Краткое предисловие. Автор предлагаемого текста – психиатр, и его знание мифологии не превышает уровня средней школы. Это обстоятельство не представляется ему существенным, поскольку в мифах его интересует не их конкретное содержание, а их изоморфная психологическая подоплека. Мифологические умопостроения суть «способ познания действительности», и именно в этом плане они представляют интерес для тех, кто посвятил себя исследованиям психики. Судя по литературе, эпистемологические аспекты понимания мира «через призму мифов» разработаны в значительно меньшей степени, чем культурологические [11, 12, 13, 20]. Гигантский корпус естествознания, следовало бы, на наш взгляд, пополнить прикладным мифознанием как одним из разделов психоантропологии [7]. 
Нижеследующая работа претендует не более чем на постановку вопроса.

Необходимые определения. Термины, используемые теориями познания, многочисленны и неоднозначны, в связи с чем привлечение их для данной работы (в центре которой – мифологическое миропонимание) вынудило бы автора к анализу существующих в литературе понятий [5, 21, 22], а это выходит за рамки поставленной им задачи. Взамен этого, читателю предлагаются рабочие определения рассматриваемых ниже феноменов – без соотнесения этих определений с разработанной ранее терминологией. 
Под средовой ситуацией ¹ предлагается понимать изменчивую конфигурацию факторов среды. Понятие «объективной» средовой ситуации всегда условно, поскольку оно предполагает выявление параметров среды с помощью определенного инструментария; «объективное», добытое с помощью какого–либо набора инструментов представляет собой тот частный аспект ситуации, который поддается параметризации данным конкретным способом. Для воспринимающего субъекта (а именно он – предмет обсуждения) ситуация неизбежно субъективна. 
Автор исходит из положения, что средовая ситуация, в целях выживания, «отображается», т.е. воспринимается живым существом. Это отображение осуществляется с помощью энграмм, возникающих в информационной системе организма (в мозгу – если речь идет о высокоорганизованных многоклеточных организмах). Энграмму можно определить как минимальную совокупность знаков (информационных единиц), необходимую для отражения сдвига в конфигурации факторов среды*² . Следует выделять две категории энграмм. Рецепторная энграмма есть минимальная информативная совокупность знаков, возникающая вследствие сдвига в конфигурации факторов среды, коль скоро таковой сдвиг возбудил органы рецепции. Иными словами, рецепторная энграмма отображает «наличествующее». Мнестическая энграмма представляет собой минимальную информативную совокупность знаков, которая зафиксирована в прошлом опыте индивида в ответ на сходный (имевший место прежде) сдвиг в конфигурации факторов среды. Иначе говоря, мнестическая энграмма отображает «ожидаемое».

¹ Курсивом даются авторские определения рассматриваемых феноменов. 
² Звездочкой помечены словесные обозначении рассматриваемых феноменов, уже использованные в тексте выше.

Мы рассматриваем акт восприятия как наложение рецепторной энграммы на мнестическую. Таким образом, отображение средовых факторов является, хотя бы отчасти, их «узнаванием». Рассогласование между наличествующим и ожидаемым требует от живого существа акта ориентации и динамизирует процессы научения. Устойчивые конгломераты мнестических энграмм условимся называть образами. 
Однако взаимоотношения между мнестической и рецепторной энграммами заслуживают более детального раскрытия. Следуя логике Д.Н. Узнадзе [18] и П.К. Анохина [1], можно утверждать, что мнестическая энграмма отображает актуальную потребность организма и в операциональном плане предшествует рецепторной. Именно актуальная потребность, нашедшая свое отражение в мнестической энграмме, определяет избирательную «настройку» органов рецепции. Так, при голоде рыба отслеживает в среде, в первую очередь, факторы, имеющие значение для ее насыщения (чем и пользуются рыбаки). Данные рецепции в определенном смысле оказываются исполнением «заказа», заключенного в мнестической энграмме. По Д.Н.Узнадзе, для живого существа любая ситуация есть «ситуация удовлетворения потребности» на основе сопоставления ожидаемого (извлеченного из прошлого опыта) с наличествующим. Сказанное еще раз подчеркивает относительность представления об «объективных» факторах среды. «Объективное» предстает перед нами всего лишь как «сходным образом воспринимаемое» группой (или видом) существ. Так, установленное в экспериментах игнорирование пауками зеленого цвета (они не различают серое и зеленое) означает не более чем общность восприятия цветов данным видом насекомых. Со своей стороны, человеческое сообщество может вырабатывать представления о «реальном» и «нереальном», основываясь исключительно на передаваемой из поколения в поколение конвенции (соглашении); видовая общность в данном случае второстепенна [2, 3, 21]. 
То, что дано в результате акта восприятия* обозначим как явление. Субъективная и «объективная» (конвенциональная) картина мира складывается из множества явлений. «Понимание» этой картины означает установление постоянной (повторяющейся) связи между явлениями. Это и есть эмпирическое постижение «реальности». Именно в сфере вычленения явлений и обнаружения связей между ними возникает тот тип миропонимания, который уместно называть мифологическим.

Общие феномены мифологического миропонимания. Важно подчеркнуть различия между мифологическим миропониманием и так называемым «примитивным мышлением». Примитивное мышление есть до–понятийное ассоциирование явлений и, в сущности, мышлением считаться не может. Явления случайно связываются между собой по их субъективной значимости (привлекательное – непривлекательное, угрожающее – безопасное, и т.п.); по их поверхностному сходству; по их случайной смежности в пространстве (одно вместе с другим) или во времени (одно перед другим), и т.п. Здесь мы имеем дело с синкретическим (свойственным раннему детству) способом конгломерации образов*. По мере освоения речи, образы получают «метки» в виде слов, но и это еще не мышление [3, 17]. Мышление начинается с освоения понятий, объединенных в понятийную сеть [3, 8]. Понятия аккумулируют социальный опыт адаптации носителей данной культуры к окружающей среде. Этот опыт (эмпирика) накладывает жесткие ограничения на субъективное оперирование образами и устанавливает для индивидуальной психики общеразделяемые конвенции мировосприятия. Растущего ребенка последовательно приучают видеть мир «правильно», т.е. «как все», а не «как хочется» или «как кажется». В противном случае он приобрел бы репутацию дурачка, т.е. низкий социальный ранг [3, 21]. 
Между тем, мифологическое миропонимание уживается с достаточно развитым мышлением. Первую бросающуюся в глаза особенность такого миропонимания можно было бы обозначить как криптосемотизм.³ Речь идет об обнаружение «тайных знаков» в наличествующей средовой ситуации* – вне связи с очевидным или даже вопреки очевидному. Иными словами, вычленяются «явления», недоступные, да и не подлежащие непосредственному восприятию. Так, средневековый европеец убежден, что за его правым плечом стоит ангел–хранитель, а за левым – бес, хотя он никогда их не видел [4, 11]. Этому, впрочем, легко находится конвенциональное объяснение. Чтобы увидеть ангела, надо сподобиться такой благодати, а бес оттого и носит кличку «лукавого», что способен мгновенно скрыться от взора. С этим моментом связана следующая особенность мифологического миропонимания – апрагматизм. Нет четкой границы между предполагаемым и воспринимаемым – той границы, которая появляется в сознании, благодаря повседневной практике действий. Средовые ситуации как таковые не требуют углубленного изучения, ибо всё, что необходимо знать о реальности, «уже известно». У нашего персонажа не должно возникать даже побуждения повернуть голову вправо или влево, чтобы удостовериться в наличии своих неизменных «спутников». Зато он знает, что, случайно плюнув не через левое, а через правое плечо, он может совершить кощунство, которое, согласно «опыту» социума, чревато наказанием. Если теперь с нашим персонажем или с его близкими произойдет какое–либо несчастье, это и есть «эмпирическое доказательство» того, что плевок угодил в ангела. Если несчастья не произойдет, это ничего не доказывает, поскольку, опять–таки, по «опыту» социума, беда случалась с множеством других, допустивших то или иное богохульство. Подобную апелляцию к конвенционально заданному «опыту» социума имеет смысл зафиксировать термином псевдоэмпиризм. 

³Автору отнюдь не импонирует добавление новых терминов к множеству существующих, но рассматриваемые здесь феномены нуждаются в словесном закреплении, для чего известные термины, по всей видимости, не подходят

Дело осложняется тем, что человек, вообще, внушаем. При умело производимой суггестии⁴ наш персонаж способен воочию увидеть и ангела, и беса. Таким образом, мифологические «явления» отныне переходят для него в категорию «очевидностей». После того как «тайные» явления раскрыты коллективу влиятельным лицом, они начинают восприниматься людьми как «реальные». Здесь достаточно ярко вырисовывается, четвертая особенность мифологического миропонимания: его коллективная функциональность. Те члены сообщества, кто мифологическими умопостроениями не руководствуется, должны быть дискредитированы, изгнаны (а то и преданы смерти); те, кто ими руководствуется, образуют иерархически структурированный коллектив и становятся управляемыми. Есть основания предположить, что повсюду, где социумом владеет непоколебимый миф, можно выявить властную группу, привилегии которой обеспечены следованием коллектива данному мифу. Причем, эти привилегии, как правило, передаются по наследству. 
Обратимся к примерам из этнографии, накопленным в ХХ веке [11, 12]. 
Девушка зазевалась при стирке на реке; ее растерзал подкравшийся крокодил. Практический вывод – необходимость быть бдительными, входя в реку, – племенем не делается (мифологический апрагматизм*). Старейшины утверждают, что злой дух, вселившийся в крокодила (мифологический криптосемиотизм*), чем–то разгневан, и, чтобы умилостивить его, необходимо бросить в реку еще одну девушку. Опыт племени «убеждает», что именно такие действия предотвратят очередные инциденты на реке (мифологический псевдоэмпиризм*). Несогласных с решением старейшин не обнаруживается (социальная функциональность мифа*). 
Знатный мертвец, искусно засушенный, остается членом семьи; перед ним ставят пищу, его берут с собой в сражения или на охоту. Тот факт, что пища остается нетронутой, а в предпринятых акциях труп совершенно пассивен, никого не смущает (мифологический апрагматизм). По признакам, которые известны только мудрейшим, удаётся судить, насытился ли мертвец и поддерживает ли он совершаемую группой акцию (мифологический криптосемиотизм). Его одобрение или неодобрение, как всем известно, решающим образом влияет на судьбу группы (мифологический псевдоэмпиризм). Те, кто способен увидеть ситуацию под другим углом зрения, опасаются даже подумать об этом (социальная функциональность мифа). 
Для того, чтобы утром взошло солнце, необходимо накануне, перед закатом, вырвать сердце у пленных. Если это не сделано (например, все пленные уже убиты), но солнце, тем не менее, взошло, установленная «связь» между данными явлениями ничуть не подвергается сомнению (мифологический апрагматизм). Мудрецы собираются для того, чтобы обсудить, какое «послание» заключено в этом поразительном факте: содержит ли оно благоволение богов или является каким–то указанием – например, требованием захватывать больше пленных (мифологический криптосемиотизм). Справедливость мудрецов поддерживается священными преданиями (мифологический псевдоэмпиризм). Несогласные рискуют оказаться среди тех, кому вырвут сердце (социальная функциональность мифа). 

⁴В Интернете появились данные о скрытых храмовых инструментах, производивших гром, звон, имитацию голоса и т.п. и использовавшихся жрецами в те моменты молебна, когда требовалось подтвердить присутствие божества в храме (его «сошествие» в храм). Как видим, жрецы располагали достаточно развитой техникой суггестии. Излюбленным суггестивным приемом Гитлера было приземление на самолете в скрещенных лучах прожекторов на поле переполненного ночного стадиона. Так имитировалось «сошествие» к нации ее божества.

Помимо коллективных, заслуживают нашего особого внимания идиопатические (индивидуальные) мифы, поглощенность человека которыми свидетельствует о его разрыве с принятыми средой нормами миропонимания. Это может быть революционным способом мышления, но зачастую оказывается и бредом. Говорить о бреде уместно постольку, поскольку оригинальные представления субъекта, опять–таки, не базируются на данных восприятия (мифологический апрагматизм) и ориентированы на «скрытые» от других людей» явления (мифологический криптосемиотизм). Из психиатрической практики автора: один из пациентов, человек со средним образованием, член КПСС, утверждал, что великие мысли становятся небесными телами; «Вот, – говорил он, указывая на ночное небо, – эти созвездия суть мысли Ленина». Другой больной, с университетским образованием, поправил врача, случайно упомянувшего в беседе, что Земля вращается вокруг солнца: «Не вокруг солнца, а вокруг ряда солнц, переходя от одного к другому по спирали». Примечательно, что подобные представления кажутся субъекту либо «очевидными», либо легко доказуемыми, если только «заняться этим всерьез», т.е. использовать существующие инструменты научного исследования (мифологический псевдоэмпиризм). Идиопатический миф обычно таит в себе притязания индивида на роль лица, которому обязаны покоряться другие, не отмеченные печатью исключительности. 
Представляется весьма правдоподобным, что носитель идиопатического мифа, придя к неограниченной власти, способен инициировать у подчиненных «вторичный» (внушенный) коллективный миф. Это становится возможным, во–первых, потому, что подчиненные испытывают страх перед властителем; во–вторых, потому, что в психике каждого из нас «дремлют» мифологемы, на основе которых легко утверждается миф, навязываемый сверху. Приходится думать, что людям, вообще, присуща мифологическая потребность, как бы ждущая часа для своей реализации. 
Если это так, то при встрече с любым коллективным мифом мы можем (теоретически) добраться до начальной точки его зарождения, и в этой точке обнаружится влиятельный автор идиопатического мифа, внушивший его многим людям, а иногда и многим поколениям людей (коллективная функциональность мифа). 
Анти–мифологический «заслон» следует, казалось бы, возводить между суверенным мышлением (здравомыслием) индивида и мнениями его среды. Однако человек, в принципе, с младенчества приучается видеть мир глазами других, старших; опыт среды, точнее, то, что опытом «считается», превалирует над его субъективными личными впечатлениями от происходящего. Многие ли из нас в состоянии выработать «собственное» мировосприятие и противопоставить его мнениям среды? Какова, вообще, доля «собственного» в нашем сознании? И при каких условиях индивид осмеливается держаться за выделенное «собственное», а не за «общеизвестное»? Понятно, что если вы родились фараоном, позволительно выдвинуть концепцию единобожия, вопреки веками царящему вокруг политеизму. Но уже в ранге придворного вы такой привилегии лишаетесь. 
Не лишено оснований допустить, что, на практике, отвергая один миф, индивид, на деле, оказывает предпочтение другому. Так, отшатываясь от иррационализма, вы примыкаете к стану рационалистов, полагающих, что мир, в принципе, умопостижим. И когда современный физик сообщает вам о вскрывшейся относительности корпуса доказательств, накопленных наукой, и о кризисе самого понятия «материальный объект», вы продолжаете верить, что разуму всё же дано преодолеть и эти непредвиденные трудности миропознания [22]. Однако верить можно ведь и в ангела и в беса за вашими плечами. 
Тем не менее, мы изберём рационалистический стиль познания мира [20]. И, обращаясь к читателю, разделяющему это предпочтение, обратимся к дальнейшему анализу мифологических умопостроений.

Стержневые мифологемы. Термин мифологема (К.–Г. Юнг и К. Кереньи [20]) достаточно расплывчат, но может быть использован, среди прочего, в следующем значении: матрица миропонимания, на основе которой формируется тот или иной миф. В этом последнем значении он и фигурирует в данной работе. 
Подобного рода матрицы миропонимания возникают, как можно предположить, на синкретическом* этапе формирования психики ребенка, когда мир представлен еще не в понятиях, созданных поколениями в процессе познания среды, а в образах*, в которых воспринятые реалии не отделены от их субъективного отражения. В то время как понятия требуют содержательной и причинно–следственной дифференциации явлений, образы, о чем уже говорилось выше, имеют свойство соединяться (ассоциироваться) друг с другом в произвольном порядке. 
Так, маленький ребенок, видя собаку, которая его страшит, может закрыть глаза, полагая, что собака исчезла, раз ее больше нет в поле зрения. Только практика социума, передаваемая ребенку взрослыми и подкрепляемая собственным опытом, избавляет его от этой иллюзии и побуждает осваивать другие способы избавления от того, что представляется опасным. Тем не менее, у него в той или иной мере сохраняется память о том, как он «устранил» опасность чисто психическим актом: прекратив наблюдать ее. Впоследствии это полузабытое переживание будет подпитывать одну из мифологем*, «набор» которых автор намерен представить ниже. С этой мифологемы мы и начнем.

Волюнтаризм. Имеется в виду представление о том, что с помощью скрытой, т.е. не выраженной через речь и действие, психической акции (воля, стремление, мысль, взгляд) можно непосредственно влиять не только на психику других, но и на ход физических процессов во внешней среде. Волюнтаристская мифологема составляет основу неисчислимых и древнейших мифов о колдовстве, «сглазе», тайном овладении судьбами, о чтении чужих мыслей и управлении ими, о телекинезе и даже о волевом изменении космических законов. Считается, что способностями такого рода наделены люди особого склада (маги), однако и суммарный образ мысли миллионов обычных людей обладает влиянием на психические и физические процессы во Вселенной. Никакие достижения научного метода миропознания не устраняют веры в колдунов, гадалок, «корректоров биополя» и т.п. Налицо криптосемиотизм*, характерный для мифологических умопостроений, вообще. Отсутствие верифицированных данных, подтверждающих эти умопостроения, не смущает адептов такого миропонимания (апрагматизм*): утверждается, что эти данные либо давно имеются, но засекречены, либо могли бы быть получены и обнародованы, если бы не враждебная установка официальной науки. Зато в изобилии имеются указания на несомненную действенность магии (псевдоэмпиризм*). 
Волюнтаристская мифологема является имманентной особенностью религий. Молитва, в том числе, произносимая про себя, – надежнейший способ изменить собственную и чужую судьбу. Высшая сила, к которой обращается молящийся, может, вследствие обращения, защитить его интересы. Созданы заклинания и ритуалы, способствующие этому. Молитва, предпринятая в неком специальном месте, либо со специальными процедурами, доходит до Адресата «лучше», чем из других мест или без соблюдения процедур. Вообще, благочестие, т.е. постоянный внутренний режим адресации к Высшей силе, есть надежнейшая защита от несчастий жизни. В тех случаях, когда благочестие не защитило, приходится думать о том, что оно было неискренним и не пересилило груза грехов, лежащего на субъекте; наконец, испытываемые, несмотря на молитвы, несчастья можно рассматривать как особое испытание, возложенное на человека свыше. В сообществах, где вера становится условием «приемлемости» субъекта для окружающих (тотальная религиозность), немедленно обнаруживается и коллективная функциональность* рассматриваемой мифологемы: религиозные иерархи и «духовные лидеры» принадлежат к правящей элите социума и, как правило, защищают интересы этой элиты. 
На протяжении большей части истории человечества волюнтаристская мифологема оставалась непоколебимой в индивидуальном и общественном сознании. Лишь в Новейшее время она предстала перед нами в своем истинном облике – т.е. в качестве мифологемы. Современное сознание не решается отвергнуть подобный способ миропонимания, допуская, что у действительности есть обширные непознанные сферы, и с интересом рассматривая данные об «экстрасенсорных» возможностях некоторых людей. Нормой, однако, является убеждение, что физические процессы динамизируются физическими, а психические – психическими (причем, не тайными, а умопостижимыми, типа гипноза). Тем не менее, современный стиль мышления предполагает «открытую дверь» для любой неожиданно выявившейся картины мира. В отличие от этого, волюнтаристская мифологема «закрывает дверь» перед любыми попытками подойти к ней с позиций сложившегося здравого смысла. Тем самым, как можно думать, выказывает себя мифологическая потребность* человека.

Суперэкзистенциализм. Этим словом мы обозначаем, представление о «сверх–бытии», частью которого является ограниченное во времени бытие единичного индивида или группы индивидов. Если речь идет о бессмертном Сверх–существе (Бог, пантеон божеств), чье бытие отражено в бытии всякого смертного, – перед нами центральная мифологема всякой религии. Знаки, подтверждающие наличие Сверх–существа, сомнению не подлежат (криптосемиотизм) и в верификации не нуждаются (апрагматизм), поскольку соответствуют опыту заслуживающих доверия праведников (псевдоэмпиризм). Очевидно, что религиозное миропонимание проповедуется авторитетами при их жизни. То обстоятельство, что никто из умерших праведников еще не возвращался к живым, чтобы сообщить об увиденном на небесах «собственными глазами», не обескураживает верующих. Тем более, что под влиянием суггестии многие из них сподобились воочию «узреть» и персонажей Горнего мира, и святых, давно ушедших из жизни в этот внеземной мир. 
Сверх–бытие, однако, приписывается и не–сакрализированой Сверх–инстанции: государству, расе, нации, классу, культуре, науке, истории человечества и т. п. В такой форме «сверх–бытие» выступает как основа идеологий. В то время как для религиозного сознания продолжение жизни после смерти рисуется как слияние с божеством или посмертное пребывание в «высших сферах» (например, в раю), для идеологизрованного сознания бессмертие обретается в общественной памяти, в деяниях и творениях, не утрачивающих ценности с течением времени. 
Суперэкзистенциализм – это, как можно думать, естественная смыслообразующая основа человеческого самовосприятия. Данная установка обнаруживает себя в качестве мифологемы при определенных условиях. А именно, когда присущая нам надежда на осмысленность земного пути, на некую оправданность приносимых жертв и испытываемых страданий оборачивается «слепой верой», исключающей всякий скептицизм. Надо отметить, что чем глубже религиозное сознание, тем скорее допускаются в нем моменты сомнений, богооставленности и глубоко личного выстраивания веры заново. В иудаизме, например, предусматривается «возвращение к вопросу» (отпадение от веры), которое в благоприятных случаях завершается «возвращением к ответу» (восстановлением веры). Отсутствие в той или иной религии «антимифологического заслона» четко проявляет себя агрессивной нетерпимостью ко всем другим религиям и в отказе от межконфессионального диалога «на равных» (подобные диалоги имеют своим назначением всего лишь судилище над святотатцами [9, 10]). 
Что же касается идеологизированного сознания, то в нем «анти–мифологический заслон» обеспечивается свободой суждений, приемлемостью критики и даже отрицания общепринятого. Так, в современном мире философствующим субъектам разрешена ирония в связи с известной наивностью человечества, придающего своему бытию космическую значимость и полагающего, что неким Высшим силам либо инстанциям небезразлично его существование. Вопрос о том, наличествует ли Сверх–бытие, оказывается «окончательно закрытым» (в пользу наличия) лишь в тоталитарных сообществах. Здесь на первый план выходит коллективная функциональность* мифологических умопостроений: их постоянное использование в интересах власть имущих. Надежным показателем того, что вера в Сверх–существо или в Сверх–инстанцию превратилась в миф, являются преследования и казни «еретиков» и «отступников». Преследователям важна не столько вера (в Бога или в некие идеалы), сколько сложившаяся в их пользу социальная иерархия.

Гипердетерминизм. Этим словом обозначается убеждение в том, что в мире нет места случайности: «всё связано со всем», любое явление есть «знак» какого–либо другого (или сочетания других). Подобная установка открывает безграничные возможности истолкования чего угодно, в каком угодно смысле (криптосемиотизм). Она не нуждается в доказательствах (апрагматизм) и якобы подтверждается «опытом» социума (псевдоэмпиризм). Несбывшиеся предсказания и несостоятельные толкования списываются на «самозванство» гадателей и толкователей. Идея независимых друг от друга явлений категорически отбрасывается, поскольку она допускает элементы хаоса в мироустройстве, между тем мир следует видеть предельно упорядоченным. В противном случае он порождает в нас неутихающую тревогу (перед нами, в сущности, тот способ преодоления тревоги, который типичен для синкретического* этапа становления психики). Гипердетерминистская мифологема естественным образом смыкается с суперэкзистенциалистской: известно, что без Божьей воли «волос не упадет с головы человека». Еще замечательней китайская поговорка: «Звезды борются в небе во имя справедливого человека». Действительно: возможен ли хаос в подобном мире? 
Между тем, современный опыт исследования явлений среды подтверждает возможность случайных событий и опирается на теорию вероятности их возникновения. Этот подход не отвергает упорядоченности мироздания, но приписывает самой упорядоченности более сложный модус. Мир детерминирован не потому, что нам «так хочется», и явно не так, как нам хочется. Страстная проповедь гипердетерминизма служит защите мифа, а не познанию реальности.

Птолемеизм. Подобно тому, как Птолемей располагал Землю в центре Вселенной, субъект (или общность людей) рассматривает все прочее как «периферию» по отношению к себе. У современного европейца вызывает улыбку то, что Китай веками называл себя «срединным государством». По отношению к чему он является «срединным»? Это ведь не основано на исследованиях географов, которые выделили бы материк (или океан), локализуя нечто в его центре. «Срединность» здесь выражает не более чем инфантильный эгоцентризм. Такое пребывание нации «в центре» не нуждается в доказательствах (апрагматизм), опирается на предания (псевдоэмпиризм) и подтверждается известными мудрецам тайными знаками преимуществ данной нации над всеми остальными (криптосемиотизм). Уверенность в своей «центральности», «срединности» консолидирует и иерархизирует сообщество (коллективная функциональность мифа), давая людям сознание избранности, исключительности, особого предназначения. 
Наблюдательные путешественники испокон веков отмечали, что птолемеистская мифологема имеет хождение у любой нации (независимо от ее численности и цивилизационной роли). Практикующий психолог или социопсихолог обнаруживает «самоцентрирование» и «избранность свыше» у индивидов и сообществ любого рода, включая криминальных лидеров и криминальные группы. Это, в сущности, наивное убеждение можно считать естественным проявлением человеческой натуры, пока оно не манифестирует в качестве собственно мифологемы, побуждая одних людей к бестрепетной жестокости по отношению к другим. Данная мифологема характерна для некоторых религий (от Вуду до экстремистских версий ислама), а также для тоталитарных идеологий, чья устойчивость требует уничтожения инакомыслящих, (в диалоге с ними есть риск концептуального проигрыша).

Манихезим. Имеется в виду смыкающаяся с птолемеизмом идея разделенности мира на две противостоящие силы: добро и зло, истина и ложь, благородство и подлость, и т.п. Субъект или сообщество олицетворяют себя с «позитивным» мировым началом (даже если оно представлено сатаной), которому неизбежно противостоит начало «негативное» (даже если оно представлено моралью или законом). Неотвратимость борьбы и необходимость победы подкрепляют гипердетерминистскую мифологему: всё, что нас не устраивает в происходящем, рассматривается как «неслучайные» явления, связанные с происками врагов. При этом, за счет массовой суггестии, тайные знаки враждебных действий противника превращаются в «явные» (криптосемиотизм), не нуждающиеся в проверке (апрагматизм) и подтверждаемые «опытом» (псевдоэмпиризм). «Всем известно», например, что израильские солдаты, производя захват террористов на арабских территориях, рассыпают на улицах отравленные конфеты, чтобы подобравшие их дети умерли в муках. Очевидно, что манихеистская мифологема, героизирующая «своих» и демонизирующая мнимого или подлинного врага, сплачивает сообщество вокруг его руководства (коллективная функциональность мифологического миропонимания).

Интеграционизм. Примыкающая к птолемеизму и манихеизму убежденность в том, что и члены данного сообщества (от семьи до расы), равно как и члены враждебного сообщества, интегрированы в единое целое, а значит, действуют «все как один» в любых условиях. Доказательств этому не требуется (апрагматизм), свидетельства этого неоспоримы (псевдоэмпиризм), а там, где они не явлены, сведущим людям открыты их скрытые знаки (криптосемиотизм). Данная мифологема отчетливо обслуживает консолидацию сообщества (коллективная функциональность мифологических умопостроений) и последовательно используется его руководством. 
При трезвом рассмотрении, любое сообщество содержит спектр человеческих типов и достаточно широкий разброс интересов. Даже при тоталитарном политическом и идеологическом режиме люди не действуют «все как один», о чем свидетельствуют, например, выступления оппозиции в тотально шиитском Иране. Действия по принципу «все как один» характерны разве что для охваченной страхом, гневом или восторгом толпы, где моменты подражания и эмоционального заражения на время стирают индивидуальные различия между людьми. Именно поэтому религиозный и идеологический фанатизм воспитывается систематическим вталкиванием индивидов в атмосферу возбужденной толпы (шествия, митинги, показательные казни и т.п.). Надежно извлеченный из толпы, успокоенный и ободренный индивид, к какой бы общности он ни принадлежал, способен хотя бы отчасти отказаться от внушенных ему мифологических умопостроений.

Посвященность. Эта сложная мифологема включает в себя все выше перечисленные. С древнейших времен в человеческой популяции появлялись люди с «тягой к запредельному», остро ощущавшие ограниченность обыденного миропознания. Сведение наблюдаемого к фиксации очевидных явлений в их прагматическом контексте мыслилось им ущербным. В самом деле, такие рамки познания можно уподобить насильственному размещению мира в двух измерениях (т.е. на плоскости), между тем как интуиция подсказывает реальность третьего измерения, а возможно, еще многих. Так возникали разнообразные оккультные (эзотерические) учения, сознательно избиравшие криптосемиотизм⁵ и апрагматизм в качестве исходной точки [14]. За видимым миром, при такой установке, скрывается мир невидимый, нематериальный – мир духовности, управляющий всеми физическими и психическими процессами. Этот мир явлен своими знаками только для тех, кто удостаивается этого духовными усилиями, т.е., по существу, становится магом. Поэтому познавательный опыт магов содержательнее любых других форм исследования действительности (псевдоэмпиризм). В этом тайном мире посвященными обнаруживается вневременной Царь–Законодатель (мифологема суперэкзистенциализма*), обитающий в своем сугубо секретном центре⁶ (мифологема птолемеизма*). Единственным рычагом воздействия на события в этом мире является доступное лишь избранным духовное, т.е. собственно психическое усилие (мифологема волюнтаризма*). Все происходящее в духовной сфере взаимосвязано и «случайностей» не допускает (мифологема гипердетерминизма*). Мировые силы соперничают между собой за овладение магической властью над судьбами, или, точнее, за влияние на Царя–законодателя, принимающего судьбоносные решения (мифологема манихеизма*). Посвященные находятся между собой в тайной связи, не зависящей от разделяющего их расстояния, и образуют сплоченные секретные ячейки или «ложи», управляющие человечеством; эти ячейки обычно оспаривают друг у друга тайные рычаги власти (мифологема интеграционизма*). Описанная форма миропознания обнаруживает сходную структуру, какое бы оккультное учение мы ни рассматривали: от Каббалы до «Мифа ХХ века» о превосходстве и особом предназначении арийской расы. 

⁵В эзотерике данное понятие выражается словом герметизм, но использование этого термина вынудило бы автора к соотнесению своей позиции с оккультными учениями, вдаваться в которые, в данном случае, нет никакой необходимости. Вот дополнительный авторский аргумент в пользу словоупотреблений, освобожденных от аллюзий и коннотаций. 
⁶Например, по одной из популярных версий, таким центром является Шамбала в Тибете.

Психиатрическая квалификация оккультизма требует большой осторожности. Область непознанного обширна и обладает чрезвычайной притягательностью. Тысячи мощных умов [14, 16] неспроста отдавали должное эзотерическому миропониманию, приняв существовавшие в их время «правила» подобного подхода к Вселенной. Сознательно культивируемый иррационализм породил астрологию, но это было условием возникновения астрономии; он породил алхимию, но, благодаря алхимии, возникла химия. Не исключено, что усилия сегодняшних «посвященных» также приведут к очередным прорывам в нашем освоении действительности. Вопрос о том, кто из ученых, философов и художников прошлого, предпочитавших «магический» стиль мышления, должен быть причислен к душевнобольным, во–первых, неразрешим (посмертная психодиагностика, вообще, некорректна). Во–вторых, это не имеет значения, поскольку мы видим, что такой «стиль» казался продуктивным множеству психически здоровых людей, чья мощная творческая интуиция не находила иной реализации. Между тем, вопрос о степени влияния магического мышления на общественную жизнь и на мораль человечества располагается в иной (политической) плоскости⁷.

В заключение. Людям, вообще, присуща потребность в опровержении здравого смысла и в игре воображения. Поэтому мифы, сказки и фантазии, воплощаемые разными видами искусства, никогда не исчезнут из сферы сознания. Однако в практической жизни обычно устанавливается определенный баланс между рациональным и иррациональным миропониманием. Абстрактная вера в «не случайность всего» не мешает индивиду увлекаться игрой в карты или кости, где почти все решает случай. Средневековый портной, всерьез относящийся к спорам о числе бесов, которые могут усесться на конце иглы, усердно орудует этой самой иглой, добывая семье пропитание. Соблазнительница, заказавшая «приворот» мужчины у ворожеи, не забывает о прическе и парфюмерии перед встречей с тем, кого она соблазняет. Этот мифолого–прагматический баланс – в его индивидуальных и коллективных проявлениях – следует, очевидно, рассматривать как норму человеческой адаптации к среде⁸ . Предметом интересов психолога становится как раз возникший мифолого–прагматический дисбаланс. 

⁷Автор относит себя к тем, кто терпим к оккультизму, пока это миропонимание не выходит за рамки теоретизирования и художественного творчества, но крайне насторожен к оккультизму, когда им определяется практическая политика и общественное сознание [15, 16]. 
⁸Следуя этой мысли, «норма» состоит в том, что индивид и конвикция, либо сообщество, оставаясь носителями мифов, в то же время открыты для рациональных принципов жизнеустройства, используя свой и чужой практический опыт. Это обстоятельство предопределило, в частности, возникновение науки. Научный здравый смысл опирается на повторяемость и воспроизводимость явлений, а значит, ставит во главу угла доказательство, а не мифологическое умопостроение.

Дисбаланс как сдвиг в сторону сугубо прагматического миропонимания приводит индивида (и социум) к недвусмысленным проявлениям цинизма и своекорыстия; людей при этом объединяют лишь временные жизнеустроительные интересы; цели оправдывают любые средства; мораль подменена «правилами игры», однако нарушение самих этих правил предвидится игроками как норма взаимоотношений; проигравшие попросту вычеркиваются из поля взаимодействий. Судя по всему, этот прагматический сдвиг сознания возникает в сообществах с нежесткой иерархией и относительным материальным благополучием. 
Дисбаланс в противоположную сторону, т.е. мифологический сдвиг сознания, характерен для экстремальных душевных состояний, если речь идет о психической жизни субъекта, и для неблагополучных социально–экономических (кризисных) периодов истории, если мы обращаемся к жизни сообщества. 
Субъект при мифологическом сдвиге сознания легко впадает в псевдологию либо в паранойю. Под псевдологией в психиатрии понимается патологическая склонность к сообщению ложной информации и к сочинению фантастических историй (при достаточном уровне интеллекта); такая склонность обусловлена стремлением индивида обратить на себя внимание, продемонстрировать собственную значимость. Аномалию этого рода приято относить к кругуистерических расстройств душевной жизни. Между тем, паранойя принадлежит к другому кругу психопатологических расстройств: она представляет собой некорригируемую охваченность человека ложными представлениями, основанными на страхе, зависти и ущемленном чувстве превосходства. Субъектом высказываются до поры скрывавшиеся им идеи отношения и преследования, идеи особого значения происходящего и особого назначения собственной личности. 
Паранойя есть продуцирование бреда. Под бредом в психиатрии понимается система смыслообразующих (направляющих мышление и поведение) представлений, которая характеризуется следующими тремя особенностями: 
а) она не опирается на эмпирические доказательства своей истинности, б) она не предусматривает сомнений в своей истинности, а значит, закрыта для оппонирования, в) она игнорирует либо дезавуирует любые данные, не подтверждающие ее истинности. Иными словами, при паранойе болезненно заостряются усвоенные индивидом мифологемы и мифологические «способы миропознания». По нашему мнению, бред основывается на мифологическом сдвиге* индивидуального сознания (идиопатический миф*), причем, сознание утрачивает присущую ему рефлексивность не в силу слабости умопостроений, а в связи с патологическими изменениями в деятельности мозга [8]. 
Социум, сознание которого претерпело мифологический сдвиг, точно так же охватывается страхом, подозрительностью, завистью, озлобленностью и исключительной безжалостностью к действительным и предполагаемым врагам. Иными словами, сообщество мыслит и действует как коллективный индивид в состоянии паранойи⁹ . Все прежде контролировавшиеся здравомыслием мифологемы «взбухают» в общественном сознании. В социуме, тонущем в иррациональности, одновременно расцветают и псевдологические наклонности индивидов истерического склада, не упускающих случая любой ценой привлечь к себе внимание. Такие акции, в свою очередь весьма суггестивны. Этот конгломерат мнимостей можно, вслед за А. Куниным, охарактеризовать как коллективное аномальное мышление [9,10]. 
Единственным противоядием является здесь тщательно взращиваемое здравомыслие. Для здравомыслия мифологическое миропонимание недостоверно, но допустимо. При мифологическом сдвиге сознания здравомыслие представляется инакомыслием, которое и недостоверно, и категорически недопустимо. 
Роль психиатра при столкновении с индивидуальной паранойей и псевдологией это, прежде всего, роль диагноста–эксперта. Его врачебное вмешательство определяется тем, насколько бредовый или истеричный больной опасен для окружающих (агрессия), либо для себя самого (суицидальная настроенность). В случаях коллективного аномального мышления* психиатру достается лишь миссия консультанта тех организаций, чья задача – не допускать экстремального развития событий, кончающегося обычно «большой кровью». 
Очевидны, однако, два момента. 1) Прикладное мифознание должно стать мультидисциплинарной областью науки. Эта область требует привлечения специалистов и финансирования соответствующих институций. 2) Представления о возможности мифологического сдвига в общественном сознании и о вспышках коллективного «аномального мышления» следует ввести в школьный курс демократических стран¹⁰ . Тем самым, подрастающему поколению были бы представлены сведения об одной из опасных стихий, к встрече с которыми следует быть готовыми. В данном случае речь идет о стихии «массового безумия»¹¹ .

⁹Как уже упоминалось, инициатором подобных изменений в общественном сознании нередко оказывается харизматический параноик с незаурядным суггестивным потенциалом. Производимое им воздействие на массу описывается в психиатрии как индуцирование бреда. Следует подчеркнуть, что этот, в сущности, больной человек далеко не всегда распознается окружающими как безумец. Это связано, во-первых, с тем, что его поведение может зачастую представляться «совершенно нормальным»; во-вторых, с тем, что его мифологические умопостроения в значительной степени совпадают с настроением дезориентированных масс. 
¹⁰В недемократических странах такая школьная программа попросту не будет разрешена, поскольку она «подрывает устои» тоталитарных режимов. 
¹¹Частным случаем «массового безумия» является феномен социофрении, описанный в другой работе автора [7].

Литература

1.Анохин П. К. Теория функциональной системы. «Успехи физиол. наук», 1970, т. 1, № 1, с. 19–54. 
2.Брутян Г. А. Гипотеза Сепира — Уорфа. — Ереван, 1968. 
3.Выготский Л.С. Мышление и речь. – В: «Собрание сочинений», Т. 2, М., 1982. 
4.Гуревич А.Я. Категории средневековой культуры. М., 1972. 
5.Гносеология в системе философского мировоззрения. — М., 1983. 
6. Добрович А..Б. Паранойя как среда обитания. Социально–психологический очерк. Журн. «22», № 74, 1991. 
7.Добрович А.Б. Социофрения. Журн. «22», № 154, 2010, а также http://www.elektron2000.com/dobrovich_0153.html Сайт «Электронный научный семинар», 2010 (сетевой ресурс).. 
8.Добрович А.Б. До–сознательное и психопатология. Очерки расстройств душевной жизни. ИД «Бахрах–М», Самара, 2010. 
9.А.Кунин. Психиатрические этюды Французской революции 1789 года. Иерусалим, «Оникс», 1997. 
10.А. Кунин. Старый недуг Нового времени. http://www.elektron2000.com/kunin_0151.html Сайт «Электронный научный семинар», 2010 (сетевой ресурс).. 
11.Леви–Брюль Л. Первобытное мышление. Психология мышления. Под ред. Ю.Б.Гиппенрейтер и В.В. Петухова. М: Изд–во МГУ, 1980. 
12. Леви–Стросс К. Структурная антропология / Пер. с фр. Вяч. Вс. Иванова. — М.: Изд–во ЭКСМО–Пресс, 2001. 
13. Мелетинский Е.М. Поэтика мифа. М., 1976. 
14.Натаф А. Мэтры оккультизма . С.–П., Академический проект, 2002. 
15.Токарев С.А. Сущность и происхождение магии. – В: «Исследования и материалы по вопросам первобытных религиозных верований», М., 1959. 
16.Повель Л., Берже Ж. Утро магов. Посвящение в фантастический реализм / Пер. с франц. К., София 1994. 
17.Рамишвили Д.И. К вопросу генезиса и специфики мыслительного процесса..Психологические исследования. Тбилиси, 1966 
18.Узнадзе Д.Н. Психология установки. «Питер», 2001 
19.Утехин С. В. И. М. Берлин и его идейное наследие // Вопросы философии. 2000. № 5. С.45–50. 
20.Юнг К.–Г. Архетип и символ. М, «Ренессанс» 1991. 
21. Эволюционная эпистемология и логика социальных наук. — М., 2000. 
22.Мyth. Encyclopedia Britannica Article. Encyclopedia Britannica Deluxe Edition. Chicago, 2010.

Получено от автора 21 марта 2010 г.