Я занялась архивными поисками в картотеках и библиотеках Московской консерватории, музея им. Глинки, научной библиотеки Всероссийского Театрального Общества, порылась в своих архивах, в большинстве своем утраченных, и нашла все-таки кое-что. Решила восстановить счастливую и одновременно трагическую историю выдающейся артистки Сары Фибих. 
Мне важны факты и правда, однако я в основном могу опираться на память – это подлинные рассказы моей мамы, которые я могла слышать вплоть до 1947 г.

Газета «Советское искусство» от 14 февраля 1939г. Писала «... Когда Саре исполнилось 12 лет она вступила в драматическую секцию музыкально-литературного общества. Затем началась бродячая жизнь актрисы, уехавшей, вопреки воле семьи, с профессиональной труппой… Через несколько лет она была приглашена в знаменитый в Польше театр в г. Лодзи. Там она играла в оперетте, и в комедии, и в драме... В 1921 г. она приехала в СССР и вступила в труппу харьковского театра « Наш Уголок». Там, под руководством известного артиста МХТ (Московского Художественного Театра) М.М. Тарханова, сыграла несколько классических ролей, в том числе и Мирандолины в «Трактирщице» … Последний раз на драматической сцене Фибих выступала на русском языке в 1925 году. В спектакле «Сатана» совместно с Степаном Кузнецовым, Блюменталь-Тамариной, М. Родиным¹ ». Из этого отрывка газетной статьи достоверно становится известным, что мама родилась и начала свою карьеру в Польше как разножанровая актриса и лишь с 1925 года, переехав в СССР, стала эстрадной певицей, исполнявшей народные русские, белорусские, украинские и, главным образом, еврейские песни. Дальнейшую ее жизнь я могу восстановить по обрывкам своей детской памяти, сохранившей, конечно, самые яркие моменты. В 1939 году была создана гастрольная бригада для обслуживания наших войск и семей командиров, расположившихся на вновь созданной границе Западной Белоруссии и Западной Украины. Мама назначена руководителем бригады. В бригаде Лидия Русланова, Редель и Хрусталев — популярная танцевальная пара, Владимир Яхонтов, замечательный чтец, которого все знали по «Поднятой целине» и Некрасову, блистательно исполнимых на радио. Мама поет украинские, белорусские, еврейские народные песни. 
Конечно, Сару Фибих мучила ностальгия по родной Польше, но она сама воспринимала свою жизнь в СССР как подвиг, святую обязанность и добровольную жертву. Рецензия на одно из выступлений Сары Фибих свидетельствует о том, что она служила Советскому государству искренне и, также, как и многие другие, беззаветно служившие Советскому государству в 20-е, 30-е годы, не предполагала, чем это все кончиться. Вот выдержка из этой рецензии: «Репертуар певицы свидетельствует как о тонком ее художественном вкусе, так и о глубоком понимании тех социально-экономических и эстетических сдвигов, которые произошли во вздыбленном революцией и гражданской войной еврейском местечке – этом носителе и творце народного эпоса». Для остальных участников гастрольной поездки это была просто неведомая, интригующая, но очень желанная заграница. Все живущие за плотным железным занавесом советские артисты, да и наши командиры и их жены с вожделением вылетали в чуть приоткрывшуюся «форточку» глотнуть глоток другой жизни. 
Мама, вернувшись, рассказывала собравшимся у нас дома после концертов друзьям – еврейским писателям Квитко, Бергельсону, Маркишу, Галкину – о том, как ее узнавали на улицах. 
Она рассказывала друзьям, как жены советских командиров, почувствовав себя пани-победительницами, являлись в оперу в nocna koszula² , принимая их за вечерние туалеты. В публике короткой пулеметной очередью проскальзывал сдержанный смешок, а мать объясняла своим коллегам, почему над советскими женщинами смеются, и Русланова с огорчением отказалась от покупки «вечернего платья» в sklepie damskiej bielizny³ . Ближе других маме был Яхонтов⁴ . Вместе они бродили по улицам Белостока и Львова, выбирая ему krawaty, koszuli, skarpety⁵ .

Некоторые поляки уже знали, что их актриса стала в СССР известной исполнительницей еврейских народных песен, и с опаской посматривали на нее, озираясь по сторонам на границе с «дружественной» Германией. Но мама была беспечна, ее мало интересовала теперь чужая жизнь за границами Советского союза, как ей казалось надежно защищенным красной армией. Мать выполняла свою миссию добровольно и с вдохновением, увлекалась изучением русского языка, переводами с русского на еврейский (идиш). Из статьи, опубликованной в 1939г. в газете «Советское искусство» я узнала, что ее занятия были весьма успешны: она, например, перевела «Гамлета» и в ее переводе пьеса исполнялась крупнейшими зарубежными актерами Юлиусом Адлером и Рудольфом Заславским. Для известной актрисы Клары Юнг, игравшей на еврейском языке в оперетте «Боккаччо» (где-то за границей) мама также сделала перевод. Чтобы все это получилось – она много работала со своими друзьями – Маркишем и Квитко, еврейскими писателями, расстрелянными в 1952г.

Выполняя добровольно возложенную на себя миссию, она уговорила Эдди Рознера оставить мысль о Париже и переехать в Москву. Эдди Рознер срезу же стал знаменитой фигурой и любимым джазовым артистом... А потом долгие годы изгнания и забвения... Мать привезла из Польши и Вольфа Мессинга. Он появлялся у нас в квартире с кипой газет. Мама читала вслух и переводила для меня на русский истории о его необыкновенных способностях и сеансах гипноза. Я исподтишка взглядывала на его черные, высокой шапкой вздымавшиеся волосы и огромный желвак на шее около уха, боялась его и все время ждала, что он вот-вот меня загипнотизирует и заставит сделать что-нибудь невероятное. Мать читала вслух, и из этих сенсационных сообщений я узнала, что его способности использовались польской криминальной полицией для обнаружения воров и бандитов, в метеорологической службе – для прогнозов стихийных бедствий. У нас он изредка выпускался на эстраду с сеансами гипноза, более походившими на фокусы дешевого иллюзиониста⁶.

После ее триумфального возвращения из Польши был организован юбилейный концерт, где ее чествовали не шутя. Концерт состоялся в самом престижном Колонном Зале Дома Союзов. В угаре поздравлений, цветов, адресов и речей, мама не задумывалась, откуда взялся этот юбилей. Было непонятно, но это не имело значения. Тогда юбилей Сары Фибих, оповещаемый по радио и в афишах, с ее портретами во весь рост, был величайшей редкостью и несомненным признанием. Можно сказать – официальным⁷ . Мама, придя ночью с огромными букетами, с бархатными и тиснеными папками-адресами, падая от усталости и счастья, до утра рассказывала об этом удивительном концерте, но и огорчалась и недоумевала. Зал был полон, но публика приходила на концерт по пригласительным билетам и специальным пропускам, ей не дали ни одного билета для «своих» – в зал не впускались, оказывается, «посторонние»! Но все, что делалось на сцене – радовало и изумляло необычно. И сам Михоэлс говорил такие слова! Вместе с Зускиным и другими артистами ГОСЕТа они исполняли замечательные поздравительные миниатюры и превозносили ее «до небес»! Чествовали ее и другие знаменитости: Мансурова, Толчанов и Москвин... 
Оснований для такого чествования, казалось, было достаточно: артистке было всего 44, а уже 25-летний юбилей сценической деятельности. Переводы Шекспира, игра на театральных подмостках в различных жанрах, успех и известность в Европе. (Правда в то время про Европу лучше было помалкивать; публикация могла расцениваться и как донос.) О ее исполнительской манере красноречиво говорится в рецензии А. Гуменника, опубликованной в «Советской культуре» 26 января 1938 года. «В ее исполнении нет ничего «стихийного» – все мастерски сделано, отточено. Однако четкая продуманность исполнения не приводила артистку ни к сухости, ни к надуманности. Саре Фибих чужда всякая вычурность, она исполняет свои песни очень просто, с большим артистическим обаянием и проникновенной теплотой». 
Несколько ранее О. Любомирский писал о «личной драме» Сары Фибих: «Кто знает психологию актера, к тому же еще избалованного успехом, овациями, тот конечно поймет, какая это мука для зрелого актера и актрисы, сидеть в какой-нибудь студии и терпеливо ждать мучительно-сладкого общения с залом. Немногие, считанные единицы выживают. Иные, как Сара Фибих, находят способ выйти к зрителю и даже давать концерты. А недавно, ярким исполнением народных песен она покорила зал».

Народные песни, которые в прессе и быту уничижительно называли «местечковыми», по существу были нарочито–ироническими и провинциальными. Сара Фибих исполняла их как городской романс. Не было типичных жестов и размахивания руками, «застенчивой» улыбки маленькой женщины из провинции, а главное – не было «еврейского акцента», взятого из анекдотов и песенок в антисемитской среде с «главным персонажем» Рабиновичем.

Как я теперь отчетливо понимаю, это отличало ее от других популярных исполнителей и в то же время не одобрялось «знатоками», вовсе не воспринималось этими же популярными исполнителями. Кому может понравиться!? Приехала, бог знает, откуда, можно сказать «без году неделю» и уже... Одним словом, она была «белой вороной». Да еще поездка в Польшу при невыездной ситуации для известных и знаменитых. Теперь – этот концерт в Колонном Зале! И сам Михоэлс! И Мансурова с Толчановым! Мало того: издается сборник песен, «собранных и обработанных Сарой Фибих». Правда, тираж мизерный, практически недоступный; теперь сборник можно найти лишь в музее Бахрушина и в архиве музея Глинки. Объявляется в газетах, что она награждается званием то ли заслуженной, то ли народной (точно не помню), но так и не полученного ею до конца жизни; издаются пластинки песен в ее исполнении. 

Но с тех пор, с конца 39-го и до лета 47-го - ни одного сольного концерта, ни одной афиши. Лишь во время войны в Чкалове (Оренбург) она выступала в сборных концертах с украинскими, белорусскими, изредка еврейскими песнями, но это были эпизоды, основная жизнь, происходила в госпиталях, где все силы отдавались уходу за ранеными и беседами с ними. Вернуться в Москву удалось в качестве сопровождающей нескольких раненых, отправлявшихся на серьезные операции. В Москве она безуспешно стучалась в двери Москонцерта, еще каких-то организаций, к которым была приписана, очевидно, формально, но которым явно было не до нее. В 1944-м звучало странное объяснение: «Ведь мы дали вам Колонный Зал, устроили юбилей (в 39-м), дайте же и другим дорогу, они тоже ждут своей очереди». 
Значит, она не нужна. Ее похоронили заживо! С помпой! Семь лет тому назад! 
Такой вывод сделала моя мама в записках, оставленных под подушкой в больнице им. Вишневского, куда ее положили на операцию. Через 10 дней она умерла.

В 1948 году ко мне зашел Вендров, еврейский писатель, один из немногих уцелевших и сказал: «Какое счастье, что она умерла вовремя»! Рак казался ему более счастливым уходом, чем тот конец который, достался ее друзьям. В то же время он намекал на то, что у нее не было рака, что ее кончина не была случайной: смерть на операционном столе может быть только следствием профессиональной ошибки или... Это было непонятным, во всяком случае, тогда я совсем не поняла его намеков.

В больнице мне выдали ее вещи, и среди них – дневник, точнее, записки, сделанные за несколько дней до операции. Она знала, что умрет на операционном столе, ждала и жаждала этого исхода; именно там я прочитала строки «...похоронена заживо!». И теперь она готовилась к смерти, торопливо записывая итоги. Из ее записок становилось ясно, что операция избавляет ее от самоубийства или от медленной смерти от тоски. 
Так закончилась жизнь, начавшаяся с блистательного успеха, счастливой семейной жизни (первый муж мамы, красавец-поляк, был ее партнером в театре г. Лодзи). Конец – в полном одиночестве, без поклонников, без мужа (отец не был на похоронах, он исчез, как только ее положили в больницу), без сына, сгинувшего во время войны в штрафбате. Рядом была только я и единственная подруга Раечка.

Некоторое объяснение такого исчезновения со «сцены жизни» с 1939 по 1947 год и далее можно искать по аналогии с другими внезапными смертями в те же годы: на операционном столе или в автомобильной катастрофе (например, Мазеров — премьер белорусского правительства, Михоэлс и др.). Случались внезапные самолетные крушения, неправильное лечение (просто отравление, как было с сыном Горького)... многие из сгинувших таким образом, потом объявились «врагами народа».

В наши дни довольно часто стали появляться в печати мемуары людей, переживших, как теперь принято определять это время, годы «сталинских репрессий»; публикуются засекреченные архивы КГБ (ранее называвшегося ОГУПУ или НКВД), письма и дневники узников Лубянки, Бутырок, ГУЛАГа. Виталий Шенталиский, получившей доступ к «литературным архивам КГБ» опубликовал протоколы допросов и приговоры, вынесенные без суда и следствия, тем не менее, пишет: « Власть находила и применяла меры пресечения более изощренные, чем тюрьма или лагерь: особые способы репрессий, захват рукописей, запрет печататься, запрет выезжать за границу (форма домашнего ареста)... 
Человек оказывался вычеркнутым из жизни при жизни. М. А. Булгаков в 1930 г. написал письмо Правительству СССР:

« Невозможность для меня писать, равносильна погребению заживо» 
В 1947 г. нечто похожее я прочитала в дневнике моей мамы. Однако Булгаков писал, и рукописи его чудесным и странным образом не сгорели; а что мог сделать артист, которому не давали ролей или не выпускали на эстраду? От него вообще нечего не оставалось...

¹ Все эти артисты в 30-е годы играли на сцене «Малого театра». Где они играли «Сатану» с моей мамой установить не удалось. 
² Ночная рубашка. 
³ Магазин дамского белья 
⁴ В 1945 Яхонтов покончил жизнь самоубийством; в нашем доме был настоящий траур, охвативший маму ужас передался и мне. Особенно страшным казалось замалчивание самоубийства. (По-моему. Впервые в официальной прессе у нас о самоубийстве было сказано в связи со смертью Фадеева.) 
⁵ Галстуки, рубашки, носки. 
⁶ Существуют и другие версии появления Эдди Рознера и Мессинга в СССР и другие версии их пребывания здесь, но пишу лишь то, что сохранилось в моей памяти из тех далеких лет. 
⁷ Колонный зал вплоть до 1953 — до окончания Сталинской эпохи был не только и даже не столько залом для наиболее престижных концертов, но и для похорон видных партийных деятелей. На моей памяти здесь хоронили Кирова и Орджоникидзе. Как выяснилось уже теперь, после того как я занялась архивами, для Сары Фибих это уже был не первый концерт в Колонном зале: в 1928 состоялось выступление, объявленное как «концерт еврейской этнографической песни при участии 1-го Государственного Квартета им. Страдивари и композитора - этнографа З.А. Киссельгофа»

Прислано для обсуждения на семинаре 28 мая 2010 г.