Если раньше мы знали об отказе в гражданстве репатриантам с недостаточным процентом нужной крови, то теперь в отказники попадают репатрианты, полноценные с точки зрения чистокровности, но неполноценные по состоянию здоровья”. Полноценность и неполноценность – это слова из хорошо известного лексикона. Рядом с ними стоит слово “селекция”. 

Совсем недавно я услышал и увидел еще одно неожиданное подтверждение существования в Израиле позорного явления, определяемого этим зловещим словом.. 3 июня 2012 года в вечерней передаче девятого русскоязычного канала национального телевидения была рассказана трагическая история репатрианта Аркадия Лауфера, ставшего инвалидом в результате заболевания лимфедемой (слоновая болезнь), которая лечится только в Израиле и в Германии. Соответственно, в Израиль приезжают больные со всего мира. Аркадий обратился в больницу Тель-ха-Шомер, где имеется специальное отделение. Лечение стоит очень дорого, и оно превратилось в доходный бизнес для израильской медицины. У Лауфера, потерявшего из-за болезни работу и квартиру, нет таких денег. И ему, инвалиду и гражданину Израиля, в лечении было отказано. Не помогло и то, что его младший сын служит танкистом и получил боевое ранение. Знакомый врач разъяснил Аркадию на условиях анонимности: “Больнице выгоднее лечить иностранцев. Это огромные деньги”. На официальный запрос девятого канала был получен короткий и не очень внятный ответ министерства здравоохранения: “Больной был осмотрен врачами больницы. Дополнительной информацией министерство не располагает”. В данном случае решение принимали не бездушные чиновники, а сами врачи, готовые по первому зову лететь на край света, чтобы спасать граждан Армении, Турции, Гаити и все остальное человечество. Нужно ли более убедительное подтверждение двойного стандарта и лицемерия? 

Глава 19. Волчий билет 

Вскоре после возвращения я зашел в ХАНА. Как я уже сказал, по распоряжению Министра разведка была прекращена, и сотрудники занимались анализом геологических материалов, накопленных за прошлые годы. Я поинтересовался, как идут дела, намечается ли что-нибудь интересное? Ответ был не очень обнадеживающим. Похоже, что сами исполнители проекта не особенно верили в его успех. Складывалось впечатление, что компания продолжает существовать, но об открытии нефти уже никто больше не думает.

– Но разве это не является по-прежнему главной задачей? – спросил я Владимира Капцана, геолога из Молдавии, уже много лет работавшего в ХАНА и бывшего одним из основных исполнителей проекта.

– Расскажу тебе историю, которая ответит на этот вопрос, – сказал Капцан.

И он многозначительно рассказал о том, что произошло с его знакомым, начальником нефтеразведочной экспедиции в Кишиневе. За несколько лет до вторжения советских войск в Афганистан этот геолог был послан туда в качестве руководителя группы специалистов. На обычном в таких случаях инструктаже в ЦК партии он спросил – является ли их задачей открытие нефти в стране? "Это не обязательно, – ответил инструктор ЦК, – главное – обеспечить советское присутствие в Афганистане".

Этот рассказ действительно был достаточно красноречивым ответом на мой вопрос. Оставалось только неясным – чье присутствие (и благополучие) в Израиле требовалось обеспечить? Скорее всего, тех, кто посвятил себя пожизненным поискам нефти в этой маленькой стране. "Господи, оставь истину себе, а мне дай бесконечные поиски ее". Существующее положение не является секретом.

В декабре 1984 года при обсуждении в Кнессете ситуации с разведкой нефти депутат Беньямин Бен-Элиэзер заявил: "В Министерстве энергетики работают люди, лишенные уверенности. В то же время иностранные геологи считают, что в недрах Израиля находится около 400 миллионов тонн нефти. Этого достаточно, чтобы обеспечить потребности страны на протяжении 40 лет" (Джерузалем Пост, 22 декабря 1984). 

Известный американский геолог Уоллес Пратт писал в статье "Философия поисков нефти" (1952), которая стала библией разведчиков: "Открытия месторождений прекращаются, когда геологи больше не верят, что нефть может быть найдена. Но до тех пор, пока остается хотя бы один разведчик, в голове которого существует идея нового месторождения и у которого есть возможность и стимул искать нефть, открытия будут продолжаться". Эта истина была подтверждена на практике бесчисленное количество раз  –  как в старых нефтяных районах, так и в районах, в которых длительная безрезультатная разведка порождала пессимизм и неверие. Объясняется такая ситуация тем, что нефть все еще остается загадочным природным явлением, о котором многие знают немногое, немногие  –  многое, но никто не знает достаточно. 

Выйдя от Капцана, я столкнулся в коридоре с Цфанией Коэном. Незадолго до этого он был назначен главным геологом компании вместо ушедшего на пенсию Кашаи, который стал ее научным консультантом. Узнав, что я окончательно возвратился в Израиль и подумываю о работе, Коэн пригласил меня в свой кабинет, чтобы обсудить этот вопрос. Он сообщил интересную новость. Оказывается, ХАНА получила право после завершения проекта выбрать для себя наиболее перспективный район с тем, чтобы остальные были предложены иностранным компаниям и частным инвесторам. И хотя работа еще не окончена, но общее мнение таково, что этим районом должно быть Мертвое море, а объектом разведки – залежи под солью.

– Поэтому, – сказал Коэн, – ты приехал вовремя. Единственная проблема – это фонд зарплаты. Мы сейчас заморозили прием новых сотрудников.

– Эту проблему на первых порах можно будет решить, – ответил я. – Как тошав хозер (вернувшийся в страну репатриант), я имею право на зарплату от Министерства абсорбции в течение года.

– Прекрасно, – сказал Коэн. – Оформляй там документы, а когда получишь разрешение, договоримся, чем конкретно ты будешь заниматься. Пока же я бы хотел познакомиться с характером твоей работы в Канаде. Привез ли ты какие-нибудь отчеты или проекты?

– Разумеется, я привез почти все свои работы, но они еще идут в багаже. Когда получу, передам тебе, – пообещал я. 

Получение разрешения на зарплату оказалось нелегким делом. В моем файле было указано, что я уже однажды получал ее в течение года как оле хадаш (новый репатриант). И хотя я тогда не использовал полностью положенную по закону двухгодичную финансовую помощь, а теперь как тошав хозер имел право еще на один год, юридически ситуация не имела прецедента. Многие бывшие репатрианты уехали из страны, но ни один из них не вернулся обратно. Поэтому министерские чиновники плохо знали, как поступить в моем случае.

Потянулись долгие месяцы хождений по инстанциям, встреч, ожидания решений то одной, то другой комиссии. В одной инстанции от меня даже потребовали письменного объяснения – почему я уехал из страны? Неожиданно Цфания Коэн начал вести себя странно. Через несколько недель после встречи он вдруг сказал, что если я и буду работать в компании, то не по Мертвому морю, а по какому-нибудь другому району. Это напомнило самый первый разговор с ним и Кашаи в 1977 году. ("Вы же не согласитесь составлять проекты бурения скважин?"). На этот раз я был снова немало удивлен, так как и мне, и ему было очевидно, что наибольшую пользу я могу принести именно в районе Мертвого моря. Да и разговор об этом он начал по своей инициативе. Мне не оставалось ничего другого, как ответить, что я не являюсь узким специалистом только по Мертвому морю и могу работать в любом районе Израиля. "Посмотрим",  –  неопределенно сказал Коэн, видимо, ожидавший другой реакции. Слова и тон были хорошо знакомы. Что-то явно происходило за моей спиной. Тем временем пришел багаж, и я передал Коэну обещанные канадские отчеты и проекты. 

Мои друзья с недоумением следили за развитием ситуации в Министерстве абсорбции и ХАНА. Каждый пытался чем-то помочь, но их возможности были ограничены. И наиболее частый совет сводился к тому, что нужно искать протекцию. То, что этот способ улаживания дел очень популярен в Израиле, конечно, не было для меня секретом. Однако еще ни разу в жизни мне не приходилось прибегать к нему – ни в России, ни в Канаде, ни прежде в Израиле. Я просто не знал, как это делается. Было что-то недостойное и нелепое в том, что специалист должен искать какие-то обходные пути, чтобы принести пользу государству.

В это время коллега моей жены стала настойчиво предлагать познакомить меня с некой, по ее словам, влиятельной дамой, женой бывшего израильского посла. "У нее обширные связи – министры, депутаты Кнессета", – уговаривала она. Жена тоже оказала нажим. Так состоялось мое знакомство с Рахель Каспи – обаятельной милой женщиной, обладающей добрым сердцем и огромным желанием помогать людям, которое намного превосходит ее реальные возможности. Но тогда я еще не знал этой существенной детали. При первой же встрече Рахель составила план действий, в котором фигурировали известные имена – "позвоним тому, обратимся к этому, организуем встречу с Шахалом" и т.п. Это произвело на меня определенное впечатление. Однако в конечном итоге грандиозный стратегический замысел закончился тем, что по чьей-то протекции Рахель удалось поговорить по телефону с неким Яроном Раном, референтом Шахала. И Ран милостиво согласился передать ему мое письмо.

Рахель четко объяснила мне, каким должно быть письмо министру. Во-первых, только самые существенные факты, а во-вторых, краткость – больше одной страницы израильский министр читать не будет. Письмо получилось на трех страницах. Рахель была в ужасе, но прочитала и согласилась, что из песни слова не выкинешь. И вот незабываемый день – 26 октября 1987 года отношу письмо господину Рану. Встретил меня очень занятый молодой человек с приятными демократическими манерами.

– Хаим, я все сделаю. Письмо передам лично Министру. Можете быть уверены, Хаим.

– Я бы хотел встретиться с Министром, – говорю я.

– Я спрошу об этом, Хаим, – обещает Ран.

Потянулись долгие недели ожидания. Ответа из Министерства не было. Через месяц я позвонил Рану и узнал, что письмо находится у некоего Михаила Байта, начальника Управления наук о земле.

– Как насчет встречи с Министром? – спросил я.

– Это исключено, Хаим.

– В таком случае я хотел бы встретиться с Байтом.

– Я узнаю, Хаим.

Через неделю опять звоню Рану.

– Байт отказался встретиться с вами, Хаим.

– Почему?

– Не знаю, Хаим.

Рахель тоже позвонила Рану. С ней он был более откровенен.

– Вам не стоит хлопотать за Соколина. Из этого ничего не выйдет.

– Почему?

– Я вам пришлю кое-что, и вы поймете, в чем дело.

Через несколько дней Рахель позвонила мне и попросила срочно приехать. По выражению ее лица я понял, что есть плохие новости.

– Вы угадали. Смотрите, что я получила от Рана.

На столе лежала копия письма Министру абсорбции Якову Цуру от Министра энергетики Моше Шахала. Письмо было датировано 12 июня 1987 года, то есть за четыре месяца до моего письма Шахалу, и являлось ответом Шахала на запрос Цура "О возможности трудоустройства доктора Соколина в системе Министерства энергетики при условии, что Министерством абсорбции будет выделен специальный фонд зарплаты". В письме говорилось, что предоставление мне работы полностью исключается по двум причинам:

1. Профессиональные качества геолога Соколина не соответствуют израильским стандартам (этот пункт был жирно обведен Раном).

2. Ожидается большая алия из России. Поэтому Министерство энергетики должно подготовить рабочие места для более достойных геологов, которые приедут в страну.

Под подписью Шахала было напечатано – "копия М. Байту". Это означало, что Байт является подлинным автором письма. Но поскольку оно было адресовано Министру, то и подписал его тоже Министр.

Напомню, что после приезда из России в 1977 году мой профессиональный уровень был определен как “слишком высокий”. Сейчас, спустя десять лет, после возвращения из Канады, он перестал соответствовать “израильским стандартам”. И то, и другое было плохо, нечто подобное “пятому пункту” в России. Историческая родина вступила в состязание с географической! На географической мне удалось выстоять (дальше об этом будет рассказано подробно). Удастся ли на исторической? Тогда я еще не понимал, что письмо Байта-Шахала это не просто бюрократическая межминистерская переписка, а пожизненный волчий билет. 

Я попросил у Рахель разрешения сделать копию письма. Она замялась и сказала, что должна поговорить об этом с Раном. Их телефонный разговор оказался весьма любопытным. Узнав о моей просьбе, Ран перепугался: "Соколин вообще не должен знать об этом письме. Если станет известно, что оно попало к нему, у меня будут большие неприятности. Немедленно верните его обратно". Рахель, как честный человек, наотрез отказалась позволить мне сделать копию письма. И очень переживала, что показала мне его и что я успел записать содержание (она это видела). Это было похоже на историю с письмом Друкмана, которое Фикслер отказался передать мне. Но почему же неприятности? Потому что знали авторы этого подметного письма, что нарушили заповедь Торы: “Не отзывайся о ближнем твоем свидетельством ложным”. Впрочем, ближним они меня вряд ли считали. И боялись, что получив письмо, я могу что-нибудь натворить. Ведь категорию алеф я получил на основании трех экспертных заключений из США, и они это знали. Байт меньше всего хотел публичного конфликта с авторами этих заключений. А от Соколина всего можно ожидать. Могут действительно быть неприятности… В этом эпизоде проявилась еще одна распространенная черта израильского характера – трусость, стремление совершать неблаговидные делишки в тайне, которая идет рука об руку с высокомерием и хуцпой. 

Все это напомнило мне историю, которая произошла в конце 70-х годов с моим хорошим знакомым доктором технических наук Г.Б., текстильщиком из России и мастером-золотые руки. Г.Б. с большим трудом нашел работу мастера на текстильной фабрике в Кирьят-Гат. Инженер цеха, румынский еврей, увидел в нем конкурента, и жизнь Г.Б. стала настолько невыносимой, что одно время он был близок к самоубийству. Однажды на фабрике вышла из строя французская прядильная машина, и никто не мог отремонтировать ее. Г.Б. вызвался сделать это, и после долгого дня кропотливой работы машина была исправлена. Поздно вечером перед уходом домой он еще раз проверил ее, все было в порядке. Придя утром на фабрику, Г.Б. узнал, что машина со скрежетом остановилась сразу после запуска. Он снова полез в нее и обнаружил гаечный ключ, вставленный в труднодоступном месте между шестеренками. Я бы никогда не поверил в эту историю, смахивающую на дешевые детективы о "вредителях", наводнявшие книжный рынок и киноэкраны в СССР в 30-х годах, если бы не услышал ее от самого Г.Б. Ну что ж, одни орудуют гаечными ключами, другие  –  письмами. Все зависит от уровня интеллигентности и обстоятельств. 

Я позвонил Гедалии Гвирцману и рассказал ему о письме Байта-Шахала. Он не мог в это поверить. Гедалия тут же предложил написать собственное письмо и адресовать его "всем, кого это касается". Хотя я и понимал, что обращаться с ним к кому-либо в Израиле мне уже не придется, но с благодарностью принял предложение. Вот это письмо:

"Я знаю профессора Хаима Соколина с января 1978 года, несколько месяцев спустя после его приезда в Израиль, когда он начал работать в нефтяном отделе Геологической службы. Я в то время был начальником этого отдела. Очень скоро выяснилось, что Хаим – геолог высокого уровня, обладающий большими знаниями и опытом в поисках нефти. В Геологической службе он занимался изучением перспектив нефтеносности района Мертвого моря. За короткое время Хаим подготовил отчет, в котором дал убедительную оценку нефтяного потенциала района. Высшая аттестационная комиссия научно - исследовательских институтов Израиля присвоила Хаиму категорию алеф с начала его работы в Геологической службе. Эта категория эквивалентна званию профессора университета. Решение комиссии основывалось на трех независимых экспертных заключениях, полученных из США, о его исследованиях и работах, выполненных в СССР.

К моему сожалению, Хаим оставил работу в Геологической службе и уехал из Израиля в 1980 году. В 1984 году компания Сисмика получила разрешение Геологической службы выпустить дополнительный тираж его отчета с целью привлечения инвесторов для поисков нефти в районе Мертвого моря.

У меня нет сомнений, что профессиональные качества и опыт Хаима Соколина, приобретенные в Советском Союзе, Израиле и Канаде, могут принести большую пользу стране".

Замечу, что через много лет я случайно узнал, какую зависть и недовольство вызвала эта категория алеф у многих коллег, мечтающих о ней иногда всю жизнь (не успел приехать, и сразу алеф…).

15 декабря 1987 года я написал второе письмо Шахалу, в котором сослался на его письмо Министру абсорбции Цуру, и приложил письмо Гедалии. "Если по каким-либо причинам вы не можете ответить мне письменно, я хотел бы встретиться с вами лично и ответить на любые вопросы, которые могут возникнуть", – писал я. Разумеется, никакого ответа не последовало. Письмо было сразу же передано Байту. При этом Шахал, вероятно, указал ему на несоответствие между его "оценкой" моих профессиональных данных и оценкой Гвирцмана. Дальнейшее мне рассказал Гедалия.

Разъяренный Байт примчался в Геологическую службу и потребовал от него взять обратно письмо, которое, как он заявил, поставило его в трудное положение. Гедалия наотрез отказался, сказав, что это профессиональный документ, который он намерен твердо отстаивать, если конфликт будет где-либо разбираться. Конечно, никакого разбирательства не было и в условиях Израиля быть не могло. "Я не хочу участвовать в политических дрязгах, не имеющих отношения к профессиональной стороне дела", – добавил Гедалия. Байт уехал ни с чем, бросив напоследок, что Соколин не получит ответов на свои письма, в которых "он представляет себя самым лучшим геологом в Израиле". Эти слова смутили Гедалию, и он спросил, о чем я писал в письмах Шахалу. Я дал ему прочитать их. “Здесь нет ничего такого, о чем говорил Байт. Он просто зациклен на своей значимости, – сказал он и добавил, – у екки это встречается” (екки – выходцы из Германии). 

В разгар этих событий я неожиданно получил письмо из Министерства абсорбции с уведомлением, что мне будет предоставлена годовая зарплата, если найдется организация, готовая принять меня на работу. Я позвонил Цфании Коэну и услышал то, что уже и так не вызывало сомнений, – компания больше не заинтересована в моих услугах. Я напомнил Коэну о своих канадских проектах. “Если не возражаешь, я задержу их еще на пару недель” – попросил он. Когда я, наконец, получил материалы обратно, то обнаружил, что с них сняты копии. Отчеты и проекты были разброшюрованы, а затем снова скреплены. Сделано это было небрежно, многие страницы оказались перепутаны. Зачем Коэну потребовались материалы по Индонезии, Северному морю или Канаде я не мог понять. Возможно, чтобы знать, как делаются такие работы. Здесь есть и этический аспект – копирование чужих работ без разрешения. И все же это лучше того, что сделал Фишер, вовсе не возвративший отчет в Канаду. 

В это время сосед по дому Марк Харитонский, главный инженер Иерусалимского университета, узнав о моих трудностях с поисками работы, предложил поговорить с деканом Геологического факультета профессором Иешуа Колодным, с которым я не был знаком. Только знал его по имени. На следующий день Марк зашел ко мне.

– Хаим, скажи честно, что ты натворил? Колодный изменился в лице, когда я назвал твое имя. И сказал, чтобы я к нему никогда больше не обращался по поводу тебя.

Волчий билет уже действовал в Иерусалимском университете. В других, вероятно, тоже. Израиль такая компактная страна…

– Что натворил? Ничего особенного. Зарезал двоих. Ну и еще банк ограбил, но это мелочь.

Марк посмотрел на меня как на идиота. Да я и сам почувствовал себя героем кафкианского сюжета.

Здесь уместно привести отрывок из интервью Идо Натаниягу, младшего брата Биби Натаниягу, о методах расправы с “инакомыслящими”: “В Израиле хорошо отработан психологический прием дискредитации личности, придерживающейся взглядов, отличных от общепринятых. И это касается любой области – искусства, науки, экономики, военного дела и т.д. Основа приема состоит в том, что личность ‘разоблачается’, перечеркивается, выводится за рамки ‘хорошего общества’, после чего члены этого общества, дорожащие своим статусом, не отваживаются вступать с автором иных взглядов в дискуссию по существу вопроса. В такой компактной стране, как наша, последствия псевдоразоблачений подобны эффекту разорвавшейся бомбы. Индустрия поточного производства псевдофактов достигла в Израиле настоящих вершин. Еженедельно и даже ежедневно у нас взрываются такие бомбы, и взрывная волна разносит по стране их осколки. Иногда осколок попадает прямо в грудь ушедшему на пенсию армейскому офицеру: он узнает из газеты о том, что натворил тридцать лет назад и о чем ему стало известно только сейчас. Иногда удар приходится по рядовому гражданину, согласившемуся участвовать в телевизионном обсуждении морального состояния армии. Этот человек вдруг узнает из газет о своей затянувшейся тяжбе с владельцем квартиры, купленной под ключ, и о том, что сам он имеет привычку разбрасывать мусор по лестничной клетке. Если некий профессор математики случайно выскажется о значении в еврейской истории той или иной горы и этим затронет чьи-то интересы, то через некоторое время он узнает из газет, что сам он едва постиг элементарную алгебру, не говоря уже о высшей математике“. 

Эта обширная цитата могла бы быть ответом на вопрос Марка Харитонского о том, что я натворил. Но, к сожалению, разговор наш происходил в 1987 году, а интервью Идо Натаниягу появилось в 1998 году, когда вышел его роман “Итамар К.” – перенесенный на израильскую почву сюжет романа Кафки “Процесс”, изображающий тотальный абсурд, в котором существует его главный герой Иосиф К. 

Глава 20. Голые короли

Письма Шахалу, интриги Байта, метания Коэна и реакция Колодного заставили меня мысленно перенестись в Россию и вспомнить историю, которая произошла более двадцати лет назад, в 1967 году. Тогда, незадолго до Шестидневной войны, в Советский Союз приезжала на гастроли популярная израильская певица Геула Гилл. Еврейская публика принимала ее восторженно. Мне с сестрой удалось достать билеты на последний концерт в московском театре Эстрады. Сестра принесла с собой букет цветов, чтобы бросить на сцену. Однако сама сделать это не решилась и попросила меня. Я взял цветы, подошел к сцене и обнаружил, что ее отделяет от зала широкая оркестровая яма, которая не была видна из моего ряда. Ничего не оставалось, как подняться по боковой лестнице, подойти к Геуле и двум ее гитаристам, вручить цветы и обменяться рукопожатиями. Геуле я даже поцеловал руку. Зал взорвался овацией, засверкали блицы фотоаппаратов. Пока я шел по сцене обратно, меня фотографировали во всех ракурсах. Разумеется, половина, если не больше, снимков была сделана находившимися в зале чекистами.

Чтобы понять значение этого спонтанного шага, надо вспомнить политическую обстановку того времени. Любое проявление симпатий к Израилю считалось признаком нелояльности и жестоко каралось. Впрочем, 1967 год ничем не отличался в этом отношении от пятнадцати лет до него и двадцати после. Последствия не заставили себя долго ждать. Через неделю, без всякого объяснения, Первый отдел лишил меня допуска к секретным документам и отстранил от участия в работе, при которой необходимо было пользоваться геологическими картами, ибо все они имели гриф “секретно”. Это означало, что отныне я должен забыть о специальности, так как работа геолога не мыслима без карт. Хотя приказа об увольнении не было, директор института член-корреспондент АН М. Мирчинк делал все возможное, чтобы я уволился по собственному желанию. Мне было 34 года, я находился в расцвете своей профессиональной карьеры, и теперь предстояло навсегда расстаться с геологией. 

В такой ситуации человек получает много добрых советов от друзей. Большая их часть сводилась к тому, что необходимо куда-то обратиться, кого-то попросить разобраться. Ведь, в общем-то, ничего криминального сделано не было, может быть, грех не такой уж большой даже по советским стандартам. Нужно только найти “правильную” инстанцию и “правильного человека”. И здесь мнения расходились. Одни считали, что нельзя перепрыгивать через головы и следует сначала пойти в районное отделение КГБ. Другие говорили, что в районе ничего не решают и начинать надо с городского управления. Третьи утверждали, что с КГБ вообще нельзя связываться, а обратиться следует в партийные органы (хотя я и не был членом партии). В общем, сколько друзей, столько и мнений.

Я выслушал всех и сделал то, что считал наиболее правильным – написал подробное письмо недавно назначенному председателю КГБ Ю. Андропову. Это были пять страниц рукописного текста, где рассказывалось о моей работе после окончания института, ее результатах и т.д. (я вспомнил об этих пяти страницах через двадцать лет, когда услышал от Рахель Каспи: “Больше одной страницы израильский министр читать не будет”). При этом в письме ни словом не упоминался эпизод с цветами. Я сделал вид, что не знаю, в чем причина свалившихся на меня неприятностей. Логика моих действий была проста – любой чиновник низкого ранга в районном или городском управлении действует по инструкции, которая предписывает в таких случаях “карать”. И мое письмо не заставит их отступить от нее. Более того, инструкция предписывает не отвечать на письма, так как сам факт ответа может приоткрыть завесу “секретности” над их методами. Следовательно, письмо в любую инстанцию ниже секретариата Андропова не даст результата. И лишь сам Андропов или люди из его ближайшего окружения могут взглянуть шире на весь этот эпизод, который в действительности выеденного яйца не стоит. Они не связаны никакими инструкциями.

Через три недели я был приглашен в приемную КГБ. Меня принял полковник из секретариата Андропова. Он назвал свое имя, но я его не запомнил. Полковник был подчеркнуто вежлив и начал с того, что извинился за задержку ответа (три недели! – не такая уж задержка), объяснив, что это время потребовалось для проверки фактов, изложенных в письме. Ни он, ни я не упоминали о Геуле Гилл и цветах. Как я понял, полковника интересовало только одно – были ли у меня встречи с иностранцами, и если да, то передавал ли я им что-нибудь. Он, видимо, подозревал, что в цветах я передал письмо. Убедившись, что с иностранцами я не встречался и что вручение цветов было единственным зафиксированным “контактом”, полковник назвал историю с допуском недоразумением. “Мы получили сигнал и обязаны были его проверить” – сказал он и заверил, что я могу продолжать нормальную работу. На другой день мне вернули допуск, и следующие десять лет, вплоть до отъезда в Израиль, у меня не было никаких осложнений по линии Первого отдела.

После встречи с полковником я не только испытал понятное чувство облегчения от того, что гнетущая проблема благополучно разрешилась, но и в силу своей обычной склонности проанализировал ситуацию. Вывод, к которому я пришел, оказался неожиданным. Андропов и его зловещая организация были символом жестокого подавления всех, кто позволял себе малейшее отклонение от писаных или неписаных правил. Тому есть сотни и тысячи примеров. Преподнесение цветов израильской певице было безусловным нарушением правил, почти вызовом. Если к этому добавить государственный антисемитизм, то картина станет более полной. Кем я был для Андропова или полковника, занимавшегося моим делом? Одним из 250 миллионов жителей огромного государства, одним из трех миллионов евреев, одним из пятисот кандидатов геолого-минералогических наук, одним из десятков тысяч специалистов по поискам нефти в стране, где уже открыты более двух тысяч месторождений. Мой удельный вес был ничтожной величиной, которой можно было вообще пренебречь. Стоит ли уделять мне время и внимание, велика ли потеря для огромной страны, если некий Хаим Соколин, проявивший открытую симпатию к Израилю, останется без работы? И если вопреки всему этому мой вопрос был быстро и справедливо решен, то объяснение могло быть только одно – в высших эшелонах КГБ считалось нежелательным без особой необходимости отталкивать или унижать людей. Подчеркиваю – без особой необходимости! Если же кто-то переступал определенную границу, то правила игры быстро менялись. Разумеется, эта граница в СССР была не такая, как в правовом цивилизованном государстве. Ею считалась, например, подача документов на выезд в Израиль или тому подобное безобидное действие. Но если она не переступалась, то любой человек мог рассчитывать на внимание и справедливое разрешение его вопроса. Во всяком случае, письма министру не оставались без ответа, который мог быть, разумеется, как положительным, так и отрицательным. Не надо быть большим психологом, чтобы понимать – отсутствие ответа на письмо воспринимается как намеренное унижение.

Все это вспомнилось мне, когда я пытался привлечь внимание Шахала к своему вопросу. Кем я был для этого израильского пакида в ранге министра в чисто статистическом плане? Одним из 150 тысяч советских евреев, единственным советским доктором геолого-минералогических наук в Израиле, одним из немногих специалистов с практическим опытом успешной разведки нефти в стране, где безрезультатные поиски ведутся почти сорок лет. Какую границу, после которой в Израиле меняются “правила игры”, я переступил? После чего, по словам Идо Натаниягу, “личность разоблачается, перечеркивается, выводится за рамки хорошего общества”. Уехал на шесть лет в Канаду и посмел оттуда давать непрошеные советы по поводу разведки нефти.

Но вернемся к двум нашим персонажам – Андропову, главе карательного органа тоталитарного государства, и Шахалу, одному из руководителей Рабочей партии и министру демократического государства. В разное время от них зависела не только моя профессиональная судьба, но и нечто большее, включая благополучие моей семьи. Андропов, который опирался в своих действиях на коммунистическую идеологию и интересы тоталитарного государства, решил, что моя работа в качестве геолога не противоречит этим интересам. Шахал, который якобы опирается на идеологию сионизма и заповеди Торы, решил, что интересы государства, одним из хозяев которого он себя считает, требуют выдачи мне волчьего билета. 

В те дни я заново открывал для себя Израиль. События, которые происходили со мной и вокруг меня, заставляли на многое взглянуть иначе. Как и после встречи с полковником из секретариата Андропова, я начал думать, сопоставлять, анализировать. В конечном счете, все познается только на своем личном опыте, а не на “коллективном опыте” или опыте других. И я старался понять Израиль, глядя на него через призму собственного опыта. В первую очередь меня интересовали вопросы морального и этического порядка. Речь идет не о толковании этих вопросов с точки зрения заповедей Торы или идеологии сионизма, большинство догм которых или безнадежно абстрактны или столь же безнадежно мертвы. Где сегодня в израильском обществе можно обнаружить реальные следы библейских десяти заповедей или сионистского лозунга о братстве евреев, общности интересов и т.п.?

Мне трудно было поверить, что поведение министра Шахала и его подручного Байта отражает какую-то узаконенную в Израиле этическую и моральную норму. Чтобы разрешить сомнения, я решил провести эксперимент и проверить, как обстоит дело в самых высших эшелонах израильской бюрократии. Написал короткие, на полстраницы письма четырем адресатам – премьер министру Шамиру, лидеру Рабочей партии Пересу, президенту Герцогу и председателю Сохнута Диницу. Это были письма одинакового содержания, суть которых сводилась к тому, что мои знания и опыт могут принести пользу стране, если мне будет дана возможность работать по специальности. Я не очень надеялся, что эти обращения что-либо изменят. Мне было просто интересно, какова будет реакция этих бонз и отличаются ли они чем-нибудь от Шахала. А реакция оказалась самой простой и незатейливой – я не получил ответа ни от одного из них. Отсутствие ответа и было ответом. Мне тем самым дали понять, что я не представляю никакой ценности для еврейского государства – ни как человек, ни как гражданин, ни как специалист. Более того, этот косвенный ответ как бы подтверждал: то, что делается по отношению ко мне, полностью соответствует интересам государства. Конечно, здесь можно было бы спросить – в чем же в таком случае эти интересы заключаются? На этот вопрос я не могу ответить. Да это и не моя проблема. Скорее, это проблема самого государства. Наконец-то мне стало предельно ясно, что здесь не нужны люди с их человеческим и профессиональным потенциалом. Нужна только статистика – приехало столько-то человек, процент роста алии такой-то. И еще нужны солдаты. Нужна репатриация, а не репатрианты.

Так сама собой исчезла иллюзия, будто Шахал лишь исключение из правил, что на самом деле мораль сионизма другая, основанная на неких мифических заповедях Торы и гуманизма. Покровы упали, и я увидел голых королей, на груди которых вытатуировано “Левант”, на спине – “местечко”, ниже спины – “ло ихпат ли”, а на лбу – “избранность”. Разумеется, список этих королей не ограничивается лишь несколькими именами, упомянутыми в предыдущем абзаце. Их точное число назвать трудно, но именно они стоят во главе государства и управляют им на всех уровнях. Исключения, если и существуют, очень редки. 

Местечковость имеет глубокие и устойчивые исторические корни. Чтобы понять его суть и особенности, нужно обратиться к роману Ицхака Башевиса-Зингера “Раб”. Время описываемых в нем событий XVII век, место – Польша. Герой романа Яков бежал от погрома, был схвачен и продан в рабство польскому крестьянину. Через пять лет его выкупила еврейская община, и он вернулся в родной городок Юзефов. Вот как описывает Башевис-Зингер то, что увидел Яков: “Руководители общины делили между собой и своими близкими всевозможные привилегии и аренды, дающие возможность обирать народ. Как ни мал и убог стал после резни Юзефов, он остался полон ненависти, горечи и склок. За набожностью скрывались алчность, зависть. Раввины и главы общины дрались между собой. Каждый при дележе старался урвать для себя деньги, почет, лакомый кусок. Бедняков неделями и месяцами заставляли ожидать решения, которое можно было принять в течение нескольких дней. Время от времени находился кто-нибудь, кто подавал на кровососов жалобу, грозил мордобоем, доносом. В таких случаях крикуна брали в свою компанию, бросали ему кость, и он теперь уже хвалил тех, которых недавно поносил”. И т.д. и т.п.

Признанный знаток еврейского местечка Башевис-Зингер не историк, а роман “Раб” не исторический документ. Но нельзя отделаться от впечатления, что все в нем описанное – это обобщенная и достоверная картина нравов, царивших в многочисленных еврейских общинах Восточной Европы того времени. Нравов, которые не претерпели существенных изменений и в последующие столетия, а затем перекочевали в Израиль. Разумеется, в государстве все это происходит в менее открытых и не столь гротескных формах, но суть осталась прежней. Зато другая особенность местечковой психологии, наоборот, приобрела гипертрофированные размеры. Я имею в виду повышенную чувствительность к мнению и реакции окружающего мира. В Израиле эта черта превратись в панический страх правительства перед так называемым международным общественным мнением. Этот страх не раз ставил страну на грань катастрофы. Например, отказ накануне Войны Судного дня не только от превентивного удара, но даже от всеобщей мобилизации (Голда Меир, бывшая тогда премьер министром, сказала на заседании правительства: “Если мы нападем, мир отвернется от нас; если на нас нападут, мир будет на нашей стороне”. Как известно, напали на нас, но мир не был на нашей стороне). Этим же в значительной степени объясняются неудачи Второй ливанской войны. В последние годы в угоду требованиям Запада разрушаются еврейские поселения в полосе Газы, Иудее и Самарии, строительство которых ранее официально санкционировалось и поощрялось. В то же время правительство, парализованное некими мифическими международными законами, ничего не делает для прекращения нелегального проникновения в страну жителей африканских стран и для депортации уже поселившихся здесь (в настоящее время их численность оценивается в сто тысяч человек).

Все это в совокупности может создать, выражаясь медицинским языком, социально-политическую и военную ситуацию, несовместимую с жизнью… 

Глава 21. Альтернативный анализ

И все же мораль и этика это одно, а нефть – другое. Кроме того, я все еще был твердо убежден, что Израиль – это в такой же мере мое государство, что и Шахала, Байта и всей остальной верхушки или элиты, как ее здесь называют, и каковой она сама себя считает. У них нет ни на йоту больше прав на эту страну, чем у меня. Если они думают иначе, то плохи их дела. Тогда они сами, в конце концов, подрубят тот пресловутый сук, на котором так комфортно устроились. Они не понимают, в силу своего высокомерия и нежелания извлекать уроки из двухтысячелетней истории беспричинной взаимной вражды и ненависти, насколько хрупка эта конструкция и какой опасности они ее подвергают.

Поэтому мои попытки сделать что-либо полезное для поисков нефти в Израиле не прекратились. Встречаясь с коллегами в Геологической службе, я часто слышал от них весьма скептическую оценку возможностей компании ХАНА выполнить квалифицированный анализ поисковых работ и предложить какую-либо новую разведочную концепцию. Наиболее определенно заявил об этом мой старый знакомый доктор Моше Голдберг, который раньше работал в Геологической службе, а в последние годы был одним из советников по нефтяной разведке в Министерстве энергетики. "В ХАНА просто нет людей, способных сделать такую работу. Я не жду от них ничего квалифицированного", – сказал мне Моше при встрече. 

Это и другие подобные заявления натолкнули меня на мысль предложить проведение своего собственного альтернативного анализа разведочной ситуации. Собственно говоря, альтернативный подход в случае многолетней безрезультатной разведки какого-либо района требуется в любом случае, независимо от способности или неспособности тех, кто выполняет основной проект. Такая система давно уже вошла в международную практику, и она, по существу, повторяет медицинский опыт, когда при сложных заболеваниях, наряду с лечащим врачом к больному приглашается независимый консультант. Что касается нефтяных компаний, то приобретая любую новую концессию, имеющую безрезультатную историю прежних разведочных работ (случай довольно частый), они проводят в обязательном порядке двойную экспертную оценку  –  силами своих собственных геологов, которые не участвовали ранее в разведке этого района, и силами независимых консультантов. Иногда дело ограничивается только одной из этих оценок. И лишь после получения таких оценок и обсуждения их принимается окончательное решение о приобретении концессии и разведочной концепции. Это основа современного подхода к поискам нефти во всех регионах мира. 

Вернувшись из Канады, я не должен был думать о хлебе насущном. Конечно, работать в нормальных условиях и получать зарплату было бы хорошо, особенно с психологической точки зрения. Но если такой возможности нет, то я вполне мог себе позволить работать бесплатно. Однажды, в разговоре с Гедалией Гвирцманом я высказал эту мысль и добавил, что мне требуется для этого лишь доступ к геологическим материалам. Он заинтересовался, обещал поддержать программу этого проекта и передать ее в Министерство.

Тем временем я получил предложение от одной европейской нефтяной компании проконсультировать крупный разведочный проект. Все еще ожидая встречи в Министерстве энергетики и полагая, что в случае, если мое предложение примут, "альтернативный анализ" займет много времени, я сообщил компании, что смогу дать ответ только через 3-4 месяца. Это их не устраивало, и переговоры прекратились. Так я потерял очень интересную работу. Но альтернативный проект был для меня в то время важнее.

Между тем ХАНА выпустила долгожданный отчет. По содержанию он был на уровне телефонной книги  –  в таком-то районе пробурены такие-то скважины, глубины такие-то, пористые пласты такие-то и т.д. Никакого подобия геологического анализа. В Нефтяном институте в России такая работа не могла бы быть принята даже в качестве курсового проекта. Я помнил слова Цфании Коэна о том, что компания решила оставить за собой район Мертвого моря, и внимательно прочитал соответствующий раздел отчета. То же самое  –  никакого намека на анализ, голое перечисление скважин и результатов бурения. Текстовая часть завершалась обширным библиографическим списком из нескольких десятков названий.

Как и следовало ожидать, после заявления Коэна о том, что компания больше не заинтересована в моих услугах, моей работы в нем не было, хотя список включал почти все статьи и отчеты по Мертвому морю. Волчий билет действовал тотально. Но с другой стороны, эту маленькую хитрость можно было считать обнадеживающим признаком, который указывал, что ХАНА наконец-то решила следовать моим рекомендациям. Известно, что определенная категория людей (в других странах их называют плагиаторами) предпочитает, перед тем как воспользоваться чьей-либо идеей, сделать вид, что она ранее не существовала. Моя уверенность в этом окрепла, когда в январе 1990 года газета Маарив опубликовала подборку материалов о предстоящем новом этапе поисков нефти в районе Мертвого моря, в том числе интервью с Шахалом. В связи с этой публикацией уместно еще раз рассказать в хронологическом порядке историю вопроса.

В январе 1980 года в отчете о поисках нефти в районе Мертвого моря, на основании анализа всей совокупности геологических данных, я пришел к выводу, что "Главные залежи нефти расположены под соленосным пластом. Площадь месторождения может быть большая, соизмеримая с площадью самого Мертвого моря, а запасы не менее 100 миллионов тонн. Обнаружение его требует бурения скважин глубиной 5000-6000 метров, на 150- 200 метров ниже подошвы соли. Для уточнения конкретных точек бурения необходимо провести предварительную сейсморазведку". В последующие годы многие компетентные специалисты, независимо друг от друга, дали следующие профессиональные оценки этому выводу.

Джеймс Вильсон, бывший вице-президент по разведке компании Шелл, бывший президент Американской Ассоциации Нефтяных Геологов, бывший президент Американского Геологического Института, бывший советник Министерства энергетики Израиля: "Я полностью согласен с выводом Соколина о том, что основные залежи нефти в районе Мертвого моря расположены под соленосным пластом на глубине 5000-6000 метров, и что для их обнаружения необходимо пробурить скважину на 150-200 метров ниже подошвы соли" (Официальное экспертное заключение по просьбе компании ХАНА, 1980).

Компания Сисмика: "Анализ, выполненный доктором X. Соколиным, является наиболее глубоким исследованием из опубликованных когда-либо по разведке нефти в районе Мертвого моря" (Официальный документ, приложенный к Проекту разведки Мертвого моря, 1984).

Эд Диллон. президент нефтяной компании Номад Эксплорэйшн (Техас): "Возможность открытия крупных месторождений была доказана лишь недавно, когда была опубликована работа доктора Хаима Соколина о поисках нефти в этом районе" (Официальное письмо президенту компании Каскад Ойл Эксплорэйшн, 1985).

Профессор Гедалия Гвирцман. один из наиболее известных израильских геологов: "За сравнительно короткое время Хаим подготовил отчет, в котором дал убедительную оценку нефтяного потенциала района" (Профессиональное письмо, 1987). 

В январе 1990 года, ровно десять лет спустя после опубликования этого отчета, Министр энергетики Шахал сообщает в интервью газете Маарив необычайно свежую новость: "В настоящее время в районе Мертвого моря впервые проведены глубокие геологические исследования. Израильские эксперты пришли к выводу, что залежи нефти находятся под соленосным пластом, и что для их обнаружения необходимо пробурить скважину глубиной около 6000 метров" (Маарив, 30 января 1990). Разумеется, Министру энергетики, как всякому партийному функционеру, поставленному руководить какой-либо отраслью промышленности, простительно не знать историю вопроса – даже если этот вопрос и является одним из главных в той области, которой ведает его министерство. Но советники Министра эту историю, безусловно, знают. И если они намеренно ввели его в заблуждение, то это лишний раз показывает, на каком профессиональном и моральном уровне ведется разведка нефти в стране. Израильская хуцпа хорошо известна. Но даже для Израиля необычно доведение дела до такой беспардонности, когда "эксперты после проведенных впервые глубоких исследований" объявляют вывод десятилетней давности принципиально новой разведочной концепцией. В этой ситуации включение моей работы в библиографический список отчета компании ХАНА, хотя бы в порядке элементарной профессиональной добросовестности, действительно могло поставить экспертов в неловкое положение. По некой необъяснимой, но вполне понятной ассоциации, история с библиографическим списком напомнила мне “пропажу” письма, посланного Лангоцкому. Оба эти эпизода выстраивались в звенья одной цепи, просматривался один почерк. Ну и, конечно, не могли не вспомниться мои первые “приключения” в Израиле: перехват Сохнутом письма Друкмана, вердикт Кашаи о “слишком высоком профессиональном уровне”… 

Французский ученый и философ ХIХ века Густав Ле Бон заметил как-то, что в развитии каждой новой идеи можно выделить три этапа. На первом этапе ее автору говорят, что она абсурдна и противоречит фактам. На втором этапе заявляют, что он проповедует банальность, известную каждому. На третьем этапе оказывается, что он к этой идее вообще не имеет отношения, а авторами являются те, кто вначале игнорировали или не понимали ее.

В феврале 1990 года в Маарив появилась еще одна статья о разведке нефти в Мертвом море. В статье излагаются взгляды на эту проблему Марка Хейтнера, нового генерального директора нефтяной компании ХАНАЛЬ, образованной в результате слияния ХАНА и нескольких других родственных организаций. Следует заметить, что Хейтнер, так же как и Шахал, не является специалистом в области разведки нефти, что не мешало ему излагать "свою профессиональную точку зрения", – разумеется, без всякой ссылки на историю вопроса. Если вспомнить то, о чем рассказано в настоящих записках, эта точка зрения не лишена интереса. В статье говорится: "У Марка Хейтнера есть заветная мечта. Мечту эту разделяют сотрудники отдела нефти Министерства энергетики – вложить 30 миллионов долларов в район Мертвого моря... По мнению Хейтнера, это один из последних шансов, если не самый последний, – найти нефть в Израиле. Он считает, что в районе имеется около 100 миллионов тонн нефти. Программа стоимостью 30 миллионов долларов позволит пробурить 6 скважин глубиной 5-6 тысяч метров. Легче найти иголку в стоге сена, чем нефть таким способом (замечу, что это весьма оригинальная мысль, неизвестная нефтяным геологам, которые, если следовать формулировке Хейтнера, занимаются именно поисками иголки в стоге сена – Х.С.). С профессиональной точки зрения, – говорит Хейтнер, – намеченную программу нельзя даже сравнивать с предыдущим бессистемным бурением мелких скважин в районе Мертвого моря. Исследование последних лет (?!) показывают, что в этом районе имеются все предпосылки для нахождения больших запасов нефти... Нужно дерзать, – говорит Хейтнер, – в Нигерии, например, искали нефть тридцать лет". (Замечу для справки, что поиски нефти в Нигерии начались в 1937 году, а первое промышленное месторождение было открыто в 1953 году, т.е. спустя 16 лет – Х.С.). "Профессиональная" точка зрения господина Хейтнера обладает многими достоинствами, за исключением одного – в ней нет новизны. Все это уже было сказано и написано десять лет тому назад. 

Любой дилетант отличается от профессионала прежде всего подходом к проблеме. Профессионал добросовестно изучает историю вопроса, дилетант не утруждает себя этим занятием. Отрывочные сведения, которые оказываются в его распоряжении, он воспринимает и пересказывает как результаты новейших исследований.

Нефть в районе Мертвого моря будет, в конце концов, найдена. Иначе и быть не может. Открытие ее будет объявлено величайшим успехом "экспертов Министерства энергетики", будут выданы премии и награды. На самом же деле это будет свидетельством одного из крупнейших провалов, в результате которого страна расходовала ежегодно около миллиарда долларов на импорт нефти, имея ее на своей территории. Каждая скважина, пробуренная в районе за последние 15 лет, – это вопиющий пример игнорирования (или незнания) мирового опыта и азбучных истин нефтяной разведки. Последней такой скважиной является Адмон 1, пробуренная сравнительно недавно, в сентябре-октябре 1990 г. Уже после заявлений Шахала и Хейтнера о том, что проблема может быть решена только бурением на 6000 метров, проектная глубина этой скважины снова составляла всего лишь 2600 метров. В этом отношении Адмон 1 является точной копией Хар Сдом 1. Из выделенных на ее бурение 2,2 миллионов долларов удалось израсходовать только 1,6 миллиона – “благодаря” аварии и преждевременному прекращению бурения. Итак, компания ХАНАЛЬ приступила, вслед за компанией Сисмика, к новому витку бессмысленной разведки. 

В августе 1988 года мое предложение об "альтернативном анализе" было передано представителю Министерства энергетики для обсуждения. Им оказался Моше Голдберг. О да, он хорошо знает Хаима Соколина и питает к нему дружеские чувства. И предлагаемый им анализ очень нужен. Но решает не он. А тот, кто решает, не допустит, чтобы Соколин занимался этой работой. Да, в условиях демократического Израиля волчий билет это не просто фигура речи. Вспомнились строки Евтушенко: “Дай Бог, чтобы твоя страна тебя не пнула сапожищем / Дай Бог, чтобы твоя жена тебя любила даже нищим”. С женой у меня все в порядке, а вот со страной… 

Пусть читатель простит меня – я хочу еще раз обратиться к книге Ариэля Шарона. Касаясь решения изгнать его из армии после дискуссии о строительстве линии Бар-Лева, Шарон пишет: "Я не мог в это поверить. Одно дело профессиональный спор, независимо от того, насколько он резок. Но изгонять меня из армии в то время, когда они отчаянно нуждались в любом дельном совете, который только могли получить, даже – и особенно – если этот совет был не таким, какой они хотели услышать? Помимо личного аспекта этой истории, я был достаточно нескромен, чтобы полагать, что такой взгляд на критику является безгранично саморазрушительным". Если подобные вещи возможны в армии, то что говорить о такой "третьестепенной" области, как разведка нефти. Шарон тысячу раз прав  –  патологическая нетерпимость к критике явление саморазрушительное в национальном масштабе. Обычно она сопровождается навешиванием ярлыков, якобы свидетельствующих о претензии на исключительность ("считает себя самым лучшим"), что сразу же выводит жертву за пределы “нормативного общества” и еще больше усиливает разрушительный эффект. 

Пытаясь разобраться в природе и истоках этого разрушительного и постыдного общественно-социального и психологического явления, которое прямо противоположно известному стереотипу еврейской солидарности, братства и общности интересов, я вспоминаю историю своего отца. В конце двадцатых годов он уехал из белорусского местечка в Москву и, преодолев множество препятствий, поступил в строительный институт. Для этого ему пришлось скрыть свое социальное происхождение (мой дед до революции был купцом третьей гильдии). Учился отец блестяще и уже был на последнем курсе, когда пришел донос от односельчанина, уличавший его в обмане советской власти и в сокрытии своего купеческого происхождения. Социально чуждый элемент был исключен из института без права поступления в любое другое учебное заведение. Это был волчий билет. Как сказал отцу начальник отдела кадров, бывший революционный балтийский матрос: “Советская власть обойдется без тебя”. Больше отец нигде не смог учиться, что определило условия жизни его будущей семьи – жены и троих детей. Написал донос сосед Эфраим Глезер, по прозвищу Рыжий Фроим. Желающие узнать эту историю подробнее могут прочитать мой рассказ “Рыжий Фроим” (Заметки по еврейской истории, № 109).

И вот теперь, спустя шестьдесят лет, уродливый симбиоз израильских “рыжих фроимов и балтийских матросов” обрушил на меня беспричинную вражду и ненависть, напоминающие мрачную эпоху государственного антисемитизма в СССР. Несмотря на формальные идеологические отличия и нюансы (там пятый пункт, здесь другие пункты), и здесь и там речь идет о лишении основного человеческого права – права на работу по специальности. “Израиль обойдется без твоих знаний и тридцатилетнего опыта”. Что это – злой рок двух поколений моей семьи или злой рок еврейского народа? Мое твердое убеждение – это злой рок еврейского народа! 

Мой отец был мудрым человеком и хорошим евреем. Своих детей, родившихся в Москве в 30-х годах (!), он назвал Хаим, Рахель и Лея. Неразрывную связь со своим народом я получил от отца как самое дорогое наследство, вместе с пониманием далеких от совершенства национальных особенностей. Не будь этого, в сложившейся ситуации мог бы стать антисемитом. Предвижу реакцию на эти слова определенной категории читателей. Но судить вправе только тот, кто, как и я, желая принести пользу государству, оказался в нем персоной нон грата. Не совершив при этом ни преступления, ни антиобщественного поступка. Впрочем, для беспричинной местечковой вражды и ненависти этого и не требуется. Об этом я тоже узнал от отца. 

Глава 22. Свет и тени

Итак, израильские игры для меня окончены. В этой стране мне больше делать нечего. Звоню в европейскую нефтяную компанию и предлагаю свои услуги. У них на очереди следующий проект, и меня приглашают приехать. Так начинается новый этап в моей профессиональной карьере – работа международного консультанта. За первым проектом следует второй, за одной компанией  –  другая, потом следующая и так далее. Среди моих заказчиков  –  компании разного размера, в том числе и такая, которая входит в пятерку крупнейших нефтяных компаний мира. В 1998 году к их списку добавился Газпром. 

После года интенсивной работы я решил сделать перерыв и привести в порядок давно ждущие своей очереди "Записки идеалиста". Начинаю писать и вижу, что содержание выходит за рамки узкой темы поисков нефти. Она служит лишь фоном, на котором разворачивается моя профессиональная драма, а также раскрываются особенности профессиональных и общечеловеческих отношений в Израиле. Поиски нефти не проводятся в вакууме, вне общей политической и моральной обстановки. В конечном итоге именно она определяет подход к разведочным работам и их практические результаты.

Когда-то в России я говорил себе – единственная страна, в которой я был бы счастлив найти нефть, это Израиль. Сейчас я говорю – Израиль это единственная страна, в которой я не хотел бы больше этим заниматься. И, тем не менее, каждый новый разведочный проект напоминает мне о странном чисто израильском парадоксе: живя в Израиле, я вынужден использовать свои знания и опыт для поисков нефти за тысячи километров от него, в странах, с которыми я никак не связан, если не считать профессионального интереса. В то же время в каких-то ста километрах от моего иерусалимского дома находятся залежи нефти, которая необходима Израилю и которая еще не обнаружена из-за уродливых амбиций и профессиональных ошибок. 

Многие годы я считал, что, как еврей, должен что-то сделать для Израиля. Где бы я ни находился  –  в России, Канаде, Израиле  –  эта мысль не покидала меня. Она была не просто абстрактной мечтой. Я делал для этого все, что было в моих скромных силах. Вероятно, моя активность была чрезмерной и вызывала раздражение чиновников от геологии. То, что в Канаде, да и во всех остальных странах рассматривается как положительное качество ("В ситуациях, когда трудно принять решение, проявляет настойчивость и целеустремленность"  –  было сказано о моей работе в Канаде), в Израиле считается профессиональным минусом. Как бы то ни было, железный местечково-левантийский кулак выбил эту мысль из моей головы. Больше она меня не тревожит. Остался, правда, горький осадок, который всегда возникает, когда расстаешься с иллюзиями. За опыт надо платить, и единственным оправданием ошибки является урок, который из нее можно извлечь. Урок, который я усвоил, помог благополучно разрешить мои личные профессиональные и моральные проблемы. 

В России и в Канаде я жил только Израилем – событиями, которые происходили в стране, новостями из нее. Сейчас меня уже ничто здесь не волнует – левые, правые, верующие, неверующие, сионизм, постсионизм, партии, выборы. Я сравниваю себя с неким французским коммунистом 50-х годов, который смотрел на Советский Союз, как на прообраз светлого будущего всего человечества, и мечтал побывать в этой замечательной стране. А когда мечта вдруг осуществилась, он был опустошен и раздавлен тем, что увидел. Мне остается лишь смотреть на все глазами туриста – любоваться природой Израиля, спокойно разглядывать его восточный облик под тонкой оболочкой западной цивилизации и с любопытством следить за усилиями страны проложить свой нелегкий путь в современном мире. Что касается сложнейших внутренних проблем, то я пришел к твердому убеждению – большая часть их создается чиновниками разных уровней, от министров и ниже. К чиновникам относятся и такие специалисты, как Байт, Друкман и им подобные. И не потому что они этого хотят, а потому что иначе не могут (как в той притче о скорпионе и лягушке).

Конечно, я желаю Израилю успехов, но как наблюдатель, а не участник. Именно на такую моральную позицию упорно сталкивало меня это государство. А государство, как известно, сильнее личности. И лишь одна мечта все еще связывает меня с тем идеалистом, который сошел с трапа самолета в аэропорту Бен-Гурион жарким августовским днем 1977 года, – чтобы нефть, так долго ждущая своего часа в недрах страны, перекрыла путь танкерам, доставляющим ее из заграницы. В личном плане для меня больше не имеет значения, что это произойдет без моего участия. Я свой вклад уже сделал. 

Из окон моей иерусалимской квартиры открывается панорама Иудейских гор – один из красивейших пейзажей, который я когда-либо встречал. Мой дом на самой окраине города, за ним больше нет строений. Только мягкие рыжие холмы, зеленые долины, оливковые рощи и далекие, словно игрушечные, арабские деревушки. Этот изумительный вид действует как целительная терапия. Какие бы неприятности не омрачали мою суетную жизнь (как образно говорят на идиш, сохнут-шмахнут, шахал-шмахал, байт-шмайт), я подхожу к окну, и почти осязаемый покой, разлитый над этими вечными холмами, приводит мои мысли и чувства в состояние гармонии и равновесия. Все пройдет, а холмы останутся. Немые свидетели тысячелетий, они видели все – и как евреи сражались с врагами, и как воевали друг с другом. И кто знает, в каких войнах наши предки были более беспощадны? Нам остается только полагаться на Иосифа Флавия, который писал во вступлении к “Иудейской Войне”: "Я покажу контраст между жестокостью еврейских лидеров по отношению к соотечественникам и милосердием римлян по отношению к чужеземцам". Современный Израиль  –  это плоть от плоти своей истинной истории и истинных национальных традиций. В этом отношении мало что изменилось. Что касается десяти прекрасных заповедей, то они уже давно подарены другим народам, как и было предначертано. Впрочем, подарок оказался никому не нужным, кроме философов-идеалистов и моралистов-пессимистов.

На закате косые лучи солнца создают причудливую, быстро меняющуюся игру света и тени  –  вот ближайший холм, еще несколько минут назад озаренный светом, уже отошел в тень, а лучи высветили другую вершину. Но вот уже и ее сияние ускользает к соседнему холму. Через четверть часа на все ложится прозрачный темно-синий сумрак, который еще больше подчеркивает мягкие формы ландшафта. И лишь далеко на горизонте, где-то над Средиземным морем, продолжает полыхать огненно-красный закат.

Не такова ли и судьба человеческая? Еще вчера твоя жизнь была озарена светом, а сегодня плотная тень обволакивает тебя. Но если ты действительно чего-то стоишь и веришь в себя, то завтра снова наступит день и снова взойдет солнце. И ты снова получишь свою долю света. И, в конечном счете, неважно, где этот свет прольется на тебя, на исторической родине или за ее пределами. Как сказал Гете  –  если ты не можешь делать то, что тебе нравится, то пусть тебе нравится то, что ты делаешь. То, что я делаю, мне по-настоящему нравится. Я мог бы делать то же самое и в этой стране. Для этого я и приехал в нее тринадцать лет назад (в 2012 году минуло уже тридцать пять лет). Но теперь это не моя проблема. 

Послесловие 1 (1990 год)

Эти записки уже были сданы в издательство, когда Ирак захватил Кувейт, и над миром нависла угроза нового нефтяного кризиса. События застали меня в Восточной Сибири, где я выполнял для европейской компании оценку нефтяного потенциала одного из наиболее сложных и удаленных районов мира.

Облетая на вертолете труднодоступные районы Якутии, я думал о том, как быстро все меняется в работе консультанта. Только месяц назад я закончил проект разведки Восточной Болгарии и ее черноморского шельфа, и вот уже Сибирь – совершенно другая геология, другие условия поисков нефти. Неожиданный и волнующий поворот судьбы снова привел меня в страну, где начиналась моя профессиональная карьера. Во время одной из многочисленных встреч с российскими коллегами мне был задан неизбежный вопрос – почему, живя в Израиле, я не работаю в этой стране? Ответить на него можно было по-разному. Но я предпочел правду и сказал, что некий израильский министр вынес приговор о моей профессиональной непригодности. Разумеется, мне не поверили. Решили, что я что-то скрываю. Временами я и сам начинаю сомневаться, что такое могло произойти.

Мы летим на высоте 300 метров над Сибирской тайгой, но мои мысли сейчас на Ближнем Востоке. Вспоминаются слова, сказанные в конце Второй мировой войны Гарольдом Айксом, министром внутренних дел в правительстве Рузвельта: "Скажите мне, как будут распределены источники нефти, и я скажу вам, как долго продлится мир". 

Двести лет назад Фридрих Шиллер написал: "Любовь и голод правят миром". Сегодня миром правит нефть. И мои мысли возвращаются к ней. Я думаю о том невероятном упорстве и целеустремленности, с которыми нефтяные компании ведут разведку во всех уголках мира. Их ответом на нефтяной кризис 70-х годов были поиски в любом районе, где имелись хотя бы малейшие шансы найти углеводороды. И успех превзошел все ожидания.

Перед лицом нового нефтяного кризиса Израиль должен, наконец, сделать то же самое. Затраты на разведку подсолевой нефти в Мертвом море составят не более 3% от стоимости ее годового импорта. Если не мы сами, то кто за нас? Если не сейчас, то когда? Если не под Асфальтовым (!) озером, то где? 

Послесловие 2 (2012 год)

Хочу поставить точку, но не удается. Жизнь продолжается, а с ней и наша удивительная история. Поэтому не могу не рассказать о нескольких эпизодах, произошедших уже после публикации “Записок” (1990 г). 

1. В Геологической службе находится единственное в Израиле кернохранилище, куда доставляются образцы пород из всех разведочных скважин, пробуренных в стране. Заведовал этим хозяйством многие годы Давид Мандель, польский еврей, простой скромный бесхитростный человек. У меня с ним установились добрые отношения. В 1990 году он уже был на пенсии, но продолжал работать, получая дополнительно к ней небольшую зарплату. Когда вышла книжка, он попросил у меня несколько экземпляров, чтобы раздать сотрудникам. Вскоре он позвонил и сказал, что книжку быстро разобрали, и спрос на нее продолжается. Я передал ему еще десять экземпляров. Через день он неожиданно приехал ко мне в сильном волнении, вернул оставшиеся четыре книги и рассказал, что произошло. Его вызвали в дирекцию и предупредили – если он продолжит распространять эту клеветническую антисионистскую книгу, то будет немедленно уволен. Больше того, у него потребовали назвать тех, кто уже получил ее. Давид был очень напуган, просил никому не рассказывать об этом, чтобы не дошло до начальства, и не обижаться. Я, конечно, успокоил его и сказал, что все понимаю. Но на этом дело не кончилось. На следующий день он позвонил снова и сообщил, что два человека (он назвал имена) попросили у него книгу при условии, что никто об этом не узнает. И спросил, что ему делать? Я хорошо знал обоих и сказал, что пошлю им книжки по почте.

Я никогда никому не рассказывал эту невероятную историю по двум причинам. Во-первых, чтобы не навредить Давиду. А во-вторых, потому, что в нее трудно поверить. Сейчас Давида уже нет, поэтому первая причина отпала. Что касается второй причины, то в основе ее лежит зыбкая иллюзия, будто Израиль это не Советский Союз, в нем такое невозможно. К сожалению, это всего лишь еще одна иллюзия… Но есть время молчать, и есть время рассказывать. Пришло время рассказать и об этом. Если не сейчас, то когда? Если не здесь, то где? Поведав эту историю, я, во-первых, почтил память хорошего человека Давида Манделя, а, во-вторых, испытал облегчение от того, что уже не унесу ее туда, где книги не пишут и не читают… 

2. В 1996 году под Ариэля Шарона было создано новое Министерство национальной инфраструктуры, в состав которого вошло и Министерство энергетики с отделом нефти. В 2001 году этот портфель получил Авигдор Либерман, друг, покровитель и защитник всех, говорящих на русском языке. Вскоре мне позвонил Гедалия Гвирцман и сообщил, что новый министр решил учредить консультативный Совет из “русских” ученых, в котором есть секция разведки нефти. И Гедалию попросили подготовить список специалистов для нее. “Если не возражаешь, я хочу предложить тебя руководителем секции”, – сказал он. “Ты, видимо, забыл, что я персона нон грата, – ответил я, – Вряд ли из этого что-то получится”. Гедалия рассмеялся: “Брось, Хаим. Десять лет прошло. Неужели ты думаешь, что люди здесь настолько лишены здравого смысла? Предоставь это мне”. Через неделю Гедалия позвонил снова. “Хаим, я очень сожалею, но ты оказался прав. Я ничего не мог сделать. Не хочу называть имена. Ты их знаешь. У меня нет слов”, – он был искренне огорчен. “Конечно, знаю. Не переживай. Я все равно еду в Лондон, там ждет большой проект. И мне будет не до говорильни в этом Совете”. Секция разведки нефти заседала пару раз, поговорили, попили кофий, составили протокол. Через год Либерман ушел в отставку. Консультативный Совет ученых ушел вместе с ним. Так закончилась очередная показная инициатива на министерском уровне… 

3. В 2002 году отдел нефти Министерства национальной инфраструктуры объявил открытый конкурс на замещение должности советника по нефтяной геологии. Я, конечно, знал, что шансов занять ее у меня меньше, чем у водителя бензовоза. К тому же эта смешная министерская должность мне и не нужна. Но все же решил повеселиться и послал документы. Мне было просто интересно, что они придумают на этот раз. 19 марта 2002 года получил ответ: “Министерству требуется специалист по решению инженерных задач добычи нефти. А ваш опыт ограничен ее поисками и разведкой. Поэтому вы не можете участвовать в конкурсе“. Здесь есть тонкость. Для решения инженерных задач добычи надо, как минимум, иметь нефть и добывать ее. В Израиле нет ни того, ни другого. Поэтому, единственное, что сейчас требуется стране – это грамотные поиски нефти и грамотные специалисты в этой области. И только после открытия месторождений наступит очередь специалистов по добыче. Это все равно, как если бы человек, решивший построить дом, нанял вместо строителей дизайнера по интерьеру. Между прочим, после окончания института я работал несколько лет геологом, затем главным геологом нефтедобывающего предприятия. И это тоже было указано в резюме. Но, как всегда, ответ был неуклюжим и неряшливым. Подписал очередной “отказ” наш старый знакомый доктор Иехезкель Друкман, главный специалист Министерства по нефти. Чарли. Прошло 26 лет с его первого отказного письма, а он все еще не может угомониться. Вспомнились недавние слова Гедалии: “Неужели ты думаешь, что люди здесь настолько лишены здравого смысла?”. Думаю, они лишены чего-то более важного. 

Конечно, нельзя ожидать и требовать от них чтения старых мудрых книг по своей специальности (сомневаюсь, что и новые ими прочитаны). Но здесь уместно сослаться на уже упомянутые мною в главе 5 “Беседы Даниэля с Каппиусом о поисках разных металлов и воды” (1518 г). Опытный Даниэль поучает молодого Каппиуса: “Если ты уделишь больше внимания добыче, чем искусству поисков, то ты лишишься знаний и об искусстве поисков”. Уже в ХVI веке Даниэль знал то, что неведомо Иехезкелю в ХХI веке… 

4. Прошло девять лет. За это время я несколько изменил свою ориентацию (не подумайте плохого), стал меньше заниматься консультациями и больше литературными делами. Написал остросюжетный роман о поисках нефти “И сотворил Бог нефть…” (“Серая зона”), который был издан в России и распродан за три месяца. После этого была выложена его Интернет-версия. Сейчас, когда пишутся эти строки, по данным сайта “Agent Load. com” книгу скачали более 700 тысяч человек. Опубликовал много рассказов и публицистических статей. Одна из них “Миру надоели евреи”, в которой показано безумие так называемого мирового сообщества, кажется, побила все рекорды циркуляции в Интернете.

Но главной моей задачей стала разработка метода прямого детектирования нефти с поверхности земли еще до бурения разведочной скважины. Такой метод более полувека был (и остается) мечтой разведчиков, и многие нефтяные исследовательские организации интенсивно работали в этом направлении. Однако проблему решить не удалось, и в настоящее время сама идея такого метода считается чем-то вроде фантастической идеи вечного двигателя. Мне удалось решить ее. Оказалось, что над залежью на глубине всего 2 метра повсеместно присутствуют следы взаимодействия породы с углеводородами, которые фиксируются специфическим физическим параметром, определяемым при анализе образцов породы. Величина параметра и служит прямым индикатором наличия или отсутствия нефти. Но при обсуждении этого открытия с коллегами пришлось столкнуться с тем, что отмеченное “повсеместное присутствие следов над залежью” не укладывается в существующие традиционные представления и поэтому вызывает всеобщее недоверие. Для объяснения столь неожиданного и неизвестного ранее явления я обратился к истории открытия системы кровообращения (правильно выбранные аналогии нередко оказываются эффективным научным аргументом). Загадка этой системы поражала врачей и мыслителей еще со времени Гиппократа. Но только в 1628 году английский врач Вильям Гарвей обнаружил два круга кровообращения – малый (в легких) и большой (по организму в целом). Однако он не смог объяснить, почему кровь присутствует повсюду, в любом месте, где нет видимых кровеносных сосудов. Поэтому его открытие было встречено с недоверием и подверглось ожесточенной критике. В нем не хватало какого-то важного звена. И это звено нашел спустя тридцать лет итальянский анатом Марчелло Мальпиги, открывший с помощью микроскопа движение крови по филигранной паутине капилляров, пронизывающих весь организм человека. Сенсационное открытие Мальпиги вызвало еще большее недоверие, но со временем было признано всеми.

Анализы многочисленных образцов, отобранных на разных месторождениях, позволили мне придти к выводу, что нечто подобное существует и в толще горных пород между залежью нефти и поверхностью. Она вся пронизана системой мельчайших трещин, по которым микроколичества углеводородов мигрируют из залежи к поверхности. Конечно, аналогия с кровеносными капиллярами весьма условна, но принцип “пронизанности” здесь тот же. Следы воздействия углеводородов на минералы очень стабильны, подобны “отпечаткам пальцев” и могут быть обнаружены методом физического анализа.

Этот успех (или удача) имеют несколько составляющих, в том числе психологическую, которая может быть выражена словами выдающегося американского астрофизика Эдвина Хаббла (1869-1953): “Когда ученый говорит, что это предел и ничего больше сделать нельзя, – он уже не ученый”. Поэтому в основе любого открытия или изобретения лежит, прежде всего, игнорирование существующего предела. С этого я и начал. 

Здесь стоит привести небольшой отрывок из выступления Стива Джобса, основателя компании Apple, перед выпускниками Стенфордского университета: “Я создал компанию Apple и потом был уволен из нее. Но оказалось, что это увольнение было лучшим, что могло произойти со мной. Я освободился и вошел в один из самых креативных периодов своей жизни”. Сейчас, оглядываясь назад, я могу сказать подобно Стиву Джобсу, что получение волчьего билета было лучшим, что могло произойти со мной в Израиле. Я освободился и вошел в один из самых креативных периодов своей жизни… 

В 2011 году было проведено успешное тестирование метода по образцам породы, отобранным на единственном в Израиле нефтяном месторождении Хелец, около Ашкелона. Образцы отбирались как над залежью, так и за ее пределами. При этом за контуром нефтеносности я обнаружил неизвестный ранее нефтяной участок, который может дать “второе дыхание” этому истощенному месторождению. Моим партнером стала крупная юридическая фирма, специализирующаяся в области корпоративного права и занимающаяся делами промышленных и финансовых компаний. Она начала поиски инвестора среди своих клиентов. Вскоре состоялась встреча с Эйтаном Эльдаром, владельцем большого холдинга. Узнав, что тестирование проводилось на месторождении Хелец, принадлежащем нефтяной компании Лапидот, он сказал, что хорошо знает ее владельца Якова Люксембурга. И предложил провести контрольный тест, при котором компания сама отберет образцы, а мы сделаем их анализ. Такой тест, называемый слепым, гарантирует объективность результатов, так как тот, кто анализирует образцы, не знает, в каких точках они отобраны. Эльдар договорился с Люксембургом, и тот поручил генеральному менеджеру компании Эли Камару обсудить с нами этот вопрос. Я объяснил Камару суть метода, показал полученные результаты и подчеркнул, что в случае успеха, в котором не сомневаюсь, Лапидот получит беспрецедентное технологическое и финансовое преимущество перед всеми другими нефтяными компаниями. Упомянул и о новом нефтяном участке, не показав его на карте (это следовало сделать на следующем этапе переговоров). Он очень воодушевился, что произошло бы с любым нефтяником на его месте, и сказал, что сообщит об этом главному геологу компании, который должен будет отобрать образцы.

– Кто ваш главный геолог? – спросил я.

– Чарли Друкман. Вы знаете его?

О, Всемогущий, неужели такова воля Твоя?

– Да, я знаю Чарли.

– Прекрасно. Завтра же поговорю с ним, и мы свяжемся с вами.

Через два дня Камар позвонил и сказал, что Друкман по непонятной причине категорически против участия компании в этой работе и убедил в этом Люксембурга. Прошло 35 (!) лет, но микроб ксенофобии, поразивший его grey matter (серое вещество, прим. ред.) еще до знакомства со мной, по-прежнему пожирает мозг этого маленького человека. Может быть, корни такого феномена следует искать в той стране, откуда он приехал? Все мы евреи, но при этом остаемся евреями марокканскими, румынскими, русскими, немецкими, и это определяет многое в нашем менталитете и поведении. Каждая этническая группа наделена израильским фольклором меткой характеристикой. Например, о румынских евреях говорят: “Если ты поздоровался с ‘румыном’ за руку, не забудь потом пересчитать свои пальцы”. Что касается “немцев”, то они якобы убеждены, будто Бог, назначив евреев избранным народом, имел в виду только немецких евреев. Попали под раздачу и “русские”, и “курды”, и все остальные. Таков еврейский юмор… 

У Чарли Друкмана не возникло даже элементарного любопытства, которое проявил бы любой геолог в мире, узнав о таком методе. Иное всепоглощающее чувство владеет им. А человек, обуреваемый таким чувством, может многое сделать в Израиле, какую бы незначительную должность он не занимал. Гаечный ключ в прямом и переносном смысле доступен каждому… “Неужели ты думаешь, что люди здесь настолько лишены здравого смысла?” – добрый Гедалия, ты плохо знаешь своих соотечественников. Сколько таких “чарли” сидят в многочисленных мисрадах (офисы) и, прикрываясь флагом сионизма, как жуки-точильщики разрушают эту прекрасную страну, единственную страну, которая у нас есть. Удастся ли им завершить свое черное дело, или какое-нибудь чудо приведет к очищению нашей большой авгиевой конюшни? В еврейской истории чудеса случались, хотя надежд с каждым годом становится все меньше… 

5. Вот теперь можно поставить точку. 

***

Любое повествование надлежит закончить кратким, но емким заключением. Если у автора нет для этого нужных слов, как в данном случае у меня, то их можно позаимствовать. Поэтому для достойного завершения нашей истории, густо замешанной на идеализме, иллюзиях и неприглядной реальности, обратимся к сочинению великого Эразма Роттердамского “Похвала глупости”: “Найдутся, быть может, хулители, которые станут утверждать, будто подвергаю я поруганию всех и каждого. Я же не только избегал незаслуженных обвинений, но сверх того – старался умерить всячески слог,  дабы разумному читателю сразу же было понятно, что стремлюсь я скорее к истине, нежели к злому глумлению. Я не хотел, по примеру Ювенала, ворошить сточную яму тайных пороков и охотнее выставлял напоказ глупое, нежели гнусное. Но и называть низкое возвышенным не считал нужным”. 

Подвести итог “Запискам идеалиста” я хочу небольшим стихотворением, которое написал после получения Государственного Волчьего Билета. С тех пор я не работал на исторической родине ни одного дня. Все мои гражданские права без права на работу по специальности превратились в фикцию. Правом работать дворником или охранником я не воспользовался, уступив, если вдруг потребуется, эту возможность голым королям. На благополучии Израиля это, конечно, не отразилось (отряд не заметил потери бойца). На моем тоже, хотя авторы Билета очень надеялись на обратное. Иначе их радость была бы не полной (это составная часть национального характера)… Первые три четверостишия отражают официальную государственную точку зрения, последнее – мою собственную. 

АРХИПЕЛАГ “ГАЛУТ” 

 

 

 

                                   Иерусалим, 1990-2012 

***

Приложение

Газета Маарив, 16.04.1991

Ёхай Рафаэли

КУВЕЙТ ТОЖЕ СЧИТАЛСЯ КОГДА-ТО СУХИМ

(О книге Хаима Соколина “Есть ли нефть в Израиле?”, изд. Лексикон, Иерусалим, 1990 г)

Доктор Хаим Соколин – репатриант из Советского Союза, специалист по поискам нефти, утверждает с убежденностью профессионала, что в Израиле есть нефть. Он считает, что она до сих пор не обнаружена из-за профессиональных ошибок и неправильной разведочной концепции. А его критики заявляют, что Соколина следует госпитализировать. Кому верить?

Перед нами история Хаима Соколина – репатрианта из СССР, специалиста по разведке нефти. Он приехал в Израиль, затем уехал в Канаду и через шесть лет вернулся. Человек, мягко говоря, необычный. Это история небольшой книги, которую он написал. Книга тоже, мягко говоря, необычная.

Называется она “Есть ли нефть в Израиле?”. В продажу книга еще не поступила. Один экземпляр оказался в библиотеке Махона геологии (Геологическая служба) и разразилась буря. Реакция была мгновенной – сплошная ругань и очернение в адрес автора. Весь геологический истеблишмент восстал против этого русского еврея. Итоговый вывод книги подобен взрыву. Соколин не только подвергает профессиональной критике израильских разведчиков нефти, но и указывает альтернативу: “Промышленные залежи нефти располагаются в Мертвом море под пластами соли”. Вот его ключевая фраза: “Необходимо бурение глубоких скважин на подсолевой горизонт, а вместо этого разведка велась и ведется на неглубокие пласты, залегающие над солью”. Оппоненты Соколина прочитали все, что он говорит об их безуспешных поисках нефти, которые продолжаются почти сорок лет. В разговоре со мной они отказались открыто комментировать книгу, все их заявления сделаны с условием анонимности.

Книга объемом 93 страницы, написана в лаконичном стиле и насыщена фактами из жизни автора, из истории разведки нефти в Израиле и в ряде других стран. Главы 1, 2 и 3 описывают приезд семьи Соколиных в Израиль и первые поверхностные впечатления от страны. Но в главе 4 и далее автор переходит к более глубоким наблюдениям, размышлениям и выводам, в том числе к характеристике конкретных людей. Вот, например, что говорится о главном геологе компании ХАНА Элиезере Кашаи: “Человек интеллигентный, с мягкими манерами. Однако один факт остается несомненным – за 20 лет на посту главного геолога он не пробурил ни одной удачной скважины. Это своего рода мировой рекорд, достойный книги Гиннеса. Такого геолога можно уподобить хирургу, не сделавшему ни одной успешной операции”. Оппоненты Соколина отреагировали следующим образом: “Это оскорбление. Кашаи прекрасный честный человек”. Как видим, Соколин не подвергает сомнению человеческие качества Элиезера Кашаи, он говорит о другом.

Хаим Соколин – доктор геологии, работавший более 20 лет в области разведки нефти в СССР. Последние годы он специализировался на поисках месторождений в солянокупольных районах и опубликовал книгу о методах поисков нефти в них. В Мертвом море также имеются подобные геологические структуры. Его профессионализм и опыт в этой области не подлежит сомнению. Это подтверждает, в частности, профессор Гедалия Гвирцман, бывший начальник отдела нефти Махона геологии. Между Соколиным и Гвирцманом существует профессиональное взаимопонимание. Оппоненты Соколина объясняют это просто: “Гедалия любит всех”. В 1978 году Соколин начинает работать в отделе нефти, и Гвирцман поручает ему ревизию всех прошлых разведочных работ в районе Мертвого моря и оценку его нефтяного потенциала. К тому времени район был признан неперспективным для дальнейших поисков нефти.

На основании детального геологического анализа и сопоставления с другими аналогичными районами Соколин приходит к выводу, что залежи нефти расположены под соленосным пластом на глубине 6 тысяч метров. Вся предыдущая разведка была ориентирована на поиски нефти над солью, а бурение велось на глубину до 3-х тысяч метров. Этот вывод требует пересмотра разведочной концепции. Соколин приводит пример Кувейта, который на протяжении 25 лет также считался неперспективным районом. И лишь после того, как проблему рассмотрели с других геологических позиций, там началось нефтяное “наводнение”.

Соколин опубликовал подробный отчет со своим анализом 11 лет назад, в 1980 году, и передал его компании ХАНА. Компания отправила отчет на экспертное заключение в США, известному специалисту Джеймсу Вильсону, бывшему президенту Американской Ассоциации Нефтяных Геологов. Вильсон дал положительное заключение о работе Соколина и поддержал его выводы и рекомендации. Несмотря на это, ХАНА продолжала бурение в прежних неперспективных районах на малую глубину, что заранее обрекало разведку на неудачу и дальнейшую дискредитацию района. Соколин пытался протестовать, но к его мнению не прислушивались. Он пришел к выводу, что его дальнейшая работа в Израиле не имеет смысла.

В 1980 году Соколин получает предложение от канадской компании занять должность старшего советника по международной разведке и временно уезжает из Израиля. Он участвует в успешных проектах во многих странах, приобретает международный опыт разведки нефти. Критикам профессиональных достижений Соколина ничто не поможет. В отличие от них, он участвовал в открытии нефти, а не только в ее бесконечных поисках.

В 1987 году Соколин с женой возвращаются в Израиль. Он пишет: “Мы вернулись в Израиль, как и планировали”. Один из его критиков, который настоял на своей анонимности, утверждает: “Он провалился в Канаде, потому и вернулся”. На просьбу привести доказательства провала критик сказать ничего не смог. После возвращения Соколин начинает искать работу в Израиле, но все его усилия оказываются безуспешными. Тогда он обращается к министру энергетики Моше Шахалу. Шахал не ответил на два его письма. Помощник министра Ярон Ран говорит: “Я помню, что Соколин прислал письмо, в котором просил Шахала о встрече. Но не может же простой геолог говорить непосредственно с министром. Шахал передал письмо на заключение. И ему сказали, что профессиональная подготовка этого человека недостаточна для работы в Израиле и что он конфликтует со всеми геологами в стране. После этого министр решил не отвечать на письмо”.

Соколин вспоминает в связи с этой историей случай, когда в России ему пришлось обратиться к Председателю КГБ Андропову. Андропов проявил внимание к его проблеме и помог решить ее. Соколин делает вывод, что израильский министр по сравнению с Андроповым – это “голый король”. Он не скрывает своего презрения к израильской бюрократии.

В конечном счете, Соколин убеждается, что возможность работать в Израиле для него закрыта навсегда. Он принимает предложения иностранных нефтяных компаний и начинает консультировать разведочные проекты в разных странах. Среди его заказчиков компании разного размера, в том числе входящая в пятерку крупнейших компаний мира. Он предоставил подтверждение этого, но сказал, что без согласия компании не может разрешить публикацию ее названия.

Теперь обратимся к реакции на книгу израильских геологов, занимающихся поисками нефти. Все их комментарии было разрешено цитировать, но без указания имен.

Один его критик говорит: “Неделю назад я прочитал его книгу и отчет по Мертвому морю. Там нагромождение лжи и полуправды. Я не перечеркиваю его как специалиста, но в Израиле он конченый человек. Он понимает это и хочет отомстить. Книга превращает геологическое сообщество в прах и пепел, в сборище приятелей, которые никогда не найдут нефть”.

Другой более краток: “Все это отвратительно. Противно. Не стоит копаться в этом. Этого человека надо госпитализировать”.

И третий, которого Соколин вообще не затрагивает в своей книге: “Это грустная история крайне разочарованного человека. Ему был дан шанс в стране, но он его упустил. Я слышал от тех, кто работал с ним, что некоторые его утверждения правильные и соответствуют действительности, что он опытный знающий специалист. Но он не сионист и ведет себя высокомерно. Его иврит очень плохой”.

Заявление официального представителя министерства энергетики (также на условиях анонимности): “Доктор Соколин работал в Махоне геологии. Затем уехал в Канаду. После возвращения в страну его нельзя было трудоустроить из-за сокращения бюджета. Нам жаль, что разочарование этого человека нашло отражение в книге, которая якобы посвящена поискам нефти в Израиле, а на самом деле в ней очерняются прекрасные специалисты, которые делают все возможное, чтобы найти нефть”.

Разведочная скважина в районе Арват Сдом, которую доктор Хаим Соколин рекомендовал в своем отчете и которую поддержал рецензент Джеймс Вильсон, все еще не пробурена.

В заключение остается сказать следующее: если то, что написано в его книге “Есть ли нефть в Израиле?”, правда, то местное нефтяное сообщество смеется над нами уже многие годы. И это еще мягко сказано. 

***

Х. Соколин. Комментарий по поводу анонимности в статье “Кувейт тоже считался когда-то сухим”.

В 70-80-х годах в ивритоязычных СМИ была популярна тема отличия советских евреев от коренных израильтян по ментальности, поведению, общественной активности и т. п. Одним из таких отличий считалась зажатость репатриантов, боязнь открыто высказывать собственное мнение, называя при этом свое имя, опасение за возможные последствия. Все это, по мнению СМИ, было результатом советского воспитания. Израильтяне, согласно этим же СМИ, лишены таких комплексов. Они не боятся высказываться открыто по любому вопросу, им чужда анонимность. Вероятно, мои “критики”, как их мягко называет автор статьи (в их заявлениях нет и намека на профессиональную критику), не знали, что должны соответствовать образу, придуманному для них СМИ. Как, впрочем, и многим другим придуманным образам. Покров анонимности – это обычная перестраховка мелкого пакостника, в основе которой лежит банальная трусость. А вдруг Соколин превратится из гонимого в гонителя. Поэтому лучше не светиться. На всякий случай…

Номер 7(154)  июль 2012 года Номер 7(154)  июль 2012 года Номер 7(15