Понятие интеллигенции, сложившееся в России девятнадцатого – двадцатого века, однозначно привязывает интеллектуальную компетентность, продуктивность и независимость к  высокой нравственной позиции человека умственного труда.  Для западного представления об интеллектуале  такая  привязка обязательной не является. Возможная причина этого разного  восприятия интеллектуальности  заключается в том, что для необразованной и веками принуждаемой к рабскому труду народной массы России  одним из «путей к свету и к свободе» вполне обоснованно считалось  просвещение, и таким образом, даже сельский фельдшер или грамотный ремесленник ощущал себя в некотором роде просветителем. Понятно, что  в этом качестве он должен был ориентироваться на те или иные нравственные идеалы. Перефразируя Е. Евтушенко («поэт в России больше, чем поэт»), этот фельдшер  в своем самовосприятии был «больше, чем  фельдшер», а ремесленник – «больше, чем ремесленник».  Тем  более справедливо было бы сказанное в отношении сельского учителя или священника тех времен. Интеллигенция «низовая» и интеллигенция «элитарная» (из высших социальных слоев) длительный период смыкались в неком едином строю «служения народу». Образованные люди  могли кардинально  расходиться  в выборе духовных ценностей и ожесточенно спорить друг с другом, но при этом образованность сама по себе синонимом  интеллигентности  не считалась («образованцы»  А.И. Солженицына). 

Ожесточение этих споров не утихает и сегодня, но содержательность их всё более сомнительна. Было бы странно исключать из интеллигентов, скажем, некоторых советских корифеев науки (академиков)  на основании того, что они были убежденными сталинистами, либо зоологическими антисемитами. Возможно, в  их самовосприятии сталинизм или антисемитизм как раз выступали как свидетельство  высокой нравственности. Точно так же нелепо было бы сегодня исключать из интеллигентов выдающегося русского поэта, поскольку он сторонник путинского захвата Крыма, либо замечательную актрису, поскольку она, напротив, ярая противница этой акции.

В своей статье д-р Э. Добрускин предпринимает полезную попытку «развести» интеллектуализм и столь по-разному понимаемую моральную позицию человека умственного труда.  Но при этом интеллигенция, осмысливаемая в иных координатах,  предстаёт ничуть не менее ценной социальной группой, чем она выступала перед нашим взором, когда ей приписывалась  «светоносная» функция.

Э. Добрускин видит ее функцию в обнаружении, осмыслении и накоплении информации, которая необходима обществу для вероятностного прогнозирования  предстоящих масштабных перемен в жизни человечества. Главное моральное требование к интеллигенту в рамках этого подхода – требование безусловной интеллектуальной честности: он описывает именно то, что наблюдает, пытается выразить именно то, что его захватило и думает то, что ему представляется резонным. Истина неоднозначна; благородные  намерения не всегда оказываются добрыми. Борьба позиций, а подчас их несовместимость – неизбежное побочное явление свободы мысли. Столь же неизбежно устаревание научных и художественных концепций, но  также – и их возвращение  на арену в новом облике. Важно то, что без интеллигенции никакая динамика общества была бы невозможной. Вспоминается высказывание на семинаре известного алгебраиста  Ю. Манина: «Интеллигенция – прослойка, наличие которой почти ничего не меняет, но отсутствие которой многое знаменует».

Известные сомнения вызывает, однако,  прямое наложение Э. Добрускиным  на социальные процессы нейробиологической концепции И. Фейгенберга  о вероятностном прогнозировании. Такой ход  мысли ведет автора к довольно спорному представлению о «социальном организме». В самом деле, будь общество аналогом некоего организма, к нему (обществу) действительно можно было бы применить принципы адаптационного моделирования среды, включая вероятностное  прогнозирование. Однако  положение о сходстве  социума с организмом, сама конструкция которого обеспечивает предсказуемость ряда процессов, определенно требует специальных доказательств.