Вместо предисловия

В конце 80-х годов в Иерусалимском отделе трудоустройства академаим (инженеры, кандидаты и доктора наук) висел постер, изображавший человеческий мозг в разрезе, с надписью на английском: Grey matter matters in Israel (серое вещество имеет значение в Израиле). Сейчас, спустя двадцать лет, когда пишутся эти строки, правительство озабочено тревожно нарастающей утечкой мозгов, которая превратилась в одну из главных интеллектуальных проблем страны.

Предлагаемые вниманию читателя “Записки идеалиста” проливают свет на причины этого явления и дают ответ на вопрос “Кто виноват?”. И то и другое отличаются от официальных версий. Вопрос “Что делать?” не затрагивается. На него должны ответить те, кто виноват. Но они вряд ли смогут и захотят сделать это.

Целью “Записок” не является обсуждение функционирования науки в национальном масштабе. Проблема рассмотрена только через призму личного субъективного опыта автора в его профессиональной области (поиски нефти). Однако известный философский постулат гласит, что часть системы не может быть лучше или хуже, чем система в целом. Отсюда следует, что ситуация в одной части системы присуща всей системе. Но даже такой субъективный взгляд на положение дел в одной прикладной науке ранее в израильских СМИ не публиковался и не обсуждался. Откровенный разговор на эту тему считается табу, ибо может оказать нежелательное влияние на потенциальную алию учёных и специалистов.

Несмотря на доминирующую роль в “Записках” профессиональной темы, она служит лишь фоном, на котором раскрываются особенности общечеловеческих отношений в Израиле. Поиски нефти не проводятся в вакууме, вне общей моральной и интеллектуальной обстановки. В конечном счёте, именно она определяет подход к разведочным работам, уровень обсуждения спорных вопросов, отношение к профессиональной критике как к методу выявления и исправления ошибок, назначение на руководящие должности и, как итог всего этого, – практические результаты разведки. Что касается открытых в последние годы морских газовых месторождений, то все они были выявлены иностранными нефтяными компаниями, и не могут считаться достижениями израильской нефтегазовой геологии. В небольших израильских компаниях, финансовых партнерах этих иностранных компаний, вообще нет сколько-нибудь серьезной геологической и геофизической службы, без которой разведка невозможна.

Поскольку разведка нефти не относится в общественном сознании к таким жизненно важным сферам, как оборона, высокие технологии, медицина, образование и им подобным, то положение дел в ней не привлекает особого публичного внимания. Требуются годы, чтобы понять и разобраться в сложном и запутанном клубке проблем, накопившихся в этой области. Автор надеется, что ему это удалось.

Впервые “Записки” были изданы на иврите в 1990 году под названием “Есть ли нефть в Израиле?” и почти полностью проигнорированы ивритоязычными СМИ. С их точки зрения, тема была настолько малозначима для читателей, что не заслуживала даже упоминания в прессе. Исключение составила газета Маарив, которая опубликовала положительную рецензию, но, после вмешательства неких заинтересованных лиц, прекратила дальнейшее обсуждение книги, хотя желающих участвовать в нём было достаточно. Всем им было сказано, что тема исчерпана. В 90-х годах «Записки» в сокращённом варианте неоднократно публиковались на русском языке в различных форматах (журнал, газета, отдельная книга) и вызвали многочисленные отклики в русскоязычной прессе.

 В настоящее время все эти издания стали библиографической редкостью. В связи с тем, что обсуждаемая проблема не только не исчезла, а наоборот обострилась, данная публикация “Записок” в полном объёме, соответствующем ивритскому изданию 1990 года, представляется целесообразной и своевременной.

В первоначальный текст внесены небольшие, но существенные дополнения. Хотя некоторые из них формально выходят за рамки основной темы, они так или иначе связаны с ней. Кроме того, в Приложении приведены новые материалы, а также более поздние статьи автора о поисках нефти в Израиле. И о поисках смысла в израильских реалиях вообще…

 “Записки идеалиста” адресованы широкому кругу читателей, но прежде всего тем ученым и специалистам, знания и опыт которых были отвергнуты в Израиле, которые уехали из страны или проехали мимо нее. И тем, кому предстоит пройти через это.

2012 г. Израиль

***

Глава 1. Летим в Израиль

Август 1977 года. Самолёт Аэрофлота вылетает из Шереметьевского аэропорта и берёт курс на Вену. Среди пассажиров восемь семей еврейских эмигрантов, в том числе наша небольшая семья – жена, дочь и я. Быстро завязываются знакомства. Из обычных в таких случаях вопросов – “откуда и куда” – задаётся только первый. “Откуда?” – означает из какого города. Оказывается все семьи из Москвы и Ленинграда. Публика интеллигентная – инженеры, врачи, гуманитарии. Вопрос “куда” считается излишним. Все направляются в Америку. Наша семья – исключение, мы летим в Израиль. Но, поскольку не спрашивают, мы об этом не говорим.

Постепенно разговор переходит на самую актуальную тему – о возможности работать по специальности. Кто-то спрашивает о наших профессиях. Жена – химик, я – геолог-нефтяник. Общее заключение: «Ну, вам беспокоиться нечего. В Штатах с работой проблем не будет». Вроде бы подходящий момент сказать о наших планах, что мы и делаем.

– Вы шутите! Не может быть! У вас в Израиле близкие родственники?

– Нет, у нас там вообще никого нет.

– Мы вам не верим, Это безрассудство, Подумайте хорошенько.

Опять подумать! Сколько мы уже думали и говорили об этом. Я перечитал всё, что было доступно в СССР на английском языке о геологии и поисках нефти в Израиле. Даже на основании этой неполной информации был убеждён, что в Израиле есть нефть. Несколько удивляло, что поиски в такой небольшой стране ведутся уже более 20 лет и ничего существенного пока не обнаружено. Удивляло, но не обескураживало. В мировой практике известно много случаев, когда нефть находили в районах, где до этого десятки лет проводилась безрезультатная разведка. Перелом происходит тогда, когда появляются новые идеи, новые разведочные концепции. Где-то глубоко сидела тщеславная мысль, знакомая каждому геологу, – может быть я и буду тем, в чью голову придёт такая идея…

По крайней мере, одно условие, необходимое для этого, имелось – я не участвовал в разведочных работах в Израиле и, следовательно, не был в плену тех идей и концепций, которые лежали в их основе. Иными словами, у меня было преимущество свежего подхода к проблеме – то, что американцы называют open mind approach (незашоренный подход). Одним словом, в профессиональном отношении сомнений не было, что моё место в Израиле. Ещё меньше сомнений было в национальном отношении. Наша семья просто не реагировала на те плохие вести, которые содержались в многочисленных письмах оттуда. Правда, чтобы как-то избежать возможного риска с трудоустройством, примерно за год до отъезда я сделал попытку прозондировать почву в Израиле.

Знакомый врач уезжал в Америку через Италию, и я передал с ним мою только что вышедшую книгу по одной из практических проблем нефтяной геологии, список публикаций и резюме. Попросил переслать всё это из Рима в Геологическую службу в Иерусалиме доктору Иехезкелю Друкману, с которым я, конечно, не был знаком, но статьи которого мне иногда встречались в американских геологических журналах. По приезде в Рим он передал пакет в израильское посольство и приложил письмо от своего имени с просьбой сообщить мнение Геологической службы о возможности трудоустройства доктора геолого-минералогических  наук Соколина в этой организации. В Риме мой знакомый пробыл три месяца, но так и уехал, не получив ответа. Большого значения я этому не придал. Могло быть множество случайных причин, по которым ответ не пришёл. Но, как потом выяснилось, ничто не происходит случайно…

Итак, мы летим в Израиль. Попутчики по самолёту снова и снова возвращаются к этому вопросу. Приводят какие-то доводы, стараются убедить. В конце концов, жена и дочь начинают колебаться и предлагают компромисс: «В Израиль мы всегда успеем, не лучше ли сначала посмотреть Америку? Не может быть, что все ошибаются, и только мы нет». Но я непреклонен и пресекаю разговор. В семье считается (вернее, тогда считалось), что я более «политически грамотный» и лучше разбираюсь в обстановке.

Самолёт приземляется в Вене. В аэропорту семь семей направляются к представителю ХИАСа, а мы следуем за представителем Сохнута (полное название Еврейское Агентство Сохнут). В какой-то момент обе группы останавливаются на небольшом расстоянии одна от другой. От “прямиков” отделяется женщина – ленинградка, подходит к моей жене, берёт её за руку и говорит: “Что вы делаете, идёмте с нами, ещё есть время”. Но нам эта попытка уже кажется неуместной. Желаем им всем удачи, прощаемся и идём к микроавтобусу, который доставляет нас в закрытый пансионат.

В пансионате проводим несколько дней в ожидании, когда наберётся достаточно людей для заполнения самолёта в Израиль. На второй день жену и меня приглашают в административную часть здания. Там нас встречает человек средних лет, говорящий по-русски, представившийся израильским консулом в Вене. Он говорит, что, просматривая списки прибывших, увидел, что я доктор наук и решил познакомиться с нами. Разговор очень дружеский, тёплый. Консул – первый официальный представитель израильского правительства, с которым мы встретились, и поэтому чувствуем себя польщёнными. Он интересуется моим профессиональным опытом, спрашивает, действительно ли я доктор наук или кандидат. И объясняет, что на Западе и в Израиле кандидат тоже считается доктором. Узнав, что я доктор и что двадцать лет работаю в разведке нефти, говорит, что стране очень нужны такие специалисты, что, к сожалению, сейчас почти все учёные едут мимо, в Америку, и что я сделал правильный выбор. Мы с женой совершенно с ним согласны. Напоследок он спрашивает, есть ли у нас какие-нибудь просьбы, может ли он чем-то помочь. У нас никаких просьб нет.

На следующий день консул заходит в нашу комнату и сообщает нечто совсем приятное. Он связался с Тель-Авивом, передал о нашем предстоящем приезде. В аэропорту при распределении ульпанов (полугодовой курс изучения иврита с проживанием) нам не придётся стоять в общей очереди. К нам подойдёт представитель Министерства абсорбции, оформит необходимые документы и направит в специальный ульпан для учёных в Тель-Авиве, где нас уже ждут. Если же он почему-либо не подойдёт, то я должен зайти в седьмую комнату, назвать себя и об остальном можно не беспокоиться. Мы очень тронуты таким вниманием. Это особенно приятно ещё и потому, что сделано без какой-либо просьбы с нашей стороны. “Разве в Америке могло быть подобное!” – говорю я жене и дочери, как бы подводя итог диспуту в самолёте. Они молча соглашаются, признавая мою правоту. Настроение прекрасное.

В тот же день разговариваем по телефону с родителями в Москве (Сохнут оплачивает один звонок). Рассказываем о первых впечатлениях, в том числе о внимании консула и о том, что нас уже ждут в специальном ульпане в Тель-Авиве. Родители горды и счастливы.

Глава 2. Визитная карточка

Самолёт Эл-Ал приближается к Израилю со стороны моря. Появляется береговая линия и Тель-Авив. Все взволнованы и приникли к иллюминаторам. Посадка в аэропорту имени Бен-Гуриона, таможенные формальности. Затем пассажиров приглашают в большой зал на втором этаже, где будут выдаваться теудат–оле (удостоверение нового репатрианта) и направления в ульпаны. Многих приехали встречать родственники и друзья. Они хотят поскорее увидеться с ними, но встречи запрещены до переезда в ульпан, чтобы не допустить влияния родных на его выбор. Нас никто не встречает, и это избавляет от бесполезных просьб о свидании.

За столами сидят пакиды (служащие, чиновники) Министерства абсорбции, к которым выстраивается длинная очередь. На всякий случай тоже становлюсь в нее, хотя и знаю, что нас должны вызвать отдельно. Но странно, никто не вызывает. Подходит моя очередь. Делать нечего, сажусь на стул напротив освободившегося пакида. Он по-деловому сух и краток, говорит по-русски с акцентом. Ни слов приветствия, ни поздравления по поводу такого события, как возвращение на историческую родину.

– Есть два ульпана, в Араде и Тверии. В какой хотите?

– Простите, но вам должны были сообщить обо мне из Вены.

– О чём сообщить?

– О том, что для нашей семьи приготовлено место в ульпане Бейт-Бродецкий в Тель-Авиве.

– Никто ничего не сообщал. А на каком основании вам должен быть предоставлен этот ульпан?

– Дело в том, что я доктор наук.

– Чем можете подтвердить? У вас есть диплом?

– Разумеется. Но оригинал отправлен через голландское посольство. С собой только копия.

– Копия – это не доказательство (пакид не мог не знать, что вывоз оригиналов документов из СССР запрещён; я почувствовал себя подозреваемым в обмане). Кроме того, в Бейт-Бродецком нет мест. Он переполнен.

– Но консул в Вене связывался с Тель-Авивом и сказал, что для нашей семьи есть место.

– Ничего не знаю. Решайте быстрее – Арад или Тверия.

Пакид начинает нервничать и поглядывать на часы. Говорю, что хотел бы пройти в седьмую комнату.

– Пожалуйста. Только побыстрее, а то и в этих ульпанах мест не останется.

В комнате за столом скучающий пожилой человек. Называю себя и говорю, что только что прилетел из Вены. Он оживляется, раскрывает толстую тетрадь и, приготовившись записывать, спрашивает, что я знаю об известных отказниках и активистах. Я несколько озадачен, но решаю, что это, видимо, необходимая преамбула перед вопросом об ульпане. Говорю, что не знаю ничего особенного, знаком с несколькими из них, но не близко. Он называет имена, просит дать последнюю информацию о каждом. Но вскоре понимает, что я не очень ценный источник, и с удивлением спрашивает, зачем я к нему пришёл. Объясняю, ссылаясь на консула в Вене. Да, он его хорошо знает, но никакого сообщения не получал. И вообще, он работник МИДа, а ульпанами занимается Министерство абсорбции.

Возвращаюсь в зал к жене и дочери. Мысленно вспоминаю свои недавние гордые слова: “Разве в Америке могло быть подобное!” и, опустив глаза, говорю, что вся эта история с ульпаном сплошное недоразумение. После короткого обсуждения выбираем ульпан в Тверии. Первый день как-то обидно омрачён. И не потому, что ульпан Бейт-Бродецкий оказался переполненным. Возможно, ульпан в Тверии будет не хуже, а даже лучше. Досадно другое – какое-то необъяснимое расхождение между словами в Вене и делами в аэропорту. В сознание закрадывается смутное ощущение отсутствия порядка. Понимание придёт позже, когда станет ясно – то, что произошло с ульпаном, не случайность, а визитная карточка Израиля.

(Через полтора месяца я впервые оказался по делу в Тель-Авиве и зашёл в Бейт-Бродецкий. Он был заполнен менее чем наполовину. Как сказал директор, ученые почти не приезжают, и ульпан ещё ни разу не был заселён полностью. Он с готовностью согласился принять нашу семью, но предупредил, что хлопотать мы должны сами. В тот же день я подал просьбу о переводе, но до окончания ульпана в Тверии ответа так и не получил. Что касается поведения пакида в аэропорту, то оно объяснялось необходимостью заполнить два новых периферийных ульпана. Для этого было допустимо всё – и оскорбительное замечание насчёт копии диплома и прямая ложь. Впрочем, ложь, как мне пришлось убедиться впоследствии, – это составная часть всё той же визитной карточки. Врут все – от мелкого пакида до министра, что является одним из характерных признаков левантизма).

Поздно ночью едем из аэропорта в Тверию. Поражает большое расстояние, ощущение которого усиливается от того, что по обе стороны дороги непрерывно появляются близкие и дальние огни киббуцов, городов и промышленных предприятий. Начинает казаться, что страна не такая уж маленькая. С улыбкой вспоминаю, как ещё совсем недавно в России, проезжая где-нибудь расстояние восемьдесят километров, обязательно отмечал про себя: “Вот тебе и весь Израиль, от Средиземного до Мёртвого моря”. 

Глава 3. Ульпан

Ульпан в Тверии размещался в только что построенном современном комплексе – два восьмиэтажных жилых здания и одноэтажный особняк для занятий. Большой зелёный двор, обилие цветов – всё радовало глаз.

Нам выделили двухкомнатную квартиру на пятом этаже, из которой открывался изумительный вид на Кинерет, Голанские высоты и гору Хермон. Как оказалось, мы были первой группой репатриантов в этом новом Центре абсорбции. Через несколько недель состоялось его официальное открытие в присутствии американского посла (комплекс был построен на американские деньги).

Состав обитателей ульпана напоминал политическую карту мира. Наиболее полно был, конечно, представлен Советский Союз – Москва, Ленинград, Украина, Молдавия, Дагестан, Бухара. Пестрая мозаика дополнялась евреями из Румынии, Индии, Бразилии, Аргентины и других стран. Каждая этническая группа вносила в жизнь Центра свой национальный колорит и нормы поведения. Шумно и независимо вели себя латиноамериканцы. Выделялась среди них молодая женщина из Бразилии. Во время занятий она непрерывно курила, бросая окурки на пол и растирая их ногой. На замечание одного из “советских” она лишь удивленно посмотрела на него и закурила очередную сигарету. Мы с любопытством наблюдали столь новые для нас нравы…

Были и забавные случаи. На второй день к нам подошла пожилая женщина и спросила – откуда мы? – неизменный вопрос для начала знакомства. У меня было веселое настроение, и я почему-то ответил географической загадкой, сказав, что мы из столицы нашей бывшей родины. “Я так и подумала, что вы их Кишинева” – удовлетворенно заключила новая знакомая. Поправлять ее было бы бестактно, и я лишь улыбнулся в ответ.

Атмосфера в ульпане была дружелюбная, настроение приподнятое. Все были полны радостных ожиданий и надежд на новую жизнь, так не похожую на прежнюю. Каждый выход за пределы Центра был событием и приносил какие-то открытия. Помню свою первую поездку на автобусе из Тверии в Хайфу. Всю дорогу я простоял рядом с водителем, чтобы иметь лучший обзор и не упустить ни одной детали. Автобус шел через Южную Галилею, один из красивейших районов Израиля. Не в силах оторвать взгляда от сменявших друг друга пейзажей, аккуратно возделанных полей, киббуцов, городков, я повторял про себя с восторгом – “Боже мой, это моя страна, это же теперь моя страна”. Но кроме природы, которая не могла оставить равнодушным, были и люди. А они не всегда вызывали такие же восторженные чувства.

Вскоре наша дочь была направлена в молодежный ульпан в киббуце, расположенном между Тверией и Хайфой. И увидеться с ней стало проблемой, так как свободными у нас и у нее были только субботы, когда автобусы не ходили. В одну из суббот я решил добраться до киббуца на попутных машинах. По такому случаю надел костюм с галстуком (еще живы были прежние представления о том, в какой одежде следует ходить в гости) и вышел на шоссе Тверия-Хайфа. Около двух часов простоял я с поднятой рукой. Мимо прошли сотни машин, но ни одна не остановилась. Я не мог понять, в чем дело. На дороге стоит немолодой хорошо одетый человек, не похожий на террориста или уголовника. Почему не оказать ничего не стоящую услугу, не подбросить в попутном направлении? Мое недоумение усиливалось еще и тем, как мне казалось немаловажным обстоятельством, что и я и водители машин были евреи, “братья-евреи”.

Через пару лет я по какому-то поводу рассказал об этом эпизоде знакомому израильтянину. Он улыбнулся и ответил: “Зато ты бы видел, каким единым становится народ во время войны”. Слабое утешение, – подумал я, – во время пожара все жильцы дома, и враги, и безразличные друг к другу, сообща тушат пожар.

Разочарованный и озадаченный, я вернулся домой. “Ты еще не уехал?” – спросила жена. “Нет, не удалось. Неласковая публика” – только и смог я сказать.

Будучи в ульпане, я сделал несколько технических переводов с английского для фирмы в Иерусалиме. Для освобождения гонорара от налога необходима была справка налогового отдела, что я оле хадаш (новый репатриант). Рано утром я пришел туда с заполненным тофесом (бланком). За столом сидела молоденькая пкида и ела фалафель. Она взглянула на мой теудат-оле, взяла тофес, положила его в папку и буркнула: “Завтра приходи”. Я сказал, что хотел бы отправить тофес сегодня, иначе не успею получить деньги в этом месяце. Ни слова не говоря, пкида вынула из ящика штамп, поставила на тофес печать, сделала на нем закорючку и вернула бумагу мне. Так я получил свой первый заверенный документ в Израиле. Несоответствие между этим “завтра приходи” и действительным временем, необходимым для столь простой процедуры, было поразительным.

Однако не каждая встреча оставляла горький осадок. Особенно приятно было наблюдать за детьми. Они олицетворяли для нас тот Израиль, о котором мы мечтали в России. Первое близкое знакомство с маленькими сабрами произошло примерно через месяц, когда прибыла наша библиотека. К ульпану подъехал небольшой грузовик, и я выгрузил на тротуар около ста книжных бандеролей по пять килограммов каждая. Мы с женой начали перетаскивать их в подъезд и складывать в лифт. Вдруг появилась стайка 8-10-летних мальчишек из соседних домов. Галдя и жестикулируя, они быстро разобрали по частям груду бандеролей, перенесли их в лифт, поднялись наверх и аккуратно сложили в квартире. Мы даже опомниться не успели, как работа, которая заняла бы у нас не меньше двух часов, была выполнена за полчаса. Никто не организовывал этих ребятишек, не просил. Они сделали это сами, с подкупающей веселостью и непосредственностью. От этой короткой встречи стало светло на душе.

Так, постепенно, Израиль открывался во всем своем многообразии – природа, люди, человеческие отношения. 

Глава 4. Overqualified (Сверхквалифицированный  прим. ред.)

Примерно за два месяца до окончания ульпана настало время интересоваться работой. По существу, было только два места, где я мог бы работать по своей специальности – геология и разведка нефти. В Иерусалиме находится Геологическая служба Израиля (Махон геологии), в составе которой был отдел нефти; и в Тель-Авиве – Компания по поискам нефти (аббревиатура на иврите ХАНА). Обе организации принадлежат Министерству энергетики. Кроме того, в те годы существовала еще промежуточная организация между ХАНА и Министерством – Национальная нефтяная компания. Это была буферная компания с неясными функциями и штатом из нескольких человек – одно из многих ненужных учреждений в Израиле, созданных для того, чтобы кто-то получил руководящую должность. Здесь следует забежать вперед и рассказать забавную, но типичную историю. В конце 80-х годов Министерство финансов пригласило уругвайского профессора, еврея, эксперта ООН, изучить чрезвычайно громоздкую налоговую систему Израиля с целью ее модернизации. Спустя короткое время эксперт с удивлением обнаружил, что в стране существуют два независимых управления – по прямым и акцизным налогам. Узнав причину столь необычного разделения, не имеющего аналогов нигде в мире, он был обескуражен. Оказалось, что раньше было одно управление. Но его начальник и заместитель не ладили друг с другом. Поэтому было принято соломоново решение – разделить управление на два и каждого сделать начальником. Под нужных людей создаются не только управления, но и целые министерства. Например, сейчас (2012 г) в Израиле самое большое в мире правительство – 30 министров (для сравнения в Швейцарии 7, в Германии 13, в США 15, в Англии 17). Среди наших ведомств есть и такие смешные, как министерство по делам нацменьшинств (каких меньшинств?), министерство по улучшению работы государственного сектора (?) или министерство регионального сотрудничества (где эти регионы?). И все довольны. У каждого шофер, охрана, советники, канцелярия, зарплата, статус…

Но вернемся к нашему рассказу. В то время я всего этого не знал и написал письмо президенту Национальной нефтяной компании. Тогда им был полковник в отставке Исраэль Лиор, бывший военный секретарь Голды Меир. Встреча вскоре состоялась. Кроме Лиора присутствовал его советник по геологии Йоель Фишер. Разговор шел на английском. Вопросы задавал только Лиор. Первый вопрос был по-военному прямолинеен – участвовал ли я когда-либо в поисках и разведке месторождений? "Разумеется", – ответил я. "Назовите эти месторождения, когда и где они были открыты". Несколько озадаченный, я начал перечислять названия, регионы, годы. Фишер быстро записывал. Когда я закончил, Лиор что-то на иврите сказал ему, и тот вышел из кабинета со списком в руках. Было ясно, что он отправился проверять правильность моей информации по международному справочнику. Второй раз, после аэропорта в день прибытия, меня открыто подозревали, что я не тот, за кого себя выдаю. Чувство не очень приятное.

В отсутствие Фишера разговор принял неожиданный оборот.

– Расскажите мне о своих идеях, где и на какую глубину нужно бурить в Израиле, чтобы найти нефть? – огорошил меня президент Национальной нефтяной компании.

– Видите ли, я только три месяца в стране, занимаюсь в ульпане, еще не видел ни одной геологической карты, ни одного сейсмического профиля. У меня еще нет никаких идей. Я должен начать работать, и тогда, надеюсь, появятся идеи.

Лиор был явно разочарован.

– Но вы же говорите, что вы доктор. Я думал, у вас есть предложения.

(Почти как в старом анекдоте. Врач крестьянину в глухой сибирской деревушке: “Где у тебя болит?”. Крестьянин: “Ты доктор, ты и скажи, где болит”).

– Пока предложений нет и быть не может. Только после изучения геологических материалов я смогу что-либо сказать.

Вернулся Фишер и сообщил президенту о результатах проверки. Разговор между ними на иврите я, конечно, не понял. Речь, несомненно, шла обо мне, но они вели себя так, будто меня здесь не было. Вероятно, в справочнике удалось отыскать не все данные, ибо в Советском Союзе публикуется далеко не полная информация о нефтяных месторождениях. Лиор поднялся и, дав понять, что встреча окончена, сказал вполне дружелюбно:

– Учите иврит. Буду рад продолжить разговор, когда у вас появятся предложения о разведке нефти в Израиле.

Дождаться новой встречи не пришлось. Вскоре полковник был переброшен на другую руководящую работу – начальником футбольной команды "Хапоэль". А на его место назначили полковника Элиазара Барака.

Встреча с Лиором оставила тягостное впечатление. Отсутствие какого-либо интереса ко мне как к специалисту перевело разговор из области профессиональной в область местечковой подозрительности, недоверия к чужаку. Никогда позже на Западе мне не приходилось сталкиваться с таким отношением к специалисту во время интервью. Однако чувство недоумения не уменьшило моего энтузиазма и уверенности, что все в конечном счете образуется. Оставалось еще два места, где я мог бы работать – ХАНА и Геологическая служба.

Здесь я хочу сделать небольшое отступление и, забежав вперед, объяснить, почему на смену одним полковникам приходили другие. Дело в том, что в Израиле многие высшие офицеры армии и полиции, уходя в отставку, сразу же назначаются руководителями государственных учреждений и компаний. Генералы получают большие компании, полковники – компании поменьше. Так появляются “нефтяные полковники”, “электрические генералы” и т.д. Например, ушедший в отставку после скандала генеральный инспектор полиции генерал Рафи Пелед стал президентом Государственной электрической компании. Разумеется, о технологической специфике руководимых ими организаций они имеют весьма смутное представление (встреча с полковником Лиором это показала). Вреда на этих постах они, возможно, не приносят (хотя, как знать…), но и пользы тоже.

Такое явление существует, по-видимому, не только в Израиле. Но если в больших странах оно не очень отражается на экономике и общественной морали, то в маленьком проблемном Израиле, где государственная и экономическая системы должны быть отлажены как идеальный механизм, эффект такой скрытой коррупции становится разрушительным. Однако это никого не беспокоит. Главное, что “свои надежные товарищи” остаются в строю, и на них всегда можно опереться – во внутрипартийной борьбе, во время выборов и т.д. В Израиле даже существует легальный блудливый термин “политические назначения”. И каждый министр имеет свою узаконенную квоту таких назначений. В эту категорию входят товарищи по партии, друзья, родственники. Квота сплошь и рядом превышается, и Государственный контролер пытается бороться с этим. Несколько лет назад министра Цахи Анегби, одного из чемпионов политических назначений, даже хотели судить. Но обошлось. Депутат Кнессета Роман Бронфман в 1998 году так охарактеризовал это явление: “Мы живем в обстановке абсурда. Нас не интересует талантлив ли человек, честен ли, способен ли принести пользу обществу. Важно одно – свой он или не свой“.

Ситуация напоминает положение в России в 20-х годах, когда герои гражданской войны и революционные балтийские матросы становились “командирами индустрии” (красные директора). На то была веская причина – молодая советская власть не доверяла старорежимным специалистам. В современном Израиле имеются профессионалы во всех промышленных областях, но, как видим, советская система 20-х годов оказалась для руководителей страны очень привлекательной. И дело здесь не в доверии или недоверии, а в гуманной традиции щедро вознаграждать “своих” теплыми местечками, высокими зарплатами и прочими благами жизни.

Однако продолжим рассказ. Президентом ХАНА был в то время полковник Рафаэль Гольдис, который, как меня предупредили, делами не интересовался, а свою должность рассматривал как синекуру. Поэтому я договорился встретиться с главным геологом компании Элиэзером Кашаи и его заместителем Цфанией Коэном. На сей раз разговор носил более профессиональный характер. Собеседники даже проявили интерес к моей прежней работе в России, и я решил положить на стол книгу, вышедшую накануне отъезда в Израиль. Книга так и осталась нераскрытой. Они не посчитали нужным полистать ее из любопытства или хотя бы из вежливости. После нескольких вопросов о тематике и количестве публикаций мне было сказано, что, к сожалению, я overqualified (сверхквалифицированный прим. ред.), мой профессиональный уровень превышает тот, который требуется в компании. Лучше, чтобы я поискал работу где-нибудь в университете. "Вы же не согласитесь составлять проекты бурения скважин или разведки небольших участков", – сказал Кашаи как о чем-то само собой разумеющемся. "Почему не соглашусь? – с удивлением ответил я. – Мне не раз приходилось делать такую работу, я могу выполнять ее и в Израиле".

Несмотря на докторскую степень, я никогда не был кабинетным ученым. Начав профессиональную карьеру геологом нефтяного промысла, я многие годы занимался бурением скважин, разведкой и добычей нефти. Составил и выполнил десятки проектов разведочных работ. В 26 лет стал главным геологом производственного предприятия по добыче и разведке, которое производило в год столько же нефти, сколько вся Австрия – одна из старейших нефтяных стран Европы. А количество ежегодно бурившихся скважин намного превышало число скважин в Израиле в годы наибольшей разведочной активности. В дальнейшем, перейдя в головной НИИ Министерства нефтяной промышленности, я до самого отъезда в Израиль работал в тесном контакте с нефтеразведочными организациями, занимаясь чисто практическими проблемами поисков новых месторождений. Разумеется, в институте я имел возможность анализировать и обобщать опыт разведки не только в каком-либо одном районе, а во многих регионах СССР и за рубежом, и использовать его в конкретных геологических условиях того или иного района.

Последний крупный проект, которым я руководил и который был закончен буквально за месяц до отъезда, касался сравнения концептуальных особенностей и эффективности разведочных работ в СССР и США. Министерством нефтяной промышленности этой работе была присвоена категория особой важности. Правда, когда она завершилась, мое имя было удалено с титульного листа. Справедливости ради следует сказать, что я, как уже подавший документы на выезд, был предупрежден об этом заранее, наряду с просьбой довести работу до конца.

Читателю будет интересно узнать, что на огромной территории бывшего Союза имелись практически все без исключения геологические ситуации, известные в мире. По их разнообразию тогдашний СССР превосходил все остальные страны, включая США. Поэтому советские геологи, если они по характеру своей работы получали возможность изучать и обобщать особенности разведки хотя бы в масштабе страны, приобретали опыт, сравнимый с опытом западных геологов, работавших последовательно в нескольких странах. Через несколько лет, работая в Канаде, я смог убедиться, что международные компании обращают особое внимание на этот аспект профессиональной биографии разведчиков нефти. Этим геологи отличаются от специалистов во всех других областях – врачей, инженеров, технологов. Мне в этом отношении особенно повезло, так как тематика моих исследований охватывала все нефтяные регионы Советского Союза. Добавлю, что СССР в те годы прочно занимал первое место в мире по добыче нефти (к великому удивлению я вскоре обнаружил, что этот факт не был известен израильским геологам).

Обо всем этом в общих чертах я рассказал Кашаи и Коэну. Но это не переубедило их, а только укрепило в своем мнении. Кашаи так и сказал: "We are sorry, Haim, but you are overqualified. We need oil, not science» (Мы сожалеем, Хаим, но вы сверхквалифицированны. Нам нужна нефть, а не наука прим. ред.) Это были люди из какого-то другого мира. И их логика была недоступна моему пониманию. Керосинка у них имелась, для полного счастья не хватало только керосина (в конце 40-х годов, во времена карточной системы и всеобщего дефицита, газета Маарив опубликовала знаменитое объявление: “Молодой человек с керосинкой заинтересован в знакомстве с девушкой, у которой есть керосин”). Может быть, именно поэтому в Израиле за 30 лет непрерывных поисков (в 2012 году уже 60 лет) не только не открыто ни одного нефтяного месторождения, но и не получена достоверная геологическая информация для отрицательного заключения о перспективах нефтеносности и прекращения поисков. Иными словами, сложилась тупиковая ситуация, не имеющая прецедента в истории нефтяной разведки.

Трудно представить себе больший абсурд, чем "слишком высокий профессиональный уровень" геолога, мешающий поискам нефти. Само это слово лишено какого-либо смысла. В любой области существуют лишь специалисты квалифицированные или недостаточно квалифицированные. Других категорий нет. Я мысленно перенес это заявление, скажем, на хирурга-кардиолога, которому говорят, что он чересчур квалифицирован для операции на открытом сердце. Такое сравнение не лишено оснований, ибо поиски нефти в сложных геологических условиях требуют не только определенных знаний и опыта, но и искусства, так же, как и сложные неординарные хирургические операции. Раньше я полагал, что минусом может быть лишь недостаточная квалификация. В Израиле профессиональным изъяном является слишком высокий уровень. Разумеется, я себя overqualified не считал, это было чисто местное изобретение. Итак, вторая встреча с руководителями поисков нефти вызвала еще большее недоумение и разочарование, чем первая.

 Геолог Соломон Гольц, приехавший в Израиль до меня и к тому времени работавший в ХАНА, дружески советовал перед встречей с Кашаи убрать из моего резюме всякое упоминание о докторской степени и указать лишь минимальное количество публикаций. И ни в коем случае не показывать книгу. Хотя совет был неприемлем с профессиональной и моральной точек зрения, я не мог не признать после встречи, что в нем был свой резон. Позднее Соломон рассказал мне совершенно невероятную историю, дополнительно характеризующую доктора Элиэзера Кашаи. 

Глава 5. Экстрасенс

В конце 1978 года В Министерство энергетики обратился некто Виктор Строд из Хайфы утверждавший не больше и не меньше, что может указывать присутствие нефти под землей, используя свои сенсорные способности. Судя по письму, написанному по-русски, Строд не знал основ геологии и вообще был не особенно грамотным человеком. Впрочем, его родным языком был идиш, а не русский. Получив это письмо из Министерства, Кашаи поручил Соломону подготовить ответ, добавив при этом: “Еще один сумасшедший знает, как искать нефть в Израиле”. Разумеется, такое замечание сделал бы любой геолог в мире, услышав утверждение Строда. Но то, что произошло дальше, выглядело уже не как сумасшествие, а как загадочное и интригующее явление, требовавшее, по меньшей мере, серьезного обдумывания и исследования.

Строд произвел на Соломона впечатление человека, уверенного в себе. На предложение провести проверку его способностей на конкретных участках, где пробурены скважины, согласился без колебаний. В Израиле есть несколько районов, около Ашдода и к западу от Мертвого моря, где открыты небольшие залежи нефти и где наряду с нефтяными скважинами имеются много скважин без нефти (по разведочной терминологии “сухие”). Строд не знал заранее, какой район и какие скважины намечены для проверки. Возможность того, что ему могли быть известны какие-либо сведения о нефтяной геологии Израиля полностью исключались.

Нефтяные скважины в выбранном для эксперимента районе не находились в эксплуатации, не имели на устье специального оборудования и поэтому на поверхности ничем не отличались от сухих. И те и другие представляли собой просто торчащие из земли трубки с заглушкой. Глубина скважин составляла 2-3 километра. Взяв в руки секундомер (!) и затратив на каждую скважину 30-40 минут, Строд определил одну сухую скважину и две нефтяные. Более того, в сухой скважине он указал с точностью до нескольких метров границы геологических пластов до глубины 1200 метров, а также отметил изгиб ствола скважины на этой глубине на юго-восток.

О таком незначительном факте, как изгиб ствола, Соломон не знал. Детальная информация, содержалась в буровом журнале, хранившемся в архиве. Когда Соломон разыскал его, то убедился, что Строд был прав. В двух нефтяных скважинах он безошибочно определил толщину нефтяных пластов, а также указал с точностью до нескольких метров границы пластов до глубины 1200-1500 метров, отметив при этом, что “дальше идет постоянная порода”. А в одной из этих скважин определил площадь нефтяной залежи, записав на бланке компании “Поперечник нефтяного слоя малый, всего примерно 500 метров. Это только местное накопление нефти”. Это тоже полностью соответствовало действительности. Именно по этой причине скважины не эксплуатировались, так как залежь относилась к категории непромышленных. В геологии такие небольшие скопления называются нефтяными карманами.

При этом Строд существенно ошибся в глубине залегания нефтяного пласта, который на самом деле находился примерно на 1000 метров ниже. Однако с точки зрения геолога гораздо важнее знать о наличии или отсутствии нефти в районе разведки, чем о точной глубине ее залегания. Глубина определяется бурением.

Все определения и комментарии были записаны Стродом на фирменных бланках компании, датированы и подписаны (впоследствии я имел возможность изучить их). Соломон был потрясен результатами проверки. Но не меньшее потрясение он испытал, когда сообщил о них доктору Кашаи и предложил продолжить проверку на других участках. Вердикт Кашаи был: “ Глубина залежи определена неправильно. Значит все это абсурд. Такого быть не может. Я в это не верю”. В Министерство был отправлен отрицательный ответ.

Работа со Стродом была прекращена. После этого он настойчиво, но безуспешно пытался заинтересовать своими способностями другие организации и министерства, в том числе Министерство обороны. От него отмахнулись, как от шарлатана. В 1983 году к Строду приезжали представители голландской нефтяной компании и, после демонстрации им своих способностей, пригласили его в Голландию. По дороге он заболел в Австрии воспалением легких и умер. Обо всем этом Соломон узнал от его дочери, которая вместе с письмом прислала оставшиеся от отца записи, в которых он подробно описывал свои ощущения во время “работы” и пытался разобраться в природе своих способностей. Я читал эти материалы, но без самого автора они не представляют ценности. Со смертью Виктора Строда Израиль, возможно, потерял нечто такое, что невозможно ни измерить, ни оценить и что превосходит по своему значению даже открытие нефтяного месторождения.

Виктор Строд – явление исключительное. Но существуют и другие феномены подобного рода. Каждому геологу известно, например, что некоторые люди (лозоходцы) обладают способностью находить пресные подземные воды с помощью ивового прута. Прут свободно вкладывается между согнутыми большим и указательным пальцами обеих рук, и лозоходец медленно шагает по изучаемому участку. Над линзой водоносного песка, залегающего иногда на глубине нескольких десятков метров, “инструмент” начинает медленно вращаться. Самое удивительное, что это происходит только в руках у некоторых людей. В руках большинства других прут неподвижен. Лабораторными исследованиями установлено, что лозоходцы улавливают на биологическом уровне очень слабый градиент напряженности магнитного поля, возникающий над водоносными линзами. Эффективность метода была неоднократно подтверждена на практике, и он описан во всех учебниках геологии, начиная с опубликованных в 1518 году “Беседах Даниэля с Каппиусом о поисках разных металлов и воды”. Учитывая широкую известность метода и полученных с его помощью практических результатов, ни один геолог не решится заявить, что “это абсурд, такого быть не может, я в это не верю”. В принципе, если доказана возможность восприятия человеком физических полей, создаваемых водой на глубине нескольких десятков метров, то почему нельзя допустить такую же возможность для нефти на глубине нескольких тысяч метров? Суть явления в обоих случаях, видимо, одинакова, разница лишь в пороге чувствительности. Такова некоторая дополнительная информация к феномену Виктора Строда.

Я никогда не проявлял интереса и доверия к мистике, оккультизму и другим псевдонаучным делам. Но я твердо убежден, что любопытство и способность удивляться – это движущие силы науки. Почти все величайшие открытия были сделаны теми, кто обладал этими качествами. И, наоборот, те, кто был лишен их, упускали золотой шанс, убеждая себя и других, что “это абсурд, такого быть не может”. В наше время таинственные и еще не познанные особенности восприятия человеком природных физических полей будоражат ученых, и изучаются в крупнейших университетах и лабораториях. Тот, кто отмахивается от фактов, связанных с этими особенностями, проявляет вопиющее невежество и высокомерие.

Что касается доктора Элиэзера Кашаи, интеллигентного человека с мягкими манерами, то бесспорным остается тот факт, что будучи в течение 20 лет главным геологом нефтяной компании, он не пробурил ни одной удачной скважины, поставив тем самым своеобразный мировой рекорд, достойный книги Гиннеса. Такого геолога можно уподобить хирургу, не сделавшему ни одной успешной операции. В 1988 году Кашаи ушел на пенсию, а его заместитель Цфания Коэн назначен главным геологом. Однако этот на редкость бесплодный тандем продолжает свой бег на месте – Кашаи стал научным консультантом компании. Такие вещи возможны только в Израиле. 

Глава 6. Гедалия Гвирцман

Итак, мои шансы на получение работы быстро уменьшались. Оставалась, правда, Геологическая служба в Иерусалиме, но в сознание уже закрадывалась мысль о том, что Израиль во мне вообще не нуждается. С точки зрения здравого смысла это было трудно объяснить. Поиски нефти в стране проводились уже более двух десятилетий. Положительных результатов не было получено. В этой ситуации казалось неоправданным отказываться от услуг специалиста, имеющего более чем 20-летний опыт работы в стране, успехи которой в разведке нефти признаны во всем мире.

Я боялся потерять последнюю надежду и умышленно откладывал поездку в Иерусалим. Но вот, наконец, этот неизбежный день наступил – мой первый день в Иерусалиме. Увидев город, столь не похожий на все, что мне приходилось видеть раньше, я почти забыл о цели приезда. Предстоящая встреча в Геологической службе как-то сама собой отодвинулась на задний план. Я бродил по узким улочкам Старого города, по красивым новым районам, побывал у Стены Плача и был охвачен незнакомым мне дотоле волнением. Меня захлестнуло чувство глубокой исторической связи между событиями двухтысячелетней давности и моей собственной жизнью. Казалось, завершился некий гигантский исторический цикл. Некогда мои предки покинули этот легендарный город, странствовали тысячелетиями по миру, передавая из поколения в поколение заветную мечту о возвращении. И вот я осуществил ее. Меня охватило почти мистическое чувство предопределенности судьбы. Стало казаться, что не так уж важно, как сложатся дела с работой. Главное – жить в этом городе, быть частью его, дышать особым воздухом еврейской истории.

Все эти мысли теснились в голове каких-то два дня, которые удалось выкроить для первого знакомства с Иерусалимом. На третий день предстояла встреча с директором Геологической службы Эли Зоаром и пришлось поневоле спуститься на землю. Да, он уже слышал обо мне, был бы рад помочь, но бюджет ограничен, вакансий нет. Попытается что-то сделать, но не может дать никаких обещаний... Тогда я еще не знал, что бюджет здесь ни при чем. Каждый работодатель мог получать зарплату для нового репатрианта из специального фонда Министерства абсорбции, по крайней мере, в течение двух лет. Суть отговорки была в нежелании предоставить мне работу. Но почему? Через год совершенно случайно я узнал, в чем была истинная причина (о ней будет рассказано в соответствующем месте).

После разговора с Зоаром я почувствовал, что мечты о Иерусалиме развеиваются так же быстро, как нахлынули. Не хотелось признаваться себе, но получалось, что попутчики по самолету были правы. Вряд ли следовало так резко реагировать на предложение жены и дочери насчет Америки. Рушились планы так тщательно обдуманные еще в Москве. Приезд в Израиль представлялся непростительной ошибкой, которую надо исправлять как можно быстрее. Все это было не только чертовски обидным, но и непонятным. Впервые в жизни я не мог найти объяснение происходящему. Настроение сделалось мерзким…

Пора было возвращаться в Тверию, в ульпан, занятия в котором теперь теряли всякий смысл. До автобуса оставалось несколько часов. Не знаю почему, но я решил еще раз заглянуть в Геологическую службу и попытаться поговорить с начальником нефтяного отдела доктором Гедалией Гвирцманом, о котором мне кто-то уже рассказывал. Никаких надежд на эту встречу я, конечно, не возлагал. Вряд ли начальник отдела скажет что-то иное, чем директор. Если Зоар уже слышал обо мне, то и Гвирцман, наверняка, тоже. И я снова услышу об отсутствии вакансий и ограниченном бюджете. Но на сей раз меня ожидал приятный сюрприз. Встреча с начальником нефтяного отдела стала решающей.

Гедалия оказался на редкость внимательным и заинтересованным собеседником – качества, которые не часто встречаются в Израиле. Среднего роста, в вязаной кипе (отличительный знак интеллигентного религиозного человек), умные добрые глаза за стеклами очков. Выяснилось, что мы ровесники, обоим было 46 лет. Разговор сразу же принял живой, неофициальный характер – немного о жизни, о семье, но в основном о профессиональных делах. Интерес Гедалии к моей работе в Союзе был не формальным, а искренним. Я с удовольствием отвечал на его вопросы, объяснял иллюстрации в книге, рассказал о разведочной концепции, к которой пришел на основе сопоставления нескольких нефтяных провинций мира. Это была беседа между людьми, работающими в одной области, которым есть что рассказать друг другу. Как мне пришлось узнать позже, такая непринужденная атмосфера обычно создается во время профессиональных интервью на Западе, где умение проводить собеседование – одно из необходимых качеств руководителя.

Разговор продолжался около двух часов (три предыдущих интервью занимали не более получаса). В заключение Гедалия сказал, что у него нет сомнений в том, что я должен работать в его отделе, и обещал сделать для этого все возможное. Ободренный, я уехал в Тверию. Вскоре Гедалия сообщил, что ему удалось убедить руководство Геологической службы запросить для меня зарплату из специального фонда Министерства абсорбции.

Закончив ульпан, мы переехали в Иерусалим. "В конце концов, у всех все устраивается в Израиле" – этот оптимистический рефрен мне не раз приходилось слышать со дня приезда в страну. "Похоже, так оно и есть", – подумал я, получив работу и счастливую возможность жить в Иерусалиме. 

Глава 7. Психологический фактор

В начале 1978 года, полгода спустя после приезда в Израиль, я начал работать в Геологической службе. И в житейском, и в профессиональном отношении все складывалось на редкость удачно. В Союзе наша семья не была в отказе. Разрешение на выезд мы получили через шесть месяцев после подачи заявления. Я продолжал работать до последнего дня и поэтому счастливо избежал многолетнего перерыва, столь болезненно сказавшегося на профессиональных судьбах многих ученых и инженеров, уехавших до и после меня. Эту удачу я объясняю тем, что мы подали заявление незадолго до Белградской конференции по правам человека. Кроме того, было и некое неожиданное драматическое обстоятельство, которое ускорило получение визы. Оно описано в моем документальном рассказе “Как в жизни порой бывает” (Заметки по еврейской истории, № 127). Такое везение на фоне мрачной политической обстановки конца 70-х годов и раздувания антиизраильской истерии даже немного пугало. Было смутное ощущение, что в жизни обычно все сбалансировано и на каком-то этапе мне придется пройти через свою полосу неприятностей.

Сейчас, оглядываясь назад, я вижу, что эта полоса началась с момента приезда в Израиль. И если бы не встреча с Гедалией Гвирцманом, мое короткое пребывание в стране и стало бы платой за предыдущее везение. "Короткое" потому, что, не имея работы, я бы не задержался в Израиле, – в отличие от многих других, заявлявших, что готовы "землю копать" на исторической родине. Копать землю я не был готов, да и родина в этом не нуждалась. В то же время вынужденный отъезд из Израиля был бы одной из самых больших неудач и разочарований в моей жизни. Но как бы то ни было, я благополучно миновал эту полосу неприятностей, и все продолжало складываться хорошо.

Геологическая служба расположена в Меа Шеарим – ультраортодоксальном квартале Иерусалима. Когда впервые попадаешь в этот район, кажется, что время здесь остановилось где-то в XVII веке. Мужчины даже в жару одеты в длиннополые сюртуки, черные фетровые шляпы или меховые шапки, некоторые в белых носках до колен и бриджах. Эту одежду они переняли у польской шляхты ХVI века. Мужчины, как правило, нигде не работают и не служат в армии, их единственное занятие – изучение Торы. В домах нет телевизоров и светских книг. Бритоголовые женщины в париках или косынках, в безвкусно сшитых закрытых платьях. Однажды мою жену женщины чуть не поколотили за то, что она появилась в Меа Шеарим в блузке с вырезом и без рукавов. А ее подруга получила плевок в лицо от мужчины за то, что была в брюках.

Вся жизнь мужчин проходит в ешивах и синагогах, женщин – в рожании детей и домашних делах. Они постоянно или беременны, или кормят очередного ребенка. На каждом шагу можно видеть молодых родителей, не старше 30 лет, в окружении пяти-шести ребятишек, один другого меньше. Как правило, семьи живут в бедности и тесноте. Зачастую единственным источником существования служат социальные пособия и пособия на детей. Зато в районе много синагог и ешив. Такой образ жизни сохраняется из поколения в поколение, он заранее предопределен для всех родившихся в этой среде.

Геологическая служба занимает несколько небольших двухэтажных домиков, построенных во время Первой мировой войны для немецкого гарнизона, стоявшего тогда в Иерусалиме. Кроме того, имеется новый корпус, где расположены лаборатории и библиотека. Лаборатории оснащены современными приборами и оборудованием. Но в большинстве рабочих комнат царит беспорядок – столы завалены грудами бумаг и отчетов, материалы лежат также на стульях и на полу. Все это характеризует особый, израильский стиль ведения дел, присущий многим научным и государственным учреждениям.

 Позже, познакомившись с коллегами, я убедился, что многие из них специалисты высокого класса в своих областях. Работают они, как правило, долгие годы, иногда всю жизнь по одной и той же узкой тематике, много публикуются – и в израильских и в зарубежных журналах. Общая особенность научных исследований в слабой координации и почти полном отсутствии коллективных работ. Поэтому научный потенциал сотрудников реализуется недостаточно, и практические результаты ниже тех, которые могли бы быть при иной организации работ.

В первые же дни я познакомился с Иехезкелем Друкманом, ответ которого на свой запрос тщетно ожидал в Москве перед отъездом в Израиль. Он оказался человеком маленького роста, немногим более 150 см, который постоянно грыз ногти. Прозвище его было «Чарли» – видимо, за рост Чарли Чаплина. По телефону с родственниками он обычно говорил по-немецки (семья была из Германии). У нас установились приятельские отношения. О моем запросе он не упоминал, и я решил, что он его не получил. Поэтому тоже не спрашивал.

Гедалия предложил мне сначала ознакомиться с материалами по геологии и разведке нефти в стране, а затем уже решить, чем бы я хотел заняться. Это было как раз то, с чего я и сам планировал начать работу. С энтузиазмом взялся я за дело. Около двух месяцев ушло на изучение отчетов, проектов, публикаций, относившихся к поискам нефти в Израиле за 30 лет его существования.

Вывод, к которому я пришел, был ошеломляющим. На небольшой территории страны были пробурены сотни скважин и выполнен внушительный объем геофизических работ, но ни разу не были проведены обобщение и анализ этого огромного фактического материала или хотя бы предпринята попытка ревизии концепций, на которых основывалась безрезультатная разведка. Ни в прошлом, ни в настоящем не существовало единой стратегии поисков, общей согласованной программы геофизических и буровых работ. Вся нефтепоисковая активность носила стихийный, хаотический характер. Это напоминало ситуацию в начале века в таких старых нефтяных районах, как, например, Техас или Баку, где сотни независимых предпринимателей бурили скважины наугад или на основании сомнительных поверхностных признаков. Одни скважины оказывались удачными, другие нет. Никто не анализировал накопленную информацию. Те времена давно ушли в прошлое, уступив место целенаправленным поискам на основе регионального и детального анализа всей совокупности геологических материалов. Особенно это важно в районах, где многолетняя разведка не приводит к положительным результатам. Территория Израиля относится именно к такой категории.

Без постоянного анализа и ревизии концепций нельзя двигаться дальше. Эта простая истина лежит в основе философии поисков во всех нефтяных странах мира. Например, в СССР в каждом крупном разведочном регионе существовали специальные группы геологов и геофизиков, выполняющие такую работу. Мне самому не раз приходилось в ней участвовать, и результаты неизменно приводили к открытию новых месторождений там, где разведочные работы заходили в тупик.

В Израиле, при наличии современной техники бурения и геофизического оборудования, обобщение и использование данных, полученных с помощью этой новейшей технологии, находилось (и находится) на очень низком уровне. Чтобы картина была понятнее, можно снова прибегнуть к сравнению с медициной и представить, например, что при лечении сложной, запущенной болезни различные органы больного исследуются с помощью самой современной аппаратуры, но результаты не анализируются в совокупности. Забегая вперед, следует сказать, что положение не изменилось и сегодня.

В 1989 году американская нефтяная компания Джеотек Энерджи Корпорейшн (Техас) провела частичную ревизию прошлых разведочных работ в Израиле и выделила несколько перспективных районов, бурение в которых планировалось в 1990 году. На вопрос корреспондента газеты Джерузалем Пост – почему в течение десятилетий бурение в этих районах не привело к открытию нефти, президент компании Джерри Таненбаум ответил: "На основании того, что мне известно о прошлой разведке в Израиле, можно сделать только один вывод: здесь считают, что для получения нефтяного фонтана достаточно сделать дырку в земле" (Джерузалем Пост, 5 октября 1989). Более убийственную оценку трудно себе представить. С точки зрения того, что американцы называют exploration thinking (разведочное мышление), это, по существу, уровень начала века, о котором говорилось выше.

Но вернемся к 1978 году. Я сообщил о своем выводе Гедалии, и он без колебаний согласился.

– Да, к сожалению, это так. Обобщения и анализа материалов не проводилось.

– Если так, то эту работу нужно выполнить как можно скорее. И я бы хотел ею заняться.

– По какому району?

– По всей стране. В прошлом я выполнял подобные работы по регионам, во много раз превосходящим территорию Израиля.

Гедалия был смущен.

– Дело не в размерах территории. Здесь существует психологический фактор. Пойми, тебе придется проводить ревизию и, возможно, даже критиковать разведочные идеи других геологов, которые и сейчас продолжают работать. Это сразу же приведет к конфликтной ситуации. Не следует с этого начинать работу в стране.

Для меня это было еще одним "открытием Израиля". В СССР каждый геолог, а тем более главный геолог, то есть человек, достигший определенного профессионального и административного уровня, тоже чувствителен к критике. Эта черта, вообще, свойственна человеческой природе независимо от национальности и страны. Тем не менее, везде существуют пути исправления профессиональных ошибок, а если надо, то и замены руководителей. Никто не застрахован от ошибок и от потери должности. Со временем я узнал о порочной системе «постоянного статуса» работников в Израиле, именуемого здесь «квиютом», и о молчаливом соглашении избегать взаимной критики.

– Но проблему надо рано или поздно решать. Без этого нельзя двигаться дальше, – пытался я настаивать.

Гедалия был непреклонен.

– Все это так, но не в условиях Израиля. Я предлагаю тебе заняться районом Мертвого моря. Там сейчас разведку прекратили. По общему мнению, район не перспективный. Посмотри его, подними старые материалы. Может быть, обнаружится что-нибудь интересное. Этим ты никого не заденешь. К тому же там есть соляные купола, а ты ведь работал в солянокупольных районах.

В 1976 году вышла моя монография по геологии и особенностям поисков нефти в четырех крупнейших солянокупольных районах мира, расположенных в СССР, США, Северном море и Африке, которая была и остается единственной публикацией по сравнительному анализу этих регионов в геологической литературе. Соляные купола – это своеобразные геологические структуры, образованные ископаемой солью и имеющие форму подземных гор высотой до нескольких сотен и даже тысяч метров. Иногда они возвышаются над земной поверхностью, наподобие вершины айсберга, как, например, гора Сдом в районе Мертвого моря, но в большинстве случаев полностью скрыты под землей. Такие формы объясняются тем, что соль это единственная пластичная порода, обладающая способностью деформироваться под давлением вышележащих пластов. Как правило, с соляными куполами связаны месторождения нефти и газа. При этом наиболее крупные залежи находятся под солью.

Так я начал работать над проектом оценки нефтяного потенциала района Мертвого моря. 

Глава 8. Асфальтовое озеро

С первого же дня работа захватила меня. Предстояло скрупулезно изучить все, что было опубликовано или содержалось в архивах по району Мертвого моря, просмотреть документацию по пробуренным скважинам, изучить образцы пород, поднятых при бурении, геофизические материалы. Нельзя было упустить ни одного документа, письма, записки. Все это хранилось в многочисленных папках, покрытых пылью – свидетельство того, что они не раскрывались долгие годы. Необходимо было также выполнить несколько геологических маршрутов на местности.

Мертвое море – это уникальный геологический, геохимический и топографический феномен, подобного которому нет на Земном шаре. Топографически море представляет собой самое низкое место на Земле – поверхность воды расположена на 400 метров ниже уровня мирового океана. Геологически – это самая молодая часть гигантского Восточно-Африканского рифта, протянувшегося от Замбии и Ботсваны на юге до Красного моря на севере. У южной оконечности Синайского полуострова рифт раздваивается – западная ветвь образует Суэцкий залив, а восточная – залив Акаба, долину Арава, Мертвое море, долину Иордана и далее через Кинерет продолжается в долину Хула. В Суэцком заливе и на его обоих берегах открыто много нефтяных месторождений. Одно из ответвлений рифта пересекает Южный Судан. Там тоже обнаружены крупные месторождения.

Вода Мертвого моря содержит самые высокие в мире концентрации калиевых, бромистых и магниевых солей, на базе которых построен химический комбинат. Следует заметить, что на иврите море называется не Мертвым, а Соленым. Его библейское название Сиддим.

Прямые признаки нефти в окрестностях Мертвого моря в виде натеков на стенках вади (сухие овраги), высачиваний тяжелой вязкой нефти из трещин в горных породах, а также огромных глыб асфальта, то есть окисленной нефти, всплывающих время от времени на поверхность воды, известны с глубокой древности. Первое в истории письменное упоминание о нефти, содержащееся в Торе, относится именно к этому району: “А в долине Сиддим было много ям, заполненных асфальтом. И цари Содома и Гоморры бежали и упали в них” (Бытие, 13-14, 10). Римляне называли Мертвое море Асфальтовым озером. Вот что писал о нем греческий историк Диодорус, живший в эпоху Юлия Цезаря (102–44г. до н.э.): “В этом обширном озере имеется много асфальта, который используется лишь в незначительном количестве. Каждый год огромные куски всплывают со дна на середину озера. Варвары, живущие на его берегах, называют крупные куски ‘быками’, а небольшие – ‘телятами’. С берега плавающие глыбы асфальта выглядят как острова. За двадцать дней до их появления вокруг озера возникает неприятный запах, а изделия из серебра, золота и меди тускнеют. Воздух становится легко воспламеняющимся. Эти явления исчезают, когда асфальт всплывает на поверхность воды”. Геологический смысл этого заключается в следующем. Перед тем, как глыбы асфальта отрывались от дна и всплывали на поверхность, струи сероводородного газа прорывались с еще больших глубин и достигали атмосферы. Это указывает на активизацию подвижек земной коры, предшествующую землетрясению, как правило, незначительному. Несколько позже Диодоруса еще одно подтверждение столь необычного природного явления было дано греческим историком и географом Страбоном, жившим в первом столетии новой эры. Вслед за ним Иосиф Флавий описал технологию асфальтового промысла.

Большая часть выловленного асфальта отправлялась в Египет, где во времена фараонов и Птолемеев он употреблялся для изоляции водохранилищ, подвалов домов, зернохранилищ, саркофагов, «осмоления» лодок, а также для мумификации умерших. Уже в древние времена Мертвое море считалось важным экономическим владением, и на протяжении столетий оно непрерывно переходило из рук в руки. Египет, Вавилон, Сирия, Ассирия, Персия, Греция, а затем и Рим поочередно владели этой асфальтовой кладовой, и каждый новый завоеватель создавал здесь асфальтовый промысел. Сохранилось свидетельство, что Марк Антоний подарил его Клеопатре, которая сдала предприятие в аренду Малхусу-набатейцу. Последний не выполнил своих финансовых обязательств и по приказу Клеопатры был наказан Иродом. Во времена крестоносцев асфальт отправлялся в Европу и использовался как медицинское средство.

В более поздние эпохи явления, описанные Диодорусом, продолжались, но стали более редкими. В 1834 и 1837 годах американский исследователь Эдвард Хитчкок наблюдал большие массы асфальта, всплывшие на поверхность после землетрясения. Спустя почти сто лет, в 1925 году геолог Блэйк сообщил о 150 тоннах асфальта, появившегося на поверхности моря в районе Эйн Геди. И, наконец, в 1958 году израильский геолог Яков Нир сфотографировал глыбу асфальта высотой в человеческий рост напротив Масады.

Все эти исторические и современные данные с несомненностью указывали на существование залежей нефти, которые служат источником асфальта. Что касается относительной древности исторических описаний, то несколько тысяч лет в масштабе геологического времени являются ничтожно малым периодом, и то, что наблюдалось во времена Римской империи, может считаться современным явлением с геологической точки зрения. Поэтому неудивительно, что после образования государства Израиль первая разведочная скважина с символическим названием Мазал 1 (счастье, удача) была пробурена именно в районе Мертвого моря (1953 год). Бурение этой скважины можно считать началом активной разведки этого уникального геологического региона. Но, как известно, нефть здесь до сегодняшнего дня так и не обнаружена.

Следует сказать, что, помимо Мертвого моря, в мире известны несколько озер, называемых асфальтовыми. И все они связаны с доказанными или предполагаемыми нефтяными залежами на глубине. Назову наиболее известные. Озеро Ла Бреа (“ла бреа” – асфальт по-испански) на острове Тринидад, крупнейшее в мире скопление природного асфальта. Хотя разведка не проводилась, нефтяная залежь под озером предполагается. Одноименное озеро Ла Бреа в пределах городской черты Лос-Анджелеса. Нефтяная залежь предполагается, но проверка ее бурением в городе невозможна. Озеро Гуанако (или Бермудес) в Венесуэле. В районе озера имеются много нефтяных месторождений.

Все это лишний раз указывает на несомненное присутствие нефтяной залежи также и под израильским Асфальтовым озером. 

Глава 9. Шансы открытия нефти минимальны

К 1978 году, когда Гедалия предложил мне заняться Мертвым морем, в этом небольшом районе были пробурены 11 разведочных скважин глубиной от 600 до 4000 метров, не считая более 20 мелких скважин. По результатам бурения был сделан вывод о бесперспективности дальнейших поисков. В 1976 году они были прекращены.

Хотя предложение Гедалии было продиктовано скорее психологическими, нежели геологическими соображениями, я сразу же почувствовал, насколько эта работа профессионально интересна. Спустя пять лет, когда я работал советником по международной разведке в канадской компании, мне пришлось выполнять оценку нефтяного потенциала пограничного района Ботсваны, Намибии и Южной Африки, в котором берет свое начало гигантская рифтовая система, оканчивающаяся в Израиле. Это позволило детально изучить геологию на обоих ее концах, разделенных расстоянием более 6 тысяч километров. Незадолго перед тем промышленные залежи нефти были обнаружены примерно на полпути между Израилем и Ботсваной – в средней части рифтовой зоны, расположенной в Южном Судане. И тогда я лишний раз убедился, насколько интересна геология рифта и насколько перспективны различные его участки для поисков нефти.

Но вернемся к Мертвому морю. В ситуации, когда в каком-либо районе многолетняя разведка не приводит к открытию месторождений, необходимо найти ответы на два принципиальных вопроса. Во-первых, имеются ли здесь вообще объективные геологические предпосылки для образования и сохранения залежей нефти? И если на этот вопрос ответ будет аргументировано положительным, то следующий вопрос касается разведочной концепции – была ли она адекватна конкретным геологическим условиям района? По этим двум направлениям я и построил свою работу.

Чтобы ответить на первый вопрос, помимо собственных полевых наблюдений, я собрал и проанализировал все имевшиеся сведения о прямых и косвенных признаках нефти и газа на поверхности и в скважинах. Эти сведения были разбросаны по сотням публикаций, отчетов, кратких записок и даже личных писем, хранившихся в архивах. Данные, собранные вместе и рассмотренные под единым углом зрения, показывали, что район Мертвого моря буквально дышит нефтью (эту фразу впоследствии подхватили журналисты, и я часто встречал ее в газетах). В документах были зафиксированы и весьма бурные нефтегазопроявления. В одном случае, например, дальнейшее углубление скважины оказалось технически невозможным из-за непрерывного притока в нее тяжелой вязкой нефти. В другом случае аварийный фонтан горючего газа из скважины сорвал с места буровую вышку и оборудование. Практически в каждой пробуренной скважине были обнаружены прямые или косвенные признаки нефти. Однако, несмотря на то, что поиски проводились в течение 23 лет, неудачи следовали одна за другой. Учитывая чрезвычайно малую площадь района, столь продолжительная безрезультатная разведка была сама по себе фактом беспрецедентным в истории нефтяной промышленности. Напрашивался вопрос, как в известном анекдоте, – или район не тот, или разведка не та?

Неудачи требовали объяснения. И как всегда в подобных случаях, были выдвинуты научные теории, доказывающие, что нефти в районе нет по естественным, геологическим причинам. Одним из самых популярных объяснений, которое разделяли почти все израильские геологи, была теория флашинга, то есть вымывания и окисления нефти относительно пресными подземными водами. Поэтому все, что сейчас осталось, – это лишь следы разрушенных прежних скоплений в виде тяжелой окисленной нефти и асфальта. В 1974 году в Иерусалиме состоялся национальный симпозиум по проблемам энергии. В докладе “Прошлое и будущее разведки нефти в Израиле” доктор Гедалия Гвирцман подвел итог многолетней дискуссии о Мертвом море: “Многие геологи считают асфальт остатками месторождений, разрушенных пресными водами, и поэтому шансы открытия нефти в районе минимальны”. Иными словами, получалось, что район “не тот”. Справедливости ради замечу, что сам Гедалия не разделял эту точку зрения.

Должен сказать, что отрицательный прогноз, даже разделяемый большинством геологов, не произвел на меня особого впечатления. Еще в СССР я задумал написать книгу о наиболее драматических ошибках и просчетах в нефтяной разведке. Хотя книга не была закончена, для нее удалось собрать обширный фактический материал. Потом в Канаде, когда я погрузился в мир западной нефтяной разведки, появилась возможность существенно дополнить его и охватить многие нефтяные провинции мира, что опять отодвинуло написание книги. В результате она так и осталась лишь в многочисленных папках моего архива. Но собранный материал позволял сделать много интересных выводов. Один из них заключался в том, что почти во всех регионах на определенных этапах выдвигались скептические, а порой и резко отрицательные оценки перспектив обнаружения нефти.

История поисков нефти в каждом регионе усеяна надгробьями геологов, утверждавших, что нефти здесь нет. Первым прославился на этом поприще Джон Арчболд, вице-президент крупнейшей американской компании Стандард Ойл. В 1885 году, будучи уверенным, что нефть есть только на востоке США, он публично заявил: “Я выпью каждый галлон нефти, который будет получен к западу от Миссисипи”. Как правило, после открытия месторождений, эти оценки становились не более чем историческими курьезами и со временем забывались. В действительности они были не столь безобидны и в ряде районов задержали обнаружение нефти на многие годы и даже десятилетия. Тому есть множество примеров в далеком и в не столь далеком прошлом. Достаточно назвать такие ныне известные нефтяные провинции как Волго-Уральская и Западно-Сибирская в России, Северное море, Австралия. Более поздним примером служит уже упоминавшийся Южный Судан, где еще в 60-х и в начале 70-х годов категорически отвергалась возможность открытия нефти, что, естественно, подкреплялось соответствующими теориями. А в середине 70-х годов американская компания Шеврон проигнорировала эти теории и обнаружила крупные месторождения.

Но, пожалуй, наиболее ярким примером является Кувейт, само название которого служит синонимом нефтяного богатства. Мало кто знает, что в 20-30-е годы “разведочная судьба” Кувейта поразительно напоминала нынешнюю “разведочную судьбу” Мертвого моря. Эта история настолько поучительна, что ее следует рассказать подробнее.

Асфальт и выходы тяжелой вязкой нефти на поверхность были известны в Кувейте, как и в районе Мертвого моря, с давних времен. Во время Первой мировой войны асфальт даже использовался для покрытия дорог. В 1913 году эмир Кувейта предложил Англо-Иранской нефтяной компании (АИНК) разведочную концессию на очень выгодных условиях. К тому времени АИНК уже открыла крупное месторождение Меджид-Сулейман в юго-западном Иране и вводила в разведку новые районы. Но компания отклонила предложение, считая перспективы сомнительными, а территорию слишком малой для проведения масштабных поисков (площадь Кувейта 19 тысяч квадратных километров, что соизмеримо с площадью Израиля). Настойчивые попытки эмира заинтересовать АИНК закончились только в 1925 году, когда появился официальный отчет ее главного геолога Гуго де Бокха, авторитетного знатока региона Персидского залива, в котором утверждалось: “Особенности геологического строения Саудовской Аравии и Кувейта исключают наличие здесь залежей нефти. Что касается тяжелой нефти и асфальта, то это лишь остатки разрушенных месторождений” (если бы авторы теории флашинга в районе Мертвого моря изучали мировую историю разведки нефти, они вряд ли решились бы повторить это утверждение слово в слово). Сегодня заключение де Бокха может насмешить даже школьника, но тогда Кувейт еще не был Кувейтом. После этого отчета две другие крупные компании, владевшие месторождениями в соседнем Ираке и проводившие там разведку, отвергли предложение эмира. Теперь они точно знали, что “в Кувейте нет нефти”. Так же вели себя все остальные компании, к которым он обращался.

Это продолжалось до 1937 года, когда на сцене появилась американская компания Галф Ойл, которая “не знала, что в Кувейте нет нефти”. Применив open mind approach («открытый подход ума» прим. ред.) и проведя собственные независимые исследования, компания разработала новую разведочную концепцию и открыла самое крупное в мире нефтяное месторождение Эль-Бурган.

Этот пример лишний раз подтверждает простую истину – для того, чтобы нефть была обнаружена, одного ее присутствия в недрах недостаточно. Нужны геологи, умеющие читать “геологические иероглифы”. Впрочем, это в равной мере необходимо для любой науки – медицины, физики, химии и других. Все наблюдают одно и то же в своих областях, но не все правильно оценивают то, что наблюдают. В каждом районе геология существует до того момента, пока не появляется первый геолог. С этого времени геология уступает место интерпретации. А интерпретация может быть правильной и ошибочной, в зависимости от знаний и личного опыта интерпретатора.

Поэтому, зная достаточно хорошо нефтяную геологию разных стран, я пришел к выводу, что теория разрушения залежей пресными водами, которая была столь популярна в Израиле, не соответствует реальной геологической обстановке. В Венесуэле и в штате Вайоминг, США крупные залежи нефти контактируют с еще более пресными подземными водами, чем в районе Мертвого моря. Иными словами, район был “тот”. Что же было “не то”? Для ответа на этот вопрос нужно было выполнить вторую часть работы – анализ разведочной концепции. Помня слова Гедалии о психологическом факторе, я понимал деликатность задачи. В каждой стране может оказаться собственный Гуго де Бокх. А в Израиле никого нельзя затрагивать. 

Глава 10. Приезд нецелесообразен

Примерно через год после начала работы произошло событие, которое заставило меня кое о чем задуматься. По каким-то делам я зашел в Иерусалимское отделение Сохнута (Еврейское Агентство), и начальник отдела алии Бенцион Фикслер попросил секретаря принести мой файл. Он раскрыл его, и в этот момент его вызвали в другую комнату. Папка оказалась открытой на первом подшитом в ней документе. Это было письмо на иврите. Поразительной была дата письма – оно было написано за год до моего приезда в Израиль! К внутренней стороне папки был приклеен бумажный конверт, в котором лежало что-то объемное. Когда Фикслер вернулся, я спросил его, что это за письмо и каким образом оно могло появиться в то время, когда я еще находился в России и даже не обращался за получением визы? Он прочитал его и сказал, что это ответ Геологической службы на запрос, поступивший через посольство в Риме.

– Что говорится в письме? – спросил я.

– Здесь написана какая-то глупость, будто они рассмотрели документы и считают твой приезд нецелесообразным, – с неохотой ответил Фикслер.

Письмо адресовано мне. Я бы хотел забрать его.

– Оно адресовано не тебе, а Сохнуту и посольству в Риме. Поэтому я не могу отдать его. Оно должно остаться у нас.

– Пусть так, но сделай мне копию.

– Копия и оригинал – одно и то же. Ты не можешь получить письмо. Оно тебе не нужно.

– А что в конверте? – спросил я.

Фикслер заглянул в него.

– Здесь какая-то книга. Она пришла вместе с письмом, – он вынул ее.

– Это моя книга.

– Твоя? Можешь забрать, если хочешь.

Я взял книгу. Они даже не захотели оставить ее для технической библиотеки. Незаинтересованность была полная и демонстративная.

– Кто подписал письмо?

– Доктор Иехезкель Друкман, – сказал Фикслер, взглянув на подпись.

Еще не осознав полностью смысл письма, я испытал шок от этой очень уж знакомой формулировки. Ах да, конечно, – это же стандартная формулировка ОВИРа: "Рассмотрев... считаем выезд нецелесообразным". Вот где "отказ" настиг меня! Не успев подать документы в ОВИР, я уже попал в отказники здесь, в Израиле. Было над чем задуматься…

– Почему же ты не переслал письмо в Рим? – с трудом сдерживаясь, спросил я.

– Мы не отправляем такие письма, – сказал Фикслер. И, увидев выражение моего лица, добавил – Не стоит волноваться. Ты же работаешь. Мы знали, что все будет хорошо. В Израиле никто не умирает с голоду.

– Но как ты посмел перехватить личное письмо?

–Моя задача привозить евреев в Израиль, а не отпугивать их, – невозмутимо ответил Фикслер.

Самое любопытное в этой истории то, что волноваться, действительно, не стоило. Как я узнал впоследствии, любая научная или профессиональная организация в Израиле – университет, институт, госпиталь – отвечают на подобные запросы, точно так же, делая все возможное, чтобы предотвратить приезд коллег. В моем случае возмутительным был лишь факт перехвата письма Сохнутом. Это стало возможным из-за того, что израильское посольство в Риме отправило мой запрос не непосредственно в Геологическую службу, а сделало это через Еврейское Агентство. И поэтому ответ Друкмана был тоже передан ему. Все остальное вполне вписывалось в рамки профессиональных взаимоотношений в Израиле. Из-за этого страна теряла, теряет и будет терять нужных специалистов в науке, технике, медицине и других областях.

На следующий день, встретив на работе Друкмана, я сказал, что только вчера случайно узнал о содержании его письма, и спросил, чем это было вызвано. Друкман на миг задумался и начал грызть ногти. Потом, не вдаваясь в объяснения (да и какие могли быть объяснения, если вся пропаганда на русском языке твердила одно – приезжайте, историческая родина ждет вас, вы нужны ей), ответил без малейшего смущения: “Письмо было согласовано с руководством. Все были уверены, что ты получил его”. Теперь мне стали, наконец, понятны слова директора Геологической службы Эли Зоара, сказанные год назад при первой встрече с ним: “Я слышал о вас. Был бы рад помочь, но бюджет ограничен, вакансий нет”. Итак, моя судьба была разыграна двумя шулерами – один послал “черную метку”, другой перехватил ее. Оба действовали от имени респектабельных (по израильским нормам) учреждений, представления которых о жизненных интересах маленькой страны были диаметрально противоположными. Сохнут был зазывалой, Геологическая служба (и многочисленные другие государственные организации, в том числе университеты) – вышибалой. Ну что ж, начало было многообещающим. Что еще можно будет ожидать в такой среде обитания, к чему следовало готовиться? Как потом оказалось, вопрос этот не был праздным…

История с перехваченным письмом была, скорее всего, исключительным случаем в истории советской (российской) иммиграции. Более частыми были запросы потенциальных репатриантов, посланные будущим коллегам или работодателям напрямую, минуя Сохнут. Расскажу одну такую историю. Она связана с всемирно известными киевскими математиками братьями Григорием и Давидом Чудновскими. В 1978 году, после многолетнего отказа они получили разрешение на выезд из СССР. В борьбе за них принимали участие ученые и научные организации многих стран, в том числе израильские. Первоначальным твердым намерением Чудновских была алия в Израиль. Однако, как говорится – на всякий случай, они (как и я в свое время) сообщили израильским коллегам в Тель-Авивском и Иерусалимском университетах о своих планах. Вскоре был получен ответ. Оба университета по бюджетным соображениям считали их приезд нежелательным. Потрясенные и разочарованные Чудновские вынуждены были изменить направление и отправиться в США. Израильские газеты много писали о борьбе за их выезд, а когда разрешение было получено началось ликование по поводу их предстоящего приезда в Израиль. И вдруг имя Чудновских исчезло со страниц газет. Они проехали мимо, и пресса потеряла к ним интерес. Широкая публика так и не узнала о причине, заставившей их изменить маршрут. Остается добавить, что на приеме, устроенном по поводу их приезда в США, президент Колумбийского университета сказал, что Григорий Чудновский входит в пятерку крупнейших математиков мира. Эту историю рассказал мне доктор Абрам Энглин, близко знавший семью Чудновских.

В Иерусалимском отделе трудоустройства репатриантов висит постер, изображающий человеческий мозг в разрезе. Надпись на английском гласит: Grey matter matters in Israel (серое вещество имеет значение в Израиле). Вопрос лишь в том – насколько серое?

Судьба ученых и специалистов, выходцев из СССР (России), активно обсуждается в русскоязычной израильской прессе и интернет-изданиях. При этом сами «неудачники», в силу психологических и этических причин, хранят молчание. Настоящие «Записки» – скорее исключение, чем правило. Высказываются обычно те, кому повезло, кто оказался востребованным, и потому доволен жизнью и собой (таких, разумеется, немало). Приговор некоторых из них в отношении менее удачливых коллег беспощаден и благоухает самодовольством. Вот два примера. Профессор физики Марк Азбель: “Тот, кто действительно чего-то стоит, без труда находит работу. Нужно только иметь хороший индекс цитирования” (ссылки на публикации “стоящего” в западных профессиональных изданиях – Х.С.). Профессор физики Мирон Амусья: “За бортом оказались те, кто по возрасту, ненужности профессии, чрезмерной самооценке или просто плохой подготовке – не вписались в израильскую жизнь… они существуют в воображаемом мире… пытаются насадить… не хотят признать… и т.д.” Кто же эти “люди за бортом”? Вот навскидку несколько имен. Доктор технических наук Лев Б., один из ведущих нефтяных геофизиков в СССР, живет на пособие. Доктор экономических наук Леон М., работает охранником (его шансы получить работу по специальности стали нулевыми, когда по просьбе интервьюировавшего его профессора показать свои работы, он принес чемодан книг и журналов). Доктор медицинских наук Шалва Марди, крупнейший специалист по кожным болезням. Был выдавлен коллегами из Израиля, уехал в Швейцарию и создал там всемирно известную клинику. Список можно продолжать и продолжать...

Но, пожалуй, самым вопиющим (и показательным) из известных мне примеров является судьба моего друга Герца Франка, выдающегося режиссера-документалиста, получившего за свои фильмы множество международных призов и премий в Испании, Франции, Германии, Японии и в других странах.  Ему посвящены статьи во всех энциклопедиях по кинематографии, не говоря уже о Еврейской Энциклопедии. Его книга-руководство о документальном кино неоднократно переиздавалась в разных странах. Приехав в 1994 году в Израиль (между прочим, с беглым ивритом), Герц предложил свои услуги факультету кинематографии Тель-Авивского университета. И получил ответ: “В связи с сокращением штатов и финансовыми проблемами, мы не сможем предоставить вам работу”. Это равносильно тому, как если бы физический факультет отказал в работе лауреату Нобелевской премии. Позже Герц рассказал в интервью иерусалимской газете Кол а-Ир (январь 2002 г): “Я тогда еще был идеалистом, оставившим в Латвии блестящую карьеру и приехавшим в Израиль в возрасте 68 лет. И я написал им, что буду рад преподавать бесплатно. Они мне даже не ответили. В Израиле думают, что если кто-то готов работать бесплатно, то он идиот. А кому нужно, чтобы идиот преподавал студентам? Я не жалуюсь и не разочарован. Я просто надеялся, что могу быть полезен”. Остается добавить, что период с момента приезда в Израиль и до настоящего времени (2012 г) стал одним из самых плодотворных и творчески насыщенных в его жизни. Герцу сейчас 86 лет, а график его зарубежных поездок напоминает расписание оперной звезды – просьб на показ его фильмов, мастер-классов и приглашений в жюри международных кинофестивалей больше, чем он может позволить себе физически. При этом он продолжает снимать фильмы во многих странах, за исключением Израиля. Одними из тех, кто несказанно рад всему этому, являются руководители факультета кинематографии, И их радость, разумеется, вызвана тем, что они сразу же разглядели угрозу и обезопасили себя от такого конкурента. Таков еще один “человек за бортом”.

Еще более печально то, что такие местечковые нормы взаимоотношений существуют не только в науке и искусстве. В своей автобиографии Ариэль Шарон рассказывает, как в 1968 году начальник генштаба Хаим Бар-Лев отказался продлить его контракт, то есть заставлял покинуть армию. Шарон был в то время 40-летним генералом, одним из лучших в стране. Поводом для конфликта послужила дискуссия о так называемой линии Бар-Лева (израильский вариант «линии Мажино» вдоль Суэцкого канала). Шарон высказался против ее строительства, считая саму концепцию устаревшей и неэффективной. Война 1973 года показала, насколько он был прав. Но тогда, в 1968 году, Шарон удержался в армии только благодаря вмешательству всесильного министра финансов Пинхаса Сапира, который был обеспокоен возможной потерей голосов на выборах, если Шарон присоединится к Ликуду. А ведь могло сложиться и по-другому, и Бар-Леву удалось бы изгнать Шарона из армии. И в 1973 году Шарон, вопреки приказу Генштаба, не форсировал бы Суэцкий канал и не обеспечил бы перелом в войне. Но, как известно, история не терпит сослагательного наклонения. Не будем и мы заниматься вопросом “что было бы если… “, а вернемся к своим делам.

Как-то богатый американский еврей Самуэль Эйзенштат, тесно связанный с разведкой нефти в Израиле, заметил в разговоре со мной: “Все те сложности, которые существуют в отношениях между людьми в любой стране, в Израиле увеличены в тысячу раз”. Но все это я узнал значительно позже. А тогда, после разговора с Друкманом, я почувствовал себя непрошеным гостем, которому прямо сказали, что его не хотят здесь видеть, но он все же нахально явился и даже занял рабочее место. “Израильские братья” были, разумеется, уверены, что письмо дошло до меня. Да, было над чем задуматься…

Вспомнился холодный прием у директора Геологической службы, который, несомненно, отражал политику Министерства энергетики, в состав которого она входила. Потом, когда я уже начал работать, один из коллег сказал мимоходом: “Так ты, Хаим, все-таки решил приехать”. Это “все-таки” я тогда не понял, а сейчас все становилось на свои места. Действительно, получалось, что Фикслер прав – у Сохнута одни задачи, у Министерства энергетики – другие. Впрочем, через много лет мне предстояло поближе познакомиться с нравами этого Министерства. 

Глава 11. Бурение под городским фонарем

Я должен очень кратко и схематично остановиться на некоторых геологических вопросах, без которых дальнейший рассказ не будет понятным. Геологическое строение района Мертвого моря можно упрощенно изобразить как систему из трех структурных зон, протягивающихся параллельно западному берегу и ступенчато погружающихся по разломам с запада на восток, то есть от Иудейских гор к центральной части моря. Иными словами, каждый геологический пласт залегает на относительно небольшой глубине во внешней, наиболее западной зоне, затем резко опускается на большую глубину в средней зоне, и, наконец, опускается еще ниже в центральной зоне, основная часть которой занята морем. Однако южнее береговой линии, в районе Арват Сдом, центральная зона расположена на суше.

Если представить себе поперечный геологический разрез с запада на восток, от Иудейских гор до морской границы с Иорданией, то мы увидим как бы гигантскую лестницу, верхняя ступень которой шириной около двух километров проходит через крепость Масада, средняя ступень шириной от 2,5 до 5 километров рассоложена на 500 метров ниже, и, наконец, нижняя ступень шириной 5-6 километров находится на 3500 метров ниже средней. От границы по направлению к иорданскому берегу картина повторяется в обратном порядке. Важнейшим элементом геологического разреза центральной зоны является соленосный пласт, достигающий толщины трех километров в соляных куполах и становящийся значительно более тонким между ними.

Распределение скоплений нефти в регионах, имеющих подобное геологическое строение, изучено достаточно хорошо. Именно этой проблеме была посвящена моя докторская диссертация. Основные, наиболее крупные залежи располагаются, как правило, непосредственно под соленосным пластом в центральной зоне. Мелкие скопления полупромышленного значения или залежи-сателлиты могут образовываться в более высокой средней зоне, хотя их присутствие там необязательно. И, наконец, на долю внешней зоны остаются лишь обильные нефтепроявления, высачивания тяжелой вязкой нефти на поверхность и, в лучшем случае, небольшие карманы, заполненные легкой нефтью непромышленного значения.

Из одиннадцати разведочных скважин в районе Мертвого моря пять были пробурены во внешней зоне, пять в средней и одна в центральной. Однако скважина в центральной зоне Мелех Сдом 1, пробуренная в 1968 году, даже не вскрыла поверхность соли, которая в точке ее бурения залегает на глубине более 3500 метров, при общей толщине соли, вероятно, не превышающей 300-400 метров. Если бы она была пробурена до глубины порядка 5000 метров и вскрыла пласты, залегающие под солью, то нефть могла быть обнаружена еще в 1968 году. Но такая задача перед скважиной не ставилась, так как разведочная концепция была совершенно другая, не связанная с поиском подсолевой нефти.

Что касается пяти скважин во внешней зоне, то после бурения здесь в 1953 году первой сухой скважины Мазал 1, они продолжали буриться с непонятным упорством вплоть до 1975 года. Ни одна из них, разумеется, не встретила нефтяную залежь, но во всех без исключения отмечались обильные нефтепроявления в процессе бурения. Такими же были результаты бурения и в средней зоне. Иными словами, все пробуренные скважины подтвердили именно такое распределение нефтепроявлений, которое должно иметь место при наличии основных залежей под солью в центральной зоне. Но чтобы прочитать это четкое геологическое “послание” требуется либо личный опыт разведки в других подобных районах, либо знакомство с этим опытом по литературным данным. К сожалению, израильские геологи не имеют ни того, ни другого.

Здесь следует сказать об одном важном показателе, определяющем профессиональный уровень нефтяного геолога. Он должен быть хорошо знаком с историей разведки месторождений разного типа в различных геологических регионах. На английском каждая такая история называется “case history” («История болезни» прим. ред.). Когда говорят, например, “Case history of Cameron oil field”, имеют в виду историю разведки нефтяного месторождения Камерон. Сюда входят правильные и ошибочные решения в процессе разведки, проблемы, с которыми при этом пришлось столкнуться и т.д. Чем больше таких “историй” знает разведчик нефти, тем легче ему ориентироваться и находить правильные решения в каждой конкретной геологической ситуации. При отсутствии такого профессионального багажа ошибки и непонимание ситуации неизбежны. В этом отношении разведчика можно сравнить с шахматистом, опирающемся на знание множества прошлых игровых ситуаций.

В связи с упорным продолжением разведки внешней зоны, геологическое строение которой требовало бурения менее глубоких и, следовательно, более дешевых скважин, я напомнил в отчете старый анекдот о человеке, который ищет кошелек не там, где он его потерял, а под городским фонарем, ибо там светлее. 

Глава 12. Йоси Лангоцкий

В конце 1979 года геологический отчет "Поиски нефти в районе Мертвого моря", содержавший детальный анализ прошлых разведочных работ и предложения для следующего этапа, был закончен. Главная рекомендация заключалась в необходимости бурения скважины глубиной 5-6 тысяч метров в конкретной точке южнее Мертвого моря, где центральная зона расположена на суше. Помня предупреждение Гедалии Гвирцмана о "психологическом факторе", я постарался свести критическую часть отчета к минимуму, без которого, как я полагал, работа теряла бы свой доказательный характер, ибо в научном анализе спорной проблемы любой тезис предполагает наличие антитезиса.

Нефтяной потенциал Мертвого моря был, несомненно, спорной проблемой. Однако, когда я передал несколько экземпляров отчета коллегам для обсуждения, то единственное их замечание касалось именно критических фраз о разведочной концепции компании ХАНА. В результате отчет пришлось переделать и убрать из него всякий намек на критику. Что касалось существа работы и рекомендаций, то по ним никаких замечаний сделано не было.

За два месяца до окончания отчета компания ХАНА опубликовала прекрасно изданную книгу “Перспективы поисков нефти и газа в Израиле. Руководство для потенциальных инвесторов”. В предисловии к ней тогдашний Министр энергетики Ицхак Модаи особо подчеркнул: “Правительство Израиля, Национальная нефтяная компания и связанные с ней организации затратили огромные средства и усилия на геологические исследования, которые впервые позволили выявить нефтяной потенциал страны”. Результатом этих усилий было выделение пяти конкретных районов, в которых рекомендовалось сосредоточить разведочные работы. Района Мертвого моря в этом списке вообще не было. Более того, отмечалась полная бесперспективность дальнейших поисков нефти в нем. Таким образом, моя рекомендация была прямо противоположна официальной позиции Министерства и руководителей разведочных работ в стране. Забегая вперед, замечу, что спустя десять лет очередной Министр энергетики Моше Шахал именно эту рекомендацию объявит “Главным результатом многолетних исследований, выполненных израильскими геологами” (разумеется, без ссылки на мой отчет десятилетней давности).

Почти одновременная публикация “Руководства для инвесторов” и моего отчета по Мертвому морю совпала с важными переменами в самой компании ХАНА. Президентом ее был назначен полковник Йоси Лангоцкий, закончивший службу в армии. В отличие от всех других «нефтяных полковников», до армии он окончил геологический факультет и девять лет работал в Геологической службе. И теперь, после многолетнего перерыва, снова вернулся к своей гражданской профессии.

Лангоцкий был исключительно энергичный и преданный делу человек, сразу же развернувший активную деятельность и встряхнувший компанию, находившуюся до этого в дремотном состоянии. Помимо общей амбиции найти нефть в Израиле, у него было особое желание – сделать это именно в районе Мертвого моря, где его отец был одним из создателей химического комбината. “Представьте себе комбинацию нефти и солей Мертвого моря” – мечтательно говорил он. Поэтому, когда Лангоцкому сказали, что некий русский геолог только что закончил отчет по Мертвому морю, он немедленно запросил экземпляр работы.

В тот момент отчет еще не был окончательно завершен, готов был лишь рабочий вариант, который нуждался в редактировании (мой английский тогда оставлял желать лучшего) и который мне не хотелось отдавать "на сторону". Но Лангоцкий не хотел ждать и, сославшись на важность вопроса, попросил "то, что есть". И, не поставив меня в известность, сразу же отправил отчет на экспертное заключение в США Джеймсу Вильсону, бывшему президенту Американской Ассоциации Нефтяных Геологов и Американского Геологического Института. Незадолго перед этим Вильсон провел некоторое время в Израиле в качестве советника по нефтяной разведке Министерства энергетики и поэтому был в достаточной мере знаком с проблемой поисков нефти в стране.

Заключение Вильсона пришло в феврале 1980 года. К моему большому удовлетворению, он полностью согласился со всеми выводами и рекомендациями отчета. Более того, он отметил еще одно важное обстоятельство. Дело в том, что помимо принципиальных геологических и разведочных предложений в отчете содержалась также чисто техническая рекомендация, касающаяся технологии бурения под солью. Из собственного опыта я знал, что нефть под солью находится под очень высоким давлением, намного превышающем давление на такой же глубине при отсутствии соли. Это сверхдавление создает чрезвычайно опасную ситуацию, которая может привести к аварийному нефтяному фонтану, пожару и разрушению скважины, если заранее не предусмотреть такую возможность и не оснастить скважину специальным противовыбросовым оборудованием. Зная, что буровые бригады в Израиле не имеют опыта работы в подобных условиях, я обратил на это особое внимание в отчете. И Вильсон оценил важность вопроса: “Соколин предупреждает, что под солью скважина может войти в зону сверхвысокого давления. На его предупреждение надо обратить особое внимание, так как это очень реальная возможность. Поэтому я настоятельно рекомендую разработать инженерную часть проекта рекомендуемой им скважины гораздо более тщательно, чем любой другой когда-либо бурившейся в Израиле. Я рекомендую также, чтобы работа проводилось под контролем инженеров, имеющих опыт бурения в подобных условиях в других странах”.

Был я приятно удивлен и оперативностью Лангоцкого, которая, наряду с серьезной рецензией Вильсона, вселяла надежду на быстрое практическое осуществление моих предложений. События разворачивались с такой стремительностью, что разговоры об израильской медлительности стали казаться сильно преувеличенными. Вскоре я сделал два доклада о результатах работы – в Геологической службе и ХАНА. Оба доклада прошли хорошо. Было много вопросов и никаких возражений. Однако через некоторое время стали происходить странные вещи.

Отчет был издан тиражом 100 экземпляров и разослан всем заинтересованным организациям. Я знал, что Лангоцкий развил активную деятельность по подготовке к новому этапу разведки в районе Мертвого моря и с нетерпением ждал начала бурения. И вдруг, в июне 1980 года стало известно, что ХАНА решила в качестве первого шага углубить на несколько сот метров старую скважину Масада 1, пробуренную еще в 1955 году до глубины 1700 метров во внешней зоне, то есть там, где нефтяных залежей заведомо быть не могло. Не говоря уже о явной геологической бесполезности этого мероприятия, само по себе углубление скважины являлось дорогостоящей и сложной технической операцией. Масада 1 не была законсервирована согласно техническим правилам, а представляла собой заброшенную скважину, заваленную металлическим мусором. Необходимо было извлечь этот металлолом – операция, на которую нефтяные компании идут только при полной уверенности в наличии нефтяной залежи и оправданности затрат.

Я попытался связаться с Лангоцким и отговорить его от этой затеи, ведь она означала ни что иное, как начало нового витка бессмысленной и безрезультатной разведки. Но поймать его оказалось практически невозможно. Он был в непрерывных поездках, на бесконечных встречах, совещаниях – стиль работы, олицетворявший бурную деятельность.

20 июля 1980 года я написал Лангоцкому докладную записку, в которой попытался убедить его отказаться от углубления старой заброшенной скважины, расположенной в абсолютно бесперспективной зоне. Ответа не последовало. Через несколько дней мы встретились на геологической экскурсии, и я спросил, каково его окончательное решение насчет Масада 1. Ответ поразил меня обезоруживающей откровенностью: "Видишь ли, Хаим, ты советуешь одно, другие – другое. А я еще не такой специалист, чтобы понять, кто прав, а кто нет". Да, действительно, как понять кто прав – свои ребята или этот парень из России, который с трудом на иврите говорит. И кто знает, чем он в России занимался – разведкой или кабинетной наукой? Вот если бы он был американец, тогда другое дело. Известно, что американские геологи лучшие в мире (этот рефрен я не раз слышал от израильских коллег).

Я уже имел представление о том, как происходит "получение советов" новым президентом ХАНА. Незадолго до того я присутствовал на совещании, где обсуждались принципиальные вопросы поисков нефти в стране. В зале находилось более тридцати специалистов в самых разных областях геологии, геофизики, бурения, экономики, административные работники и т.д. И все с одинаковым апломбом и уверенностью высказывались по вопросам, о которых многие из них имели лишь смутное представление. Это все равно, как если бы в медицине для решения вопроса об операции по пересадке печени, помимо хирургов были приглашены с равным правом голоса ортопеды, стоматологи, кожники и т.п. Оставалось бы пожалеть пациента, судьба которого решалась. Но в разведке нефти в Израиле это считается нормой. Здесь каждый специалист, независимо от того, какова его узкая область – палеонтология, геохимия, гидрогеология и т.п. – считает себя вправе авторитетно высказываться о наилучшем месте бурения, глубине скважины – по всем вопросам нефтяной геологии. В какой-то мере это напоминает государственную политику, в которой любой израильтянин считает себя экспертом.

Нефть и политика – по двум этим вопросам у каждого жителя страны имеется твердое мнение. Что касается нефти, то оно формируется не в последнюю очередь журналистами, которые бросаются из одной крайности в другую. В одних случаях они раздувают сверх всякой меры значение нескольких баррелей нефти из очередной скважины, вызывая спекулятивную лихорадку на бирже. В других – публикуют пессимистические прогнозы сомнительных экспертов. Вот образчик такого нелепого высказывания: "Геолог сказал мне, что нефть ушла. Мы опоздали на полмиллиона лет. Землетрясения разорвали пластическую оболочку, которая удерживала нефть, и она ушла в сторону Мертвого моря. Мы бурили в этом районе, но ничего не нашли. Нефть, где ты?" (Джерузалем Пост, 29 сентября 1988 г.). Этот безграмотный пассаж принадлежит Якову Молдауэру, бывшему начальнику отдела бурения нефтяной компании Лапидот. Невозможно представить себе, чтобы начальник отдела бурения российской или любой другой нефтяной компании говорил таким языком.

Вполне естественно, что Лангоцкий, будучи неопытным дирижером, не мог разобраться в этой разноголосице и понять, какая скрипка в оркестре играет правильно, а какая фальшивит. И прислушивался к той, которая играла громче. В мире разведки нефти на Западе хорошо известны слова выдающегося американского геолога Арвилла Леворсена: “До того, как нефтяное месторождение открыто скважиной, оно существует лишь как идея в голове геолога. Именно здесь месторождение впервые обретает форму”. Не всем геологам приходят в голову хорошие идеи. Поэтому нефтяные компании и охотятся за теми головами, в которые такие идеи приходят. В Израиле профессиональные и деловые интересы диктуются совершенно иной философией и иными амбициями.

Когда Лангоцкий пришел в ХАНА и стал набирать свою геологическую команду, один из немногих действительно опытных израильских нефтяных геологов был готов перейти в компанию из Геологической службы. Это был Дан Гилл, сделавший в США блестящий докторат, который с успехом использовался американскими компаниями при поисках нефти. Дан предложил свою кандидатуру в качестве главного геолога ХАНА. Но главный геолог в компании уже был. Он, правда, не пробурил ни одной удачной скважины за свою долгую карьеру, но зато находился под охраной квиюта. Предложение Дана было отклонено, и он оказался практически исключенным из поисков нефти в стране.

Итак, начались работы по углублению скважины Масада 1. Вскоре я побывал на месте бурения. Досадно было видеть, как огромные деньги и усилия тратятся на ненужное дело. Как и следовало ожидать, эта затея, которая обошлась в полмиллиона долларов, вписала еще одну страницу в непрекращающуюся историю ошибок. Снова была сделана попытка найти нефть "под городским фонарем".

Когда через некоторое время стало известно, что Лангоцкий принял чей-то совет пробурить глубокую разведочную скважину к северу от Иерихона – в столь же бесперспективном районе, я понял, что дальнейшие мои усилия ни к чему не приведут, и отчету по Мертвому морю, в который вложено столько труда и надежд, уготовано лишь место на полке в длинном ряду других пыльных геологических документов. Скважина Иерихо 1 была вскоре пробурена, и более миллиона долларов выброшено на ветер.

В это время я получил приглашение от канадской нефтяной компании. Это поставило меня перед сложной моральной и профессиональной дилеммой. Стоило ли приезжать в Израиль, чтобы через три года покинуть его?

Внешне у меня все обстояло благополучно. Спустя год после начала работы израильская ВАК присвоила мне ретроактивно, с первого дня работы, высшую профессиональную категорию алеф (в то время я был единственным советским доктором геолого-минералогических наук в стране, и ВАК не могла понять, чем докторская степень отличается от кандидатской; поэтому несколько моих публикаций были посланы трем известным американским геологам-нефтяникам для экспертного заключения; в решении ВАК отмечалось, что оно основано на этих заключениях). Я получил также пресловутый квиют. Мне было 48 лет, и я мог рассчитывать на спокойную жизнь и работу в Геологической службе вплоть до пенсии. Но что это была бы за работа? Каковы были бы ее практические результаты? Писать никому не нужные отчеты, ставить их на полку и писать новые. Перспектива удручающая.

В противовес этому в Канаде ждала интересная живая работа, возможность приобрести непосредственный опыт в крупной западной компании. И не буду скрывать – высокая зарплата тоже была не лишней. Но при этом мы с женой не собирались покидать Израиль навсегда. Здесь у нас оставалась единственная дочь, недавно родился внук. Появились новые близкие друзья, что не часто бывает в нашем возрасте. Затевать еще одну эмиграцию было и неразумно и не по силам. После долгих размышлений мы решили поехать на два-три года. Разумеется, будь отношение к моим рекомендациям по Мертвому морю иное, я бы не задумываясь отклонил предложение канадской компании.

Израильские коллеги отговаривали меня от переезда. Особую настойчивость проявлял Гедалия Гвирцман. Но я уже принял решение, которое считал правильным в сложившейся ситуации. Не многие израильские геологи отказались бы от такого заманчивого предложения. Более того, двое коллег даже попросили меня узнать в Канаде насчет работы для них.

Перед отъездом купили квартиру, которую снимали до этого. Это уже был шаг к подготовке нашего будущего возвращения. На работе я устроил прощальную вечеринку. Пришло много народу, была теплая дружеская обстановка. Говорились добрые слова напутствия, хотя возможно никто не верил моему обещанию вернуться обратно.

Глава 13. Советник по международной разведке

Итак, с начала 1981 года я начал работать старшим советником по международной разведке в канадской нефтяной компании Хоум Ойл (Калгари), оперативная активность которой включала, кроме самой Канады, практически все нефтяные регионы мира. В мои обязанности входила оценка нефтяного потенциала и составление разведочных проектов по территориям за пределами Северной Америки. Это были либо районы, которые предлагались потенциальными партнерами для совместной разведки, либо районы, представлявшие самостоятельный интерес для компании. Кроме того, моей задачей являлся независимый поиск районов и участков, в которых уже проводилась разведка нефти, но которые заслуживали дополнительных исследований. Все это было необычайно увлекательно и требовало кропотливой творческой работы.

В официальном Положении о должности старшего советника были перечислены основные требования к геологу, занимающему ее. Наиболее важным был следующий параграф: "Независимый подход к сложным разведочным проблемам; критическая оценка выводов других геологов; разработка новых разведочных концепций в тех случаях, когда прежние идеи не приводили к успеху". Эти задачи полностью соответствовали моим представлениям о работе нефтяного геолога и о поисково-разведочном процессе.

Отчет по Мертвому морю сыграл определенную роль в том, что мне была предложена эта должность. Во время интервью с руководителями компании был задан вопрос – имеется ли среди моих публикаций что-либо на английском? На английском был только этот отчет (позже выяснилось, что несколько моих статей переведены на английский, но тогда я этого не знал). У меня попросили его на несколько дней. Официальное предложение я получил только после того, как отчет был изучен и обсужден в компании. Возвращая его, вице-президент сказал: “Исследования такого рода – это то, что компания ожидает от вас”.

Планировавшиеся для работы в Канаде два-три года превратились в шесть лет. За это время мне пришлось основательно изучить геологические и геофизические материалы и дать детальную оценку нефтяного потенциала как крупных районов, так и сравнительно небольших разведочных участков в Северном море, Марокко, Египте, Судане, Южной Африке, Ботсване, Бразилии, Перу, Аргентине, Индонезии, Новой Зеландии и в ряде других стран. В последние два года, когда из-за резкого падения цен на нефть международная активность компании снизилась, я подготовил несколько разведочных проектов по территории самой Канады.

Шестилетний "канадский период" намного расширил мой профессиональный кругозор, обогатил международным опытом и еще раз показал значение непредвзятого, свежего подхода к решению сложных разведочных проблем.

Моя работа была вознаграждена не только материально в виде соответствующей зарплаты и пакета акций компании, но и должным образом оценена профессионально. Дело в том, что в западных нефтяных компаниях (вероятно, не только в нефтяных) в конце года дается обязательная письменная оценка результатов работы каждого сотрудника (appraisal)_- (оценка прим. ред.), которая хранится в его личном деле. Не было случая, чтобы мои проекты и предложения не были приняты. Результаты первого года работы, который, по понятным причинам, являлся для меня особенно важным, были оценены следующим образом: “Основным достоинством Хаима является превосходная академическая подготовка, знание мировой геологии и владение методом геологических аналогий. В ситуациях, когда трудно принять решение, проявляет настойчивость и целеустремленность. В частности, по его рекомендации компания начала переговоры о приобретении разведочной концессии в Бразилии”.

Эти записки не автобиография. Поэтому я останавливаюсь на работе в Канаде лишь постольку, поскольку это имеет отношение к главной теме – разведке нефти в Израиле. В этой связи упомяну мой последний разведочный проект, который охватывал геологически сложный район в северной части провинции Альберта площадью 13 тысяч квадратных километров, что равно половине территории Израиля. На протяжении более чем 15 лет около двадцати компаний пробурили здесь десятки разведочных скважин и выполнили большой объем геофизических работ. Результатом этих усилий было открытие лишь трех незначительных месторождений, что явно не соответствовало потенциальным возможностям района. В этом смысле ситуация напоминала израильскую.

Мне было предложено заново проанализировать все имевшиеся материалы и попытаться найти причину такого несоответствия между затраченными усилиями и полученными результатами. Иными словами, ответить на традиционный вопрос – или район не тот, или разведка не та? На примере этого проекта я хочу показать “лабораторию” работы нефтяного геолога, которая порой так же увлекательна, как и работа детектива, распутывающего сложное дело. Геологическому строению района и поискам в нем нефти ранее были посвящены несколько отчетов. Однако я начал, как обычно, с “чистого листа”, то есть с материалов бурения и геофизики. Много лет назад я установил для себя правило – знакомиться с выводами других исследователей только после того, как составлю собственное мнение о проблеме. Это позволяет избежать подсознательного влияния уже существующих идей и концепций, и обеспечивает независимый подход к решению задачи.

Первым этапом было детальное изучение образцов породы, извлеченных из скважин. Цель состояла не только в определении типа породы, но и заключенных в ней многочисленных остатков ископаемой морской фауны. Во многих случаях фауну приходилось распознавать по небольшим обломкам, что еще больше напоминало работу следователя. Главной геологической особенностью района были древние коралловые рифы, образовавшиеся более 300 миллионов лет назад и залегающие на глубине две тысячи метров. Такие рифы часто служат прекрасными природными резервуарами для нефти. Поэтому важно знать их точное расположение, а также расположение их структурных элементов (внешняя часть, обращенная к открытому морю; вершина рифа; внутренняя или тыловая часть, обращенная к мелководной лагуне). Каждый из этих элементов отличается собственным типом пород и собственной биологической ассоциацией морских организмов, распространение которых связано со специфической средой обитания и жестко контролируется границами придонных экосистем.

Определяя под микроскопом тип породы и фауны, и нанося результаты на карту, я с удовольствием наблюдал, как хаотичная мозаика приобретает закономерные очертания и превращается в цепочку рифов, обрамляющих внутреннюю лагуну. Когда карта была закончена, она напоминала современные кольцевые рифовые атоллы Тихого океана. В центральной части района располагалась почти замкнутая система риф-лагуна эллиптической формы, длиной около 60 и шириной около 20 километров.

Следующим этапом был анализ и интерпретация сейсмических профилей, а также диаграмм, регистрирующих электрические, акустические и радиоактивные характеристики геологических пластов в скважинах. Карты, построенные по этим параметрам, дополнительно подтвердили правильность полученной геологической модели. После нанесения на них трех открытых месторождений и результатов испытания всех других разведочных скважин сразу же стал очевиден основной фактор, контролирующий распределение нефтяных залежей. Месторождения идеально совпали с вершинами рифов, а скважины, давшие при испытании притоки воды с небольшим количеством нефти, оказались пробуренными в различных зонах за пределами рифов. Так возникла новая концепция, которая могла служить основой для дальнейших разведочных работ.

Теперь можно было позволить себе ознакомиться с представлениями и выводами геологов, работавших в районе ранее. Изучив их карты, я обнаружил две иных, отличных от моей концепции, ни одна из которых не объясняла существующее распределение нефти. Из геологических отчетов следовало, что причиной этого были различные интерпретации фаунистических ассоциаций и отсюда – иное определение местоположения структурных элементов рифа. Были и другие, чисто методические отличия в анализе геологических материалов. Все это привело к различному пониманию геологической структуры района и различному подходу к разведке нефти.

Поэтому, когда спустя пять месяцев после начала работы, я представил ее результаты и рекомендации по дальнейшей разведке, они были восприняты с недоверием и подвергнуты тщательной проверке, вплоть до повторного независимого определения фауны профессиональным палеонтологом в отдельных выборочных образцах породы. После этого состоялось детальное обсуждение работы, которая в итоге была оценена следующим образом: “Хаим выполнил доскональный геологический анализ района, в котором до этого около двадцати компаний проводили почти безрезультатную разведку в общей сложности на протяжении 15 лет. Он представил превосходный отчет с рекомендациями конкретных разведочных участков для компании. Логично и в короткий срок проанализирован и синтезирован большой объем геологических данных. Разработана принципиально новая разведочная концепция, которая позволяет по иному оценить потенциальные возможности района. Выполненный проект характеризуется нестандартным подходом к решению сложной геологической проблемы”.

Остается добавить, что предложенная разведочная программа была сразу же включена в план работ компании, и результатом было открытие нескольких новых месторождений. Забегая вперед, следует сказать, что подобная “конфликтная” работа в Израиле привела бы к иным последствиям – появлению у автора многочисленных врагов, после чего ни о какой практической реализации ее не могло быть и речи. Особенно в ситуации “свои – чужой”.

Прошу прощения у читателя за кажущиеся излишними технические подробности об этом проекте. Привожу их по двум причинам. Во-первых, чтобы лишний раз показать важность нового непредвзятого подхода к решению сложной геологической проблемы в условиях, когда прежние разведочные концепции не приводят к успеху, а во-вторых, потому что по возвращении в Израиль мой профессиональный уровень был оценен местечковыми клоунами из Министерства энергетики как “не соответствующий израильскому стандарту”. Дальше об этом будет рассказано подробно. 

(окончание следует)